Гражданка Канады Призналась В Убийстве Собственной Матери За Долги В Казино

Гражданка Канады призналась в убийстве собственной матери за долги в казино

Убила мать, чтобы вернуть долг казино: канадка призналась в страшном преступлении

В январе года в собственном доме была найдена мертвой летняя Ирен Картер. Ей было нанесено 13 ножевых ранений, от чего женщина скончалась на месте. Полицию вызвала дочь убитой летняя Лиза goalma.orgе расследование сначала не давало никаких результатов. Полисмены не могли найти улик и выйти на след преступников. Сама же Лиза в году обратилась на телевидение с просьбой помочь ей найти убийц и наказать их. Через некоторое время полиции все же удалось выйти на след преступника. Им оказалась дочь убитой &#; Лиза Фрейхаут. Женщина долго не сопротивлялась и призналась в содеянном. Она рассказала, что была зависимой от азартных игр и часто проигрывала все до последней копейки. В один из дней игры в казино Лиза влезла в долги, поэтому украла деньги матери и расплатилась с кредиторами. Когда старушка узнала об этом, начала отчитывать дочь. В результате крупного скандала Фрейхаут схватила нож и убила свою мать. После этого она разбросала по доме все вещи и сделала все, чтобы преступление походило на ограбление. «Я знаю, что мое раскаяние не может быть оправданием. Я не заслуживаю прощения. И с этим грехом мне придется жить всю оставшуюся жизнь», &#; рассказала в суде Лиза Фрейхаут. Женщину приговорят к пожизненному заключению.

Автор:

После девяти дней наблюдения, в течение которых Бонин работал в «Dependable Drive-Away», навещал друзей и возвращался в свою квартиру, 11 июня года полиция заметила, как Бонин колесит на машине по всему Голливуду без какой-либо определённой цели, безуспешно пытаясь заманить пятерых мальчиков в свой фургон. Наконец ему удаётся заманить юношу в свой автомобиль. Полиция преследовала Бонина до тех пор, пока его фургон не припарковался на стоянке станции техобслуживания недалеко от Голливудского шоссе, а затем незаметно подошла к автомобилю. Услышав приглушенные крики и стук, доносящиеся из фургона, офицеры в штатском ворвались в машину, где обнаружили Бонина в процессе изнасилования летнего беглого Гарольда Юджина Тейта из округа Ориндж, на которого он надел наручники и связал.

Первоначально обвиненный в изнасиловании несовершеннолетнего и задержанный по подозрению в убийстве Миранды, Бонин был задержан с установленным в размере долларов залогом. Вскоре после этого девушка Бонина уведомила его босса о его аресте, добавив, что арест был связан с делом об Убийце с автострады, что заставило Мунро, уже опасавшегося отсутствия Бонина на работе в тот день, прийти в бешенство. На следующий день Мунро украл машину Бонина и сбежал в свой родной Мичиган, где он временно проживал с другом до своего ареста.

Внутри фургона Бонина следователи обнаружили многочисленные улики, свидетельствующие о его причастности к убийствам с автострады. Эти предметы включали в себя различные удерживающие устройства, в том числе отрезки нейлонового шнура, набор ножей, монтировку и предметы домашнего обихода, такие как плоскогубцы и проволочные плечики. Кроме того, судебно-медицинская экспертиза салона фургона Бонина, а затем и частей его дома выявила обширные следы пятен крови. Кроме того, внутренние ручки пассажирской и задней двери его автомобиля были сняты, очевидно, с целью предотвратить побег жертв из автомобиля. Внутри бардачка следователи также обнаружили вырезки из газет, связанные с убийствами.

Первоначально заявлявший о своей невиновности в убийствах, Бонин признал свою вину Сент-Джону после прочтения эмоционального письма от матери жертвы Шона Кинга, в котором она умоляла раскрыть местонахождение тела ее сына. Однако Бонин уточнил, что его признание было сделано не для того, чтобы облегчить боль матери, а потому, что он догадывался, что, поскольку Кинг был похоронен в округе Сан-Бернардино, полиция, скорее всего, купит ему гамбургер на обед во время длительной поездки.

В течение нескольких дней Бонин во все более наглядных подробностях признался в похищении, изнасиловании и убийстве двадцати одного молодого человека и мальчика. Он не выразил раскаяния в своих действиях, но продемонстрировал крайнее смущение и сожаление о том, что его поймали. Позже следователь округа Ориндж вспоминал, что «в комнате для допросов не было ни одного полицейского, который не хотел бы убить Бонина» после его признаний. Бонин заявил властям, что его основным сообщником в убийствах был Баттс, а Майли и Мунро были активными сообщниками в других убийствах.

Бонина связали со многими убийствами по пятнам крови и спермы, и многочисленным характерным зеленым ковровым волокнам с изображением трискелиона, обнаруженным на телах семи жертв, которые, как было доказано судебно-медицинской экспертизой, точно соответствовали ковровому покрытию в задней части фургона Бонина. Кроме того, на телах трех жертв следователи обнаружили образцы волос, которые оказались точно такими же, как у Бонина. Медицинские свидетельства также показали, что шесть убийств, в которых был обвинен Бонин, были совершены с помощью уникального метода удушения лебедкой, который позже был назван прокурором на суде округа Лос-Анджелес визитной карточкой Бонина.

Первоначально официально привлеченный к суду за убийство Грабса 25 июля, уже к 29 июля Бонину было предъявлено обвинение еще в пятнадцати убийствах, в которых он сознался и по которым обвинение полагало, что у них было достаточно доказательств для вынесения обвинительного приговора. В дополнение к шестнадцати обвинениям в убийстве, Бонину также было предъявлено обвинение по одиннадцати пунктам в грабеже, одному пункту в содомии и одному пункту в хулиганстве.

8 августа года Бонину были официально предъявлены все остальные обвинения. Три дня спустя, в соответствии со статьей Уголовного кодекса, Бонину был назначен адвокат Эрл Хэнсон. Хэнсон оставался поверенным Бонина до октября года, когда по просьбе Бонина его заменили Уильям Чарвет и Трейси Стюарт.

Основываясь на признании Бонина, полиция получила ордер на обыск собственности Баттса в Лейквуде; во время этого обыска обнаружили улики, связывающие Баттса с несколькими убийствами, в которых Бонин уже признался, и 29 июля Баттс предстал перед муниципальным судом по обвинению в соучастии Бонину в шести убийствах, совершенных в период с августа года по апрель года. Он также был обвинён в трех грабежах. В заявлении для прессы, касающемся полицейского расследования убийств департамент шерифа округа Лос-Анджелес заявил: «Считается, что Бонин и Баттс несут ответственность за похищения, пытки и убийства по меньшей мере 21 молодого мужчины в период с мая года по июнь г.». Четырнадцать из которых были совершены в пределах их юрисдикции.

Несмотря на то, что изначально он заявлял о своей невиновности, Баттс вскоре признался, что сопровождал Бонина во время каждого из убийств, перечисленных в обвинениях против него, и активно участвовал в сексуальном насилии над несколькими жертвами. В своем признании Баттс утверждал, что участвовал в убийствах в первую очередь из-за страха, утверждая, что у него был выбор: «либо молчать, либо стать следующей жертвой», добавив, что он нашел в себе смелость признаться только после того, как узнал, что Бонин находится под стражей. Баттс был непреклонен, заявляя, что имел лишь ограниченную роль в реальных пытках большинства жертв, но признался в активном участии в пытках одной жертвы.

Баттс утверждал, что после того, как они успешно заманивали жертву в фургон, он обычно проезжал небольшое расстояние, затем останавливал машину, чтобы помочь Бонину удержать свою жертву, а уже потом ездил без особой цели, пока Бонин издевался над пленником в задней части фургона. Баттс утверждал, что его участие в убийствах обычно ограничивалось удерживанием жертв, хотя он признался, что изувечил одну жертву проволочной вешалкой. На вопрос, почему некоторые жертвы получили более обширные травмы тупым предметом, чем другие, Баттс заявил, что во многих случаях Бонин увеличивал уровень избиений, которым он подвергал свою жертву, если юноша сопротивлялся его сексуальным домогательствам.

Баттс предстал перед судьей муниципального суда округа Ориндж 14 ноября года. В этот день ему было официально предъявлено обвинение в участии в еще трех убийствах, совершенных в этом округе. Суд над ним был назначен на 27 июля года.

31 июля Мунро был арестован в своем родном городе Порт-Гурон, штат Мичиган; он был экстрадирован в Калифорнию и обвинен в убийстве Уэллса. 14 августа Мунро признал себя невиновным по всем обвинениям против него. 22 августа Майли, которому на тот момент было 19 лет, был арестован в Техасе и впоследствии ему были предъявлены обвинения в убийстве Миранды и Макабе. Майли был арестован после того, как признался в своей виновности в этих убийствах во время записанного телефонного разговора с другом (что подтверждало более раннее признание Бонина). Первоначально он признал себя невиновным по двум обвинениям в убийстве первой степени, но признал себя виновным на двух отдельных досудебных слушаниях в мае года.

На предварительном слушании, состоявшемся в округе Лос-Анджелес 2 января года, Бонин официально признал себя невиновным по четырнадцати обвинениям в убийстве первой степени и многочисленным пунктам обвинения в содомии, грабеже и погроме. В одиннадцати из этих обвинительных актов также утверждалось особое обстоятельство тяжкого преступления — убийства — ограбления. В тот же день Баттсу было предъявлено обвинение по пяти пунктам в убийстве, а также по трем пунктам в грабежах.

Через четыре дня после своего официального обращения к судье Баттс покончил жизнь самоубийством, повесившись на полотенце в своей камере. Последующее расследование показало, что Баттс безуспешно пытался покончить с собой по крайней мере четыре раза до своего ареста. Его адвокат предположил, что депрессивное состояние Баттса было усилено предстоящим обнародованием стенограмм показаний его клиента на предварительном слушании, в котором Баттс наглядно описал пытки, которым жертвы подверглись перед убийствами.

За три месяца до самоубийства Баттса он отклонил предложение признать себя виновным по всем обвинениям, выдвинутым против него, в обмен на пожизненное заключение с минимум 25 годами до возможности условно-досрочного освобождения. На момент самоубийства он не соглашался принимать какие-либо формы сделки о признании вины или давать показания против Бонина.

И Майли, и Мунро согласились дать показания против Бонина в обмен на избавление от смертной казни, а заместитель окружного прокурора также согласился добиваться снятия дополнительных обвинений в содомии и грабеже, выдвинутых против Мунро, если он решится дать показания. В случае с Майли он согласился принять два отдельных признания вины в убийстве первой степени в обмен на два одновременных приговора к пожизненному заключению с возможностью условно-досрочного освобождения через 25 лет. Уильям Пью также согласился дать показания, признав себя виновным по одному пункту обвинения в непредумышленном убийстве, за которое позже получил шесть лет тюрьмы.

19 октября года Бонин предстал перед судом округа Лос-Анджелес по обвинению в убийстве двенадцати своих жертв, тела которых были обнаружены в этом округе. Судебный процесс начался 5 ноября года.

Прокурор добивался смертной казни по каждому пункту обвинения в убийстве, заявив в своей вступительной речи перед присяжными: «Мы докажем, что он убийца с автострады, о чём он хвастался ряду свидетелей. Мы покажем вам, что он наслаждался убийствами. Мало того, что он наслаждался ими, у него была ненасытная потребность, ненасытный аппетит - не только к содомии, но и к убийствам». Далее прокурор уточнил, что Бонин следовал удручающе знакомой рутине в своих убийствах: заманивал или заставлял свою жертву сесть в свой фургон, а затем связывал жертву. Затем он неоднократно насиловал пленника между пытками и во время них, а затем, наконец, достигнув «кульминации оргии», убивал жертву. Прокурор также утверждал, что Бонин считал убийство групповым видом спорта и обычно готовил людей с низким менталитетом к участию во многих своих убийствах.

Майли и Мунро дали показания против Бонина на суде над ним в округе Лос-Анджелес, подробно описав убийства, в которых они сопровождали Бонина. В своих показаниях Мунро заявил, что вскоре после убийства Уэллса он и Бонин поехали в ресторан McDonald's и купили гамбургеры на 10 долларов, взятых из кошелька Уэллса. Когда они ели гамбургеры в доме Бонина, тот засмеялся и задумался: «Спасибо, Стив, где бы ты ни был». Майли свидетельствовал о своем участии в убийствах Миранды и Макабе, подробно описывая, как перед убийством двух жертв избивали и пытали с помощью различных инструментов, и как он слышал «треск костей», когда Бонин надавил монтировкой на шею Миранды. Майли продолжил свои показания словами: «Ребенка вырвало. Я так же прыгнул на него, убив парня». Несколько присутствующих поспешно покинули зал суда, когда сообщники Бонина дали свои показания, позже заявив репортерам, собравшимся у здания суда, что они сочли изложенные подробности слишком тошнотворными.

Стратегия адвокатов Бонина заключалась в том, чтобы оспорить достоверность слов многочисленных свидетелей обвинения и предположить, что все отклонения в поведении Бонина заключались в обширном физическом, сексуальном и эмоциональном насилии, которому он подвергался на протяжении всей своей ранней жизни. Чтобы поддержать это утверждение, адвокаты Бонина вызвали эксперта по влиянию насилия и жестокого обращения на развитие детей, для дачи показаний относительно выводов психологических обследований, которые он провел в отношении Бонина. Доктор полагал, что в детстве Бонин не получал заботы, защиты и поведенческой обратной связи, необходимых для достаточного психологического развития. Он также заявил, что повсеместное физическое, сексуальное и эмоциональное насилие было настолько постоянным и распространенным, что Бонин не понимал различий между насилием и любовью.

В прямом опровержении обвинение вызвало судебного психиатра, известного эксперта по расстройству контроля импульсов и расстройству сексуального садизма, который показал, что общая модель поведения Бонина несовместима с неспособностью контролировать свои импульсы. Он также свидетельствовал о том, что действия Бонина отражают планирование, а не импульсивное поведение. Таким образом, психиатр пришел к выводу, что Бонин был сексуальным садистом и что, хотя он страдал антисоциальным расстройством личности, ни одно из этих состояний не нарушило его способность контролировать свои действия.

24 ноября заключенный Ллойд Дуглас показал, что Бонин хвастался перед ним своей причастностью к убийствам с автострады, когда оба находились в тюрьме округа Лос-Анджелес летом года. По словам Дугласа, Бонин показал газетную статью и сказал: «Это маленькие мальчики, которых я поймал». Затем Дуглас обрисовал в общих чертах ряд непристойных утверждений относительно пыток Бонином жертв. В ходе перекрестного допроса Дуглас признал, что сообщил об этих утверждениях властям только после того, как признал себя виновным в предъявлении ему в умышленном убийстве и краже со взломом второй степени. Дуглас также показал, что является двоюродным братом жертвы Лоуренса Шарпа.

Вопреки отклоненным возражениям адвоката Бонина репортер из Фресно Дэвид Лопес согласился дать показания от имени обвинения относительно деталей семи интервью, которые Бонин дал ему в период с декабря г. по апрель г. В своих показаниях Лопес заявил, что Бонин сначала сообщил ему, что откажется разговаривать с любым другим репортером, если Лопес согласится не передавать точные детали интервью. Лопес согласился на эти условия, и Бонин признался ему, что он действительно был Убийцей с автострады и что он убил 21 жертву. Возраст жертв колебался от 12 до 19 лет, причем его самая младшая жертва, Макабе, была самой легкой жертвой, которую можно было убить. Бонин признался, что, хотя его и возмущала перспектива казни, он неоднократно предпочитал убивать просто потому, что ему нравился «звук умирающих детей». Лопес также показал, что Бонин сообщил ему, что убил одну жертву, неоднократно ударив её кулаком в горло, и что основным стимулом для его раскрытия властям местонахождения тела Кинга на самом деле было осознание, что полиция купит ему гамбургер. Лопес также заявил, что, когда он спросил Бонина, что бы он делал, если бы все еще был на свободе, Бонин ответил: «Я бы все еще убивал, я не мог перестать убивать. С каждым разом становилось все легче».

После перекрестного допроса адвокат Бонина удостоверился, что Лопес признал, что его показания основаны на том, что он вспомнил из допросов, а не на каких-либо рукописных заметках, хотя он категорически отрицал, что получал какую-либо плату за дачу показаний.

Заключительные аргументы длились с 16 по 22 декабря года. В своем заключительном аргументе от имени обвинения прокурор описал Бонина как ненасытного, бессердечного человека, который действовал заранее со злым умыслом и получал чрезвычайное удовольствие от страданий, которые он причинил своим жертвам. Прокурор рассказал о пытках, которым подверглись жертвы Бонина, прежде чем завершить свои заключительные аргументы, призвав присяжных «дать ему [Бонину] то, что он заслужил».

Поверенный защиты начал свое заключительное выступление 21 декабря. Хотя он открыто не просил присяжных признать Бонина невиновным, он просил их вынести только «разумный вердикт», что указывает на вероятность вынесения оправдательного приговора по некоторым пунктам, по которым Бонину были предъявлены обвинения. Затем он прислушался к достоверности некоторых представленных показаний, выразив особое презрение к Майли и Мунро, которые перевернули доказательства штата и, таким образом, адаптировали свои показания к желаниям полиции. Адвокат назвал их показания мало вероятными.

Адвокат неоднократно напоминал присяжным, что он выявил множество несоответствий в показаниях Мунро об убийстве Уэллса в различных заявлениях, которые он дал, и вынуждал его признать, что он лгал во многих случаях. Он также напомнил присяжным о жестоком обращении с Бонином в детстве, о показаниях доктора и о диагнозах, поставленных врачами в больнице Атаскадеро между и годами. Затем он заявил, что обвинение прибегло к тому, что было немногим больше, чем «тактика отвращения», в надежде, что Бонин будет осужден на этом основании.

После заключительных аргументов судья приказал отложить судебное разбирательство до 28 декабря, когда он передал свои последние инструкции присяжным, которые затем официально приступили к своим обсуждениям.

Первый суд над Бонином продлился до 6 января года. В этот день присяжные признали Бонина виновным в десяти убийствах, за которые его судили, хотя он был признан невиновным в убийствах Лундгрена и Кинга и ограблении еще одной жертвы. Когда эти приговоры зачитывались секретарем суда, многие родственники и друзья жертв Бонина плакали. На следующий день обвинение и защита сделали поочередные заявления о фактическом приговоре, который должны были вынести присяжные: прокурор потребовал смертной казни, а адвокат - пожизненного заключения. 20 января присяжные также установили, что особые обстоятельства, предусмотренные законодательством штата Калифорния (множественные убийства и грабежи), были соблюдены в десяти делах об убийствах, в которых они признали Бонина виновным, и, таким образом, единогласно рекомендовали вынести ему смертный приговор.

Бонин был оправдан в содомии и убийстве Кинга, потому что он привел полицию к телу жертвы в декабре года, с соглашением, что его приведение полиции к телу не может быть использовано против него в суде, и поэтому прокуратура обсудила исчезновение Кинга на суде, но не обнаружение его тела. С него были сняты обвинения в убийстве Лундгрена, потому что Бонин категорически отрицал совершение этого конкретного убийства в интервью, которое он дал журналисту.

В ответ на рекомендации присяжных судья распорядился о повторном созыве суда 24 февраля. В этот день адвокат выступил за изменение приговора, рекомендованного присяжными. Однако 12 марта судья официально приговорил Бонина к смертной казни за десять убийств. Описывая убийства как «грубое, отвратительное оскорбление человеческого достоинства», судья сообщил, что, если смертный приговор Бонину будет заменен пожизненным заключением, приговоры должны отбываться последовательно. Затем Бонина постановили передать начальнику государственной тюрьмы Сан-Квентин для ожидания казни в газовой камере. Он остался равнодушным после вынесения этого приговора, ранее сообщив своему адвокату, что полностью готов к такому исходу.

Перед запланированным вторым судебным процессом в округе Ориндж Бонин был временно выведен из камеры смертников и содержался в одиночной камере, где он оставался до завершения судебного процесса. Эта мера безопасности была в значительной степени связана с тем, что ранее он был жестоко избит заключенным членом банды, с которым он находился в одной камере. Адвокат попытался добиться изменения места проведения, сославшись на широкую огласку до суда вокруг дела в округе, сводящую к минимуму шансы на получение беспристрастных присяжных; однако это ходатайство было отклонено судьей, который в ноябре года постановил, что после осуждения Бонина у дела об убийце с автострады в округе Ориндж была минимальная огласка.

21 марта г. Бонин предстал перед судом в округе Ориндж по обвинению в грабеже и убийстве еще четырех человек, которые были найдены убитыми в пределах этой юрисдикции в период с ноября г. по май г.

Первоначальный отбор присяжных начался в этот день, и в общей сложности потенциальных присяжных прошли процесс отбора, из которых в итоге отобрали 16 человек. По завершении процесса отбора присяжных поверенный Бонина возобновил ранее поданное ходатайство о переносе судебного разбирательства в юрисдикцию за пределами округа Ориндж из-за досудебной огласки, запятнавшей состав присяжных; это возобновленное ходатайство было снова отклонено судьёй.

Прокурор утверждал, что все четыре жертвы, убитые в этом округе, были похищены во время автостопа, а затем им приказали раздеться, после чего их связали по запястьям и лодыжкам. Затем каждая из четырех жертв подверглась изнасилованию, избиениям, пыткам и, наконец, удушению лигатурами. В каждом случае лигатура оставляла отпечаток размером примерно полдюйма на шее жертвы. Прокурор также обратил внимание на сходство каждого из этих убийств и двух из тех, за которые Бонин ранее был осужден в округе Лос-Анджелес: убийство Миранды и Уэллса. Особое внимание было уделено волокнам, найденным у каждой из жертв округа Ориндж, которые точно совпадают с характерным ковровым покрытием в задней части фургона Бонина. Таким образом, четыре жертвы округа Ориндж были убиты тем же человеком, который убил Миранду и Уэллса, а его сообщники в этих двух убийствах, Майли и Мунро, дали показания против Уильяма Бонина. Чтобы еще больше поддержать это утверждение, обвинение также представило судебно-медицинских экспертов, которые показали, что волокна, обнаруженные на телах всех шести рассматриваемых жертв, точно совпадают с ковровым покрытием в фургоне Бонина. Интерьер фургона также был сильно запачкан человеческой кровью.

Эти утверждения были опровергнуты адвокатом, который утверждал, что любое сходство в modus operandi не является автоматическим доказательством вины его клиента и что представленные доказательства не поддерживают утверждение обвинения вне разумных сомнений в том, что Бонин виновен в данных убийствах. В частности, адвокат подверг критике доверие к Мунро и далее утверждал, что Бонин был просто козлом отпущения в четырех нераскрытых убийства.

Во время шестинедельного судебного разбирательства адвокаты Бонина вызвали двух свидетелей в его защиту, одним из которых был Мунро, который признал, что Бонин общался с ним до его дачи показаний на этом втором судебном процессе, требуя, чтобы он солгал, когда его вызвали для дачи показаний.

1 августа оба адвоката выступили с заключительными аргументами перед присяжными, которые затем удалились для вынесения приговора. Присяжные совещались менее трех часов, и 2 августа объявили, что они признали Бонина виновным в каждом из четырех убийств, в дополнение к трем пунктам обвинения в грабежах.

После трех дней обсуждения фактического наказания, которое должно быть наложено на Бонина, 22 августа присяжные объявили о своих рекомендациях приговорить его к смертной казни по каждому пункту обвинения. Судья отложил официальное вынесение приговора до 26 августа. В этот день Бонин получил еще четыре смертных приговора, причем судья назвал Бонина садистом и виновным в «чудовищном преступном поведении».

&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#; 11 &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;-&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;?

&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#; «&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;» &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; 13 &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;, &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;-&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;…

&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#; 70 &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; 85 &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#; 4 &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;: &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;-&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;-&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; – 15 &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;. &#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;.

&#; &#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#; &#;&#;. &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;.

&#; &#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; 4 &#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#; &#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;? &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;? &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;.

&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#; &#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; 12 &#;&#;&#;. &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;. &#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; – &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;, &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#; &#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;.

&#;&#;&#;&#;&#;&#;, &#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;?
&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#; &#;&#;&#;&#;&#;&#; &#; &#;&#;&#;&#;&#;&#;&#;.

НинаКатерли

ВТОРАЯЖИЗНЬ

goalma.orgР

Сегодня, когда время унесло меня почти на полвека от той остановки, где я простилась с мамой и детством, с самой собой — избалованной и беззаботной маминой дочкой, я попытаюсь, оглянувшись, увидеть и описать этот достаточно длинный и пестрый путь, в течение которого я стала той, какой стала. Чтобы многое понять в собственной судьбе, похожей и непохожей на мамину.

Когда ее не стало, я не сразу поняла, что случилось с моей жизнью. Сперва как будто ничего не изменилось, просто мама куда-то уехала. Ведь оставалась же я без нее, когда она уезжала к отцу на Урал. Жизнь продолжалась…

Но вдруг стало ясно — без нее я не умеюжить. Я потеряла то, что всегда было для меня самым нужным — Дом. Осталась квартира в городе, дача в Комарове. Но того Дома, который укрывал меня от любых напастей, где не только мне, но и моим подругам, и родным, и многим друзьям родителей было уютней и интересней, чем где бы то ни было, этого Дома больше нет. Он существовал, пока в нем жила мама.

Я будто очнулась одна на длинной дороге, где дует ветер и хлещет дождь. И неизвестно, в какую сторону идти. Кто я теперь? Еще вчера я была дочерью Елены Катерли. А сегодня?

Через два месяца я пришла на Волково кладбище, где похоронили маму. Я принесла с собой только что полученный диплом инженера. Бесполезный диплом — окончив институт, я отчетливо понимала, что ничего не сделаю в технике. Мама бы сказала, как быть…

Отцу было не до меня. Теперь, когда и он ушел, я поняла: он так же, как я, был тогда растерян, так же нуждался в поддержке, в той сильной и умной поддержке, которую всегда получал от мамы. Он тоже остался сиротой, но я не знала этого, да и не смогла бы ему помочь.

Меня спасло то, что именно в это время рядом со мной встал, заслонив от ветра, защитив от сиротства, Миша Эфрос, человек, с которым я прожила много счастливых лет. Это была уже другая, вторая, «взрослая» жизнь.

Он вошел в мою жизнь в последний год маминой жизни и затем в течение сорока трех лет был не просто мужем и отцом моих детей, но главным другом, советчиком, защитником и помощником. Не будь его, не стала бы я в конце концов литератором, преодолев свое отношение к маме и ее друзьям как к небожителям, с кем всякая попытка встать в один ряд — наглость и кощунство.

Не будь его, я, возможно, осталась бы инфантильной до старости, и политические мои взгляды были бы другими, и отвращение к антисемитизму, расизму, нацизму в какой-то момент не определило бы направленность моих публицистических сочинений. Я вообще была бы другой — уж слишком в детстве и ранней юности жизнь и родители берегли меня от того страшного, что творилось в стране.

Взять хотя бы мою национальность, указанную в паспорте. Некоторую неловкость по этому поводу я испытывала всегда. В самом деле — странно, заполняя анкету, писать «Фарфель Нина Соломоновна, русская». Правда, меня всегда называли Ниной Семеновной, так как отца, несмотря на паспортное «Соломон Шмулевич», сколько себя помню, звали Семеном, Сеней. Мама звала его Семой — но это было «домашнее» имя. Справедливости ради скажу, что никакой выгоды от своей паспортной национальности я никогда не имела — сперва была Ниной Фарфель, потом, выйдя замуж во второй раз, стала Ниной Эфрос. А работники отелов кадров прекрасно разбирались, кто есть кто. Туда, куда евреев брать не полагалось, меня и не брали. Но я и тогда почему-то не чувствовала себя ущемленной. Может быть, из-за своего легкомыслия? А может, подсознательно боялась даже мысленно сказать себе, что все это незаконно, подло? Я во что бы то ни стало хотела жить в счастливом, правильно устроенном мире. Во что бы то ни стало…

При этом конкретных антисемитов в нашей семье всегда презирали. Считалось, что интересоваться национальностью человека — вообще ни к чему, это серость. Какое это имеет значение? Только гораздо позже, узнав, что творилось в стране при Сталине, да и после него, я поняла, что такое государственный антисемитизм, сколько судеб он исковеркал, сколько характеров сломал. Но это произошло, когда я стала по-настоящему взрослой и начала обращать внимание на то, что происходит вокруг, а не только в моей собственной частной жизни. И осознав все, я пожалела, что в моем паспорте не стоит «еврейка». Не потому, что я как-то ощущала свое еврейское происхождение, в голос крови я не верю, а потому, что быть с теми, кого травят, благороднее и проще.

Миша родился и вырос в еврейской семье, в паспорте у него красовалось не вполне приличное по тем временам слово, которое обычно произносилось полушепотом, а официально звучало как «лицо еврейской национальности». Внешность его ни у кого сомнений вызвать не могла. И он очень рано познакомился с тем, что значит быть в нашем государстве этим самым лицом…

Началось это в Горьком, куда они с матерью эвакуировались в сентябре года — уже через Ладогу. Черноволосый и темноглазый восьмилетний мальчик с длинным носом, одетый в брюки гольф и сандалии на ремешках, сразу привлек к себе внимание местных мальчишек — босоногих и в клешах. На новенького, впервые робко вышедшего во двор, тут же накинулась ватага с криком «Бей жиденка!».

Домой он пришел в тот раз зареванный, в синяках, на новеньких гольфах зияли дыры, из носа текла кровь. На вопросы перепуганной матери угрюмо ответил одним словом «подрался». И получил выговор. С тех пор он дрался каждый день, зверея, так что в глазах белело от ярости, пуская в ход не только кулаки, но и ноги, и зубы. И довольно скоро прозвище «Мишка-жид» сменилось на «Мишка-псих». А через пару месяцев, победив в нескольких драках, проведенных уже по правилам — не все на одного, а один на один с вожаком дворовой стаи, и не до потери сознания, а до первой крови, так вот, победив главного хулигана Генку Кожанова, Миша с ним подружился, и национальная проблема во дворе больше не возникала. Он стал своим — брюки гольф сменились на клеши, девчоночьи сандалии были заброшены, а тут уже и зима пришла, так что мать выменяла что-то из привезенного с собой на подшитые валенки.

Мать служила учетчицей на макаронной фабрике, работала по сменам. Боясь, что ребенок совсем отобьется от рук, отдала его в детский дом, где он должен был проводить весь день, только ночевать возвращался домой. В детском доме повторилась та же история, что во дворе по приезде, — и с тем же результатом: ожесточенные драки, после которых ленинградский Мишка с длинным носом стал местным авторитетом — дрался как надо и ни разу не пожаловался училке.

Он рос без отца, родители разошлись, когда Миша был совсем маленьким, так что отца помнил только по фотографии. Мать отношений с ним не поддерживала, так что Миша даже не знал, где он и кто. Одним из самых тяжелых детских его воспоминаний был эпизод, когда в Горьком в школе учительница дала всему классу задание — написать письма отцам на фронт. Миша письмо написал и даже придумал адрес несуществующей полевой почты. А часть с таким адресом оказалась как раз существующей, и оттуда через некоторое время в школу пришел ответ, что никакого Григория Эфроса в ее составе не было и нет. Учительница заставила Мишу встать и объяснить, почему он не знает адреса отца. Он, побагровев, молчал. Тогда учительница отругала его за вранье. С тех пор он старался по возможности не врать. Лучше просто ничего не говорить. Между тем, отец его действительно воевал, только мать не знала — где. А если бы и знала, не сказала бы. Не хотела она, чтобы сын переписывался, встречался, вообще имел какие-то отношения с человеком, который его бросил. Это был ее сын — и все! Она и от алиментов отказалась.

Встреча произошла совершенно случайно — много лет спустя, когда Миша был уже взрослым человеком, кандидатом наук и занимал должность и. о. главного инженера завода. Вдруг, несмотря на «пятый пункт», его решили послать в командировку в Польшу. Потребовалось заполнять анкету, указав в числе прочего, где живет и работает отец, а если он умер, где похоронен. До тех пор мать всегда говорила Мише, что он… видимо, погиб на фронте. Но тут дело было серьезным, и она призналась, что отец жив, живет в Ленинграде. После чего, узнав в справочном бюро адрес, отправилась выяснять, что делает сейчас ее бывший муж. Идти к нему теперь было не противно — напротив, было чем гордиться: сама, одна вырастила сына, он — кандидат, начальник и едет в заграничную командировку. В Польшу, кстати, Мишу не пустили, объяснив, что там сейчас для лиц еврейской национальности неподходящая обстановка, что было правдой. Но с тех пор он знал: отец его вышел на пенсию и живет где-то на проспекте Маклина (сейчас это Английский проспект). Впрочем, никакого желания встречаться с ним не было — мать категорически не хотела этого, повторяя: «Если бы ему было интересно, он сам бы давно тебя отыскал. А ему наплевать». Вскоре ее поход к отцу забылся, а в самом начале семидесятых мы как-то шли с Мишей по улице Декабристов, я, помнится, купила в уличном ларьке килограмм сахарного песку, стоивший 94 копейки, продавец не дал мне с рубля сдачи, чему я не воспротивилась, и мы пошли дальше. И вот неподалеку от проспекта Маклина я показала Мише на высокого старика, идущего нам навстречу. И сказала: «А может, это твой папаша. Он ведь где-то здесь живет». Миша взглянул на старика и покачал головой: «Не похож. Я же помню, у матери в альбоме есть фотокарточка…» И добавил, подумав: «Уж если кто и похож, так тот продавец, который не дал тебе сдачи за сахар… Вообще-то он очень похож». Я тут же вернулась обратно и, извинившись, спросила продавца, как его зовут. Он, дескать, очень похож на одного знакомого, может, брат? «Меня зовут Григорий Исаакович Эфрос», — заявил тот. Я снова извинилась — ошиблась, у знакомого другая фамилия, и, подбежав к Мише, стоявшему в стороне, торжественно сообщила ему: «Там твой папа! Иди, обнимайся!» Но Миша не двинулся с места — мать не хочет этого, и он не будет ее обижать. И в самом деле — если бы отцу это было нужно, он нашел бы сына сам.

Позднее мы как-то издали показали того старика нашей дочке, которой тогда было лет одиннадцать. Старик сидел в том же ларьке на улице Декабристов, торговал мороженым. Подойдя к нему, дочь спросила: «Дедушка, как вы думаете, как меня зовут?» — «Не знаю, деточка», — ответил тот. И тогда она громко объявила: «Меня зовут Елена Михайловна Эфрос!» Были слезы, объятия, новоявленный дедушка угостил внучку мороженым. Бесплатно! И просил передать номер его телефона отцу, он хочет все объяснить, он ни в чем не виноват перед сыном — мать сама отказалась от помощи и запрещала ему приходить и видеться с ребенком. Однако трогательной встречи не произошло — Миша по-прежнему не хотел огорчать мать. Дочь наша у Григория Исааковича несколько раз бывала, видела его фотографию — в солдатской гимнастерке с орденами и медалями, рядом конь, с которым он дошел до Берлина.

Эту историю я, изменив некоторые детали, описала потом в своей повести «Треугольник Барсукова». Теперь Григория Исааковича, как и Мишиной матери, давно уже нет на свете.

Но вернусь в военные годы, в Горький.

Весной, в ледоход, Миша с Генкой Кожановым лихо катались на льдинах. Однажды Генка, прыгая с одной льдины на другую, свалился в воду и был вытащен Мишкой. После чего объявил, что Мишка его друг на всю жизнь, и ознаменовал это, сделав на руке друга татуировку — букву «М». Летом они всей оравой носились по Горькому, делая набеги на рыночных торговцев. Мишка был своим — говорил с нижегородским акцентом, мог переплыть Оку, мог, если надо, дать в морду. Но уважали его не только за «боевые качества» — он много читал и часто рассказывал ребятам разные истории с продолжением, иногда придумывая для увлекательности что-то от себя.

Таким он вернулся в Ленинград после войны. Здесь тоже пришлось подраться, отстаивая свою честь — одноклассникам из приличных семей окающий деревенский хулиган в клешах пришелся не по вкусу, да и учился он плохо, так плохо, что вскоре понял — за классом ему не угнаться, он не понимает половины того, что говорят учителя. Тогда он вообще перестал ходить на уроки. Отправлялся по утрам из дома в школу с портфелем, но — не на урок, а в школьную библиотеку, где проводил по шесть часов, читая подряд, без разбора, Стивенсона и Жюля Верна, Конан Дойла и Чехова, Луи Буссенара и Гоголя, Писемского и мифы древней Греции. Память у него всю жизнь была феноменальной, многое из прочитанного тогда он помнил всю жизнь. Конечно же, к ужасу матери, его оставили на второй год, но с тех пор занятия в школе пошли уже нормально. Хотя начались с драки.

Первого сентября второгодника Михаила Эфроса посадили за одну парту с невысоким, белокурым, чистеньким мальчиком. В Горьком таких били, и Миша мгновенно спихнул соседа с парты на пол. Тот не сопротивлялся и не наябедничал, так что вскоре они подружились. Мальчика звали Юра Михельсон, он вырос в большой интеллигентной семье, дед его был известным профессором-медиком, мать и отчим — химиками. Миша любил бывать в их большой квартире на Фонтанке, где у Юры была собственная комната. А Миша жил в коммуналке в Кузнечном переулке в одной комнате с матерью и двумя тетками. Сталкивать Михельсона с парты он больше не пробовал. Они дружили всю жизнь — бывало, ссорились, потом мирились снова.

В те послевоенные годы в жизнь прочно вошло кино, где показывали заграничные «трофейные» фильмы. В соседнем Клубе пищевиков, носящем в просторечии название «Хабушка», контролером работала мать другого школьного приятеля Миши, Марка Зальцберга, так что ходить туда бесплатно можно было ежедневно, а то и по два раза в день.

А еще он любил Эрмитаж, знал его. И до последних дней мечтал как-нибудь побродить по залам в одиночестве белой ночью.

Мать строго следила за нравственностью сына. Однажды, найдя в какой-то его книжке открытку с изображением рембрандтовской Данаи, дождалась, когда Миша вернется из школы, посадила его перед собой за стол, выложила открытку и с негодованием спросила: «Кто эта гражданка?» Этот случай Миша припоминал ей каждый раз, когда она ругала его, заподозрив, что курил или, позднее, выпил где-то.

В старших классах, кроме чтения и кино, он увлекся театром, пересмотрел все, что было интересного, — благо билеты тогда были сравнительно дешевы. А потом организовался и школьный театр, где Миша стал и актером, и режиссером. Тогда он и понял, что призвание его — режиссура, после окончания школы он будет поступать в театральный институт. Только туда и никуда больше!

В отличие от меня, которой дома объяснили, куда меня с моей фамилией не примут, а куда могут принять, ему, прекрасно знавшему, что такое антисемитизм бытовой, о государственной национальной политике известно было недостаточно. Во всяком случае, он считал, что при поступлении в театральный в расчет принимают только талант. А в наличии таланта у себя он не сомневался, слыша восторги учителей и видя, как принимают поставленные им на школьной сцене спектакли.

В институт его не приняли — шел год. Несмотря на прекрасно сданные экзамены, он не нашел себя в списке поступивших, а в приемной комиссии объяснили, что, к сожалению, в последний момент количество абитуриентов, которое предполагалось зачислить на первый курс, было сокращено: «А вы, Эфрос, по алфавиту последний в списке, так что — к сожалению…» После выяснилось, что не приняли еще одного человека — с фамилией не то Кац, не то Абрамович.

Мать умоляла попробовать поступить куда-нибудь еще — ему было безразлично, он принес документы в политехнический институт. И наткнулся там в приемной комиссии на честного человека, который прямо сказал: «Не пытайтесь. Сюда вас не примут».

Несмотря на слезы матери и мольбы пойти в ветеринарный техникум, поступать он больше никуда не стал, год проработал сперва учеником слесаря, потом — слесарем на заводе. С первой получки, как положено, напился с другом Марком. Подал несколько рационализаторских предложений, упростивших слесарную работу. Играл в заводском театральном кружке. И читал, читал… А зимой чудом не угодил в тюрьму.

Всплеск антисемитизма, сопровождавший «дело врачей», не миновал и цех, где работал Михаил. Каждый день в газетах появлялись статьи о злодействах евреев — агентов шпионской организации «Джойнт». И в один прекрасный день молодой парень — ремесленник, работавший за соседним верстаком, с вызовом заявил: «А вот возьмем хворостину и погоним жидов в Палестину!» Миша, не успев даже задуматься, в ту же секунду врезал ему между глаз напильником, которым как раз работал. Парень залился кровью, упал. Тут же сбежался народ, мгновенно появился начальник цеха Азнаурян. Ремесленника под руки поволокли в медпункт, Михаила Азнаурян, крепко держа за плечо, отвел в свой кабинет и запер. Там он и просидел целый час, убежденный, что убил человека. А через час пришел Азнаурян и сказал: «Значит, так. Рана не глубокая. Я знаю, за что ты его ударил, он сам сказал. Сейчас вас обоих будут допрашивать. Так имей в виду: вы подрались из-за девки. Ясно? Из-за девки. Скажешь, как было на самом деле, — сядешь. Его я тоже… предупредил».

Допрос проходил в Первом отделе. Двое мрачных мужчин несколько раз задали один и тот же вопрос — и Михаилу, и «пострадавшему» с повязкой на лбу. Оба ответили — драка вышла из-за девицы. Что за девица, никто почему-то не интересовался. Обоим был объявлен выговор. «Легко отделался», — негромко сказал как-то начальник цеха, проходя мимо.

Стать театральным режиссером так и не пришлось. Поступать в театральный институт он больше не пытался — поумнел. Как и я, окончил технологический институт, создав и там эстрадный театральный коллектив. Мы учились на разных факультетах и познакомились только перейдя на пятый курс — Эфрос был знаменитостью, я только и слышала о поставленных им капустниках и — что «Мишка Эфрос — самый остроумный человек в институте». Мне, родившей тогда ребенка от первого мужа, озабоченной своей неудавшейся семейной жизнью, было не до капустников и не до местных знаменитостей.

Познакомил нас Марк Зальцберг, мой однокурсник и Мишин друг детства. Как-то они вместе пришли к нам на дачу в Комарово. Выяснилось, что Эфрос живет в Репине — мать купила ему путевку в дом отдыха «Строитель». Через несколько дней мы с гостившим у нас братом Колей и моей институтской подругой отправились в «Строитель» на танцы. Мой первый брак уже практически распался, и я считала себя свободной. Танцевала я в тот вечер только с Мишей, мы разговаривали, и он сразу поразил меня тем, что, будучи всего на год старше меня, оказался совершенно взрослым, зрелым и умным человеком, свободно говорившим о вещах, судить о которых я считала прерогативой «взрослых». То есть друзей и знакомых родителей. Себя я взрослой не чувствовала. А на обратном пути из Репина произошел эпизод, после которого я влюбилась в Мишу Эфроса раз и навсегда.

Мы вчетвером — Миша и я впереди, Коля с моей подругой, чуть приотстав, шли по дорожке вдоль железнодорожных путей. Справа чернел лес. Был конец августа. Вечером — полная тьма. Мы довольно громко говорили, и вдруг из темноты раздались крики: «Помогите! Нина! На нас напали!» Пока я топталась на месте, раздумывала, кто это кричит (кричала наша дачная соседка из дома, где жили старые большевики), Миша, не сказав ни слова, мгновенно бросился в лес — на голос. И исчез. Мы в это время, вглядевшись в темноту, увидели на обочине дороги другую девушку, тоже нашу соседку. И темную фигуру, которая метнулась от нее в сторону, через пути. Девушка истерически плакала, пытаясь рассказать нам, что они с подругой тоже были на танцах, какие-то двое незнакомых парней пошли их провожать, а потом… напали. Вскоре из леса появился Миша, на котором буквально висела вторая рыдающая девчонка в разорванном до пояса платье. Говорить она не могла, только повторяла, цепляясь за своего спасителя: «Ой, дорогой мой! Ой, дорогой мой!»

Не прошло и месяца, как мы с Мишей поняли, что будем вместе всегда. Мне еще предстоял развод. Этого, имея в виду моего сына, родители поначалу не одобряли. Но мы поступили по-своему и прожили вместе сорок три счастливых года — до 16 сентября до го, когда Миша внезапно ушел из жизни в день своего рождения. За несколько часов до смерти, не догадываясь, что его ждет, он вдруг сказал, что прожил счастливую жизнь, все, о чем он мечтал в юности, сбылось. «Но ты не стал режиссером», — сказала я. «Один режиссер с фамилией Эфрос у нас был. Зачем нам два Эфроса?» — отшутился он.

Теперь я думаю, что жизнь его действительно была счастливой. Потому что он был талантливым человеком. И свой талант применил, став инженером. После окончания института был направлен на абразивный завод — в термический цех. Научно-исследовательские институты и другие более интересные и престижные места работы были для него закрыты. Он пошел бригадиром в термический цех, быстро из бригадиров был переведен в мастера, работал посменно, во время аварий, накрывшись мокрым ватником, лазил в раскаленную туннельную печь.

Недавно в «Биографии Либреттиста» Юрия Димитрина (бывшего Мишиного одноклассника Юры Михельсона) я прочла следующее:

«О моих учителях Самый ранний из них — Михаил Эфрос, мой сосед по парте. Со школьной поры он возбудил во мне нешуточный интерес к театру, к Станиславскому, которому поклонялся…» И там же:

«Миша Эфрос был в своем роде и моим учителем Помню, на абразивном заводе «Ильич», где он работал инженером-технологом, а я — редактором местного радиовещания, мы выпустили сатирический радиожурнал «Дробеструй», не заметив, что хрущевская «оттепель» уже закончилась. Как разбушевался партийный секретарь: «Закрыть! Разогнать этот рассадник антисоветчины!» Миша Эфрос, главный редактор «Дробеструя», сопровождал меня на все заседания партийного бюро: «Ты только не бойся. Это их последние крики». Поведение Миши в той ситуации было для меня примером глубокого гражданского достоинства» (Т. Скобликова. «Одиночество бегуна на длинной дистанции». «Всемирный клуб петербуржцев», бюллетень № 42, декабрь ).

В двадцать семь лет Миша стал начальником цеха.

К рабочим он неизменно обращался на «вы» и по имени-отчеству, потому и его, тогда еще мальчишку, называли Михаилом Григорьевичем. Все, даже старики, бывшие уголовники, которых в термическом цехе было немало.

Как-то на завод приехал первый секретарь обкома Толстиков и в окружении свиты явился в Мишин цех. Выслушав объяснения начальника цеха, про которого директор подобострастно сказал, что товарищ Эфрос самый молодой начальник такого крупного цеха в городе, Толстиков вдруг поднял глаза к потолку, увидел закопченные стекла и строго сказал, обращаясь к Мише: «Ты… это… Стекла, чтоб были помыты. Вот приеду в следующий раз, проверю. Понял?». На что получил немедленный ответ: «Понял. Приедешь, будут помыты». Побагровев, Толстиков удалился из цеха. За ним, приседая от преданности, семенила свита.

А потом Мишу вызвали к директору: «Да как ты… вы… посмели?! Это же — первый секретарь обкома!» — «Я на брудершафт с ним не пил, — спокойно ответил Миша, — но раз уж он решил перейти на «ты», я не мог его не поддержать».

Похожий эпизод произошел в Мишиной жизни позднее, когда он был уже
и. о. главного инженера завода «Ильич». Он отправился в Москву в командировку по поводу одного из своих изобретений и должен был явиться для переговоров и подписания каких-то бумаг в Госкомитет по изобретениям, располагавшийся тогда на улице Горького. Не помню уже ни должности, ни фамилии крупного начальника, на прием к которому Миша пришел со своими документами. Помню только его рассказ: вот он вошел в огромный кабинет, где за длиннющим столом — в самом его конце — сидел тщедушный лысый человечек. На появление в своем кабинете визитера он не реагировал никак, склонив голову и втянув ее в плечи, продолжал что-то писать. Войдя, Миша, естественно, поздоровался — безрезультатно. Откашлялся. Реакция та же — блестящий лысый лоб склонен, рука бегает по бумаге. Тогда Миша приблизился к чиновнику вплотную и молча положил перед ним свои документы.

Так и не подняв головы, чиновник отшвырнул их, и бумаги вместе с пластиковой папкой отъехали от него по столу на достаточное расстояние. Зато послышался хрипловатый и тихий (услышат!) начальственный голос:

— Какого х.. ты тут суешь мне эти бумажки?

Мгновенно взбесившись, Миша, не повышая, однако, голоса, спокойно ответил:

— Так порви их к … матери.

И вот тут наконец-то начальственная голова на длинной морщинистой, складчатой шее была поднята — точно черепаха высунулась из панциря. Маленькие, глубоко сидящие глазки сверлили Мишу с любопытством. А потом чиновник протянул руку, достал папку, прочитал Мишины документы, задал несколько вопросов, благосклонно, даже дружески-заинтересованно выслушал ответы. И поставил где требовалось свою подпись.

После этого Миша бывал у него еще несколько раз. И всегда его принимали без задержек, почти с распростертыми объятиями — точно старого приятеля. Он стал своим.

Я уверена, именно режиссерские способности, умение понимать людей, четко знать, как с кем себя вести, кого из подчиненных на какое место поставить, кому что поручить, сделало Мишу отличным руководителем. Позже он стал главным технологом завода, автором множества изобретений, патентов, которые покупали за границей. «Потолком» в его служебной карьере стала должность исполняющего обязанности главного инженера завода. На этом посту он работал два, кажется, года, и сколько ни пытался директор завода Лысанов назначить его главным инженером, вместо и. о. — обком КПСС стоял насмерть. «Что у вас там другого не найдется — с приличной фамилией?» — прямо говорили в обкоме.

Достойное его место — директора по научной работе института абразивов и шлифования он занял только много лет спустя — после перестройки, когда государственный антисемитизм отступил.

Я могла бы привести еще много примеров. Это и история с присуждением Государственной премии всем, кроме него, за изобретение, в котором он был главным автором, и то, что многие годы он был «невыездным». Но и это не сделало его человеком, для которого еврейский вопрос — единственная тема для разговоров и размышлений. Он ненавидел все это и научил ненавидеть меня. Сам он, сталкиваясь с людьми, никогда не обращал внимания на то, какой они национальности. И искренне не понимал, когда кто-то заявлял: «Я русский и этим горжусь!» Точно так же не понимал, как и другое: «Я еврей и горжусь этим!» Гордиться, он считал, можно только делом.

Одним из любимых Мишиных анекдотов был анекдот про старого еврея, сидящего в зрительном зале на опере «Евгений Онегин». Он внимательно смотрит на сцену, потом толкает под локоть незнакомого соседа: «Послушайте! А Ларины — они евреи?» — «Нет», — отвечает сосед, отодвигаясь. Через минуту: «Скажите, а Онегин? Он еврей?» — «Нет! Не мешайте слушать!» Старик сопит, ерзает. Наконец не выдерживает: «А Ленский? Ленский еврей?» — «Ну еврей! Еврей!» — в бешенстве шепчет сосед. «Браво, Ленский!» — восклицает старик, громко хлопая в ладоши.

Он был совершенно бесстрашным. В детстве это проявлялось в катании на стремительно мчащихся, крутящихся в водоворотах и кувыркающихся льдинах на весенней Волге, в драках, когда на одного нападают трое. А сколько раз мы ругались, когда, возвращаясь из гостей, я видела где-нибудь на темной улице группу парней, показавшихся мне подозрительными, и начинала ныть: «Давай свернем, обойдем». — «Еще чего!» — был неизменный ответ. И мы шли не сворачивая. И надо сказать, никто на нас ни разу не напал. Занимая у себя на заводе, а позже в институте какие-никакие, а по тем временам довольно высокие должности, он пользовался этим, чтобы принимать на работу тех, кого никуда больше не брали — одних за то, что отсидели по политической статье, других за то, что евреи. В семидесятые-восьмидесятые годы к нам постоянно ходили иностранцы, мои знакомые. У Миши был «допуск», и он мог здорово поплатиться за эти визиты. Но ни разу не сказал ни слова. А мои страхи по этому поводу называл кудахтаньем.

Между тем, кто только ни приходил в наш дом за советом и помощью! И главным советчиком всегда был Миша. Приходили Костя и Светлана Азадовские, освободившиеся из заключения и решающие, как вести себя дальше, как добиться оправдания. Еще много раньше месяцами нелегально жил у нас и обсуждал с Мишей свои проблемы один наш приятель, отсидевший по й статье и не имеющий права оставаться в Ленинграде. Всех такого рода ситуаций и не перечислить. Последним из тех, кто нуждался в Мишиных советах, был Александр Никитин, морской офицер и эколог, обвиненный в шпионаже. После его оправдания мы с Александром написали книгу о его деле. И в одном из отрывков, написанных Никитиным, есть такие слова:

«Этого человека я называл для себя «тайный советник». О его причастности к моим проблемам мало кто знал, и к нему я приходил в самые трудные времена. Он был вне «команды» и поэтому имел совершенно независимый взгляд со стороны. Он обладал потрясающими аналитическими способностями и многие вещи мог предугадывать. Наступали периоды, когда у меня появлялись сомнения в том, что говорили люди из «команды». Я шел к нему, и мы, сидя в его квартире, а иногда выезжая куда-нибудь подальше от ушей, которые имеются даже у стен, размышляли о том, что происходит и что может быть в дальнейшем, раскладывая по полочкам ту или иную ситуацию, обсуждая каждый вариант». И дальше: «Этот человек был заинтересован только в одном — он хотел помочь мне, больше ничего. Он не рассчитывал, что моя победа увеличит его известность или принесет иные дивиденды. Звали его Михаил Григорьевич Эфрос. Он ушел из жизни через три дня после того, как Президиум Верховного Совета поставил окончательную точку в моем деле».

Миша умел быть счастливым. Особенно радовался, когда рухнул «железный занавес» и сбылась его мечта — увидеть мир. За несколько лет он успел побывать в двадцати с лишним странах — в служебных командировках и туристских поездках, куда мы ездили вместе. На это мы не жалели никаких денег, потому и не нажили богатств — да никогда и не стремились к этому.

Когда-нибудь я напишу о Михаиле Эфросе книгу. Позже. Когда рана от его потери станет не такой болезненной.

А пока вернусь в год, когда, оставшись без мамы, я начала жить второй, новой, самостоятельной жизнью.

Лет десять после того, как мамы не стало, были для меня трудными. Нет, не самыми несчастливыми, хотя я никак не могла привыкнуть, что ее больше нет, и даже испытывала обиду: как она могла меня бросить? Но были любовь, семья, дети, друзья. А трудными эти годы были потому, что из беззаботной и инфантильной дочки писательницы Катерли я буквально в одночасье должна была стать взрослым человеком. Так уж все сошлось — мы с Мишей начали жить самостоятельно, зарабатывая и считая деньги (к чему я абсолютно не привыкла), а денег было немного. Но, главное, начав работать, я оказалась совсем в незнакомой, чуждой для меня среде, в кругу тех самых маминых героев, представителей рабочего класса, с которыми я до того не сталкивалась.

Я была направлена на Завод резиновых технических изделий, входивший в объединение «Красный треугольник», направлена не в лабораторию, где условия были мало-мальски сносными, а в один из самых тяжелых цехов, там изготавливались шланги и рукава с применением металлооплетки. Винить мне в этом было некого — ведь я сама еще в институте во время распределения, где у других хватало ума попроситься в НИИ или в лаборатории заводов, гордо объявила, что мне все равно, где работать — лишь бы там, где труднее. Меня и уважили.

Работа сама по себе была достаточно тяжелой — в жаре и страшном шуме от грохота оплеточных машин. Работали в цехе в основном женщины. Мужчины выполняли менее тяжелую и однообразную работу — электрокарщиков, механиков. Их было не много. Женщины показались мне одинаковыми — с потными измученными лицами без возраста, резкие, нервные, говорящие, а точнее, кричащие хриплыми, сорванными в шуме голосами. Мое рабочее место было, правда, не в цехе, а в комнате, где сидели технологи, кем я и являлась. Комната была тоже достаточно грязной и душной, на этом заводе, казалось, все пропитано сажей. Кроме того, технолог, тем более, неопытный, должен много времени проводить в цехе, чтобы знать все стадии производственного процесса. Там, в жаре, среди шума, криков и мата, я и проводила свои рабочие дни, ничему так и не научившись за год, что пробыла на заводе. К технике у меня как не было, так и не возникло никакого призвания — в то время как Миша, оказавшийся в не менее тяжелом и вредном цехе, быстро вписался в его жизнь, все время что-то усовершенствовал, изобретал и с окружавшими его рабочими и начальством наладил вполне нормальные отношения. Я же, придя вечером домой, принималась рыдать оттого, что завтра мне снова идти в этот ад, где от меня никакой пользы, а значит, и отношение ко мне соответствующее. И вообще я не могу общаться с этими чужими и непонятными, враждебными мне людьми!

Позднее я поняла, что люди в нашем цехе были самые обыкновенные, как везде, ничем не хуже тех, что я встречала за столом у мамы. Просто жизнь у них была тяжелая, а интересы, в основном, бытовые — как устроить ребенка в детский сад, как дотянуть до зарплаты, хорошо ли сидит платье на подруге и на кого «положил глаз» начальник цеха Лев Дмитриевич Попов. Естественно, литературных разговоров там никто не вел. Но я-то чего ждала? А я и сама не знала. Просто мне казалось, что Рабочий класс — это что-то в высшей степени высокое и патриотически настроенное, озабоченное не детским садом или пьяницей-мужем, а — как бы выполнить и перевыполнить план на благо Родины. Выполнить план мои сослуживцы и в самом деле хотели — иначе никто не получил бы прогрессивки, но меня такие мотивировки не устраивали. При этом я понимала, что если кто и мешает что-то выполнить и перевыполнить, так это я — вместе с пьяницами и прогульщиками.

Я пыталась не сдаваться. Чтобы окончательно не потерять уважения к себе, приходя на завод, как бы выходила на сцену, где играла роль. Роль Инженера. Вытолкнутая рано утром из набитого трамвая на остановке у Обводного канала, напевала про себя: «Я не хочу судьбу иную, я б ни на что не променял ту заводскую проходную, что в люди вывела меня…» Однако по мере приближения к проходной петь уже не хотелось.

Вскоре выяснилось, что я жду ребенка. И тогда дела пошли совсем худо: я еле переносила постоянную жару в цехе, меня тошнило от химических запахов, я шла в здравпункт, где мне давали освобождение от работы, и, счастливая, возвращалась домой. Потом в районной женской консультации мне, измерив давление, пульс и все, что полагалось, выдавали бюллетень. И я неделями блаженствовала дома, а в цехе только вздыхали, и когда я время от времени там появлялась, спрашивали, надолго ли. Большого сочувствия я не вызывала — беременных в нашем женском коллективе было достаточно, в том числе на рабочих местах, где они с торчащими животами толкали перед собой тележки с готовыми изделиями, стояли у вулканизационных котлов, от которых несло жаром, а не бегали к врачу измерять давление. Правда, потом, уходя в декретный отпуск, получали приличные деньги — сумма начислялась в зависимости от среднего месячного заработка, а у меня из-за постоянных бюллетеней он был низким. Но меня это не пугало. Лучше есть одну картошку или пельмени, чем совершать трудовые подвиги.

5 октября года у меня родилась дочь, которую в память моей мамы мы назвали Еленой. Появлению ее на свет предшествовал забавный эпизод.

В то время Мишин, а теперь уже наш общий друг Юра Михельсон бывал у нас почти каждый день. Он был влюблен без взаимности в мою тогдашнюю подругу Миру Мейлах и приходил изливать мне душу. Я сочувствовала. Мише наши разговоры были не интересны. «Чувство законного…» — говорил он, выходя из комнаты. Имелось в виду чувство законного омерзения от бабьей болтовни.

Как-то мы сидели с Юрой вдвоем — Миша работал в вечернюю смену и должен был вернуться после двенадцати ночи. Наговорившись, включили приемник, и Михельсон поймал трансляцию Пятой симфонии Бетховена. До второй части мы спокойно слушали музыку, а потом у меня начались схватки. Это были вторые роды, так что я знала, что это такое. И робко сказала Юре, мол, возможно, ему придется проводить меня в больницу.

— Когда? Сейчас?! — вскинулся он. — Но ведь только-только началась третья часть.

— Ну… я не знаю… Еще — не очень… Но, может, после третьей части?

— После третьей части будет четвертая! — отрезал Юра. — И вообще… Бездуховность какая! Не можешь потерпеть, что ли?

Пришлось мне звонить Мише в цех, и он, поймав такси, примчался домой. А мне вдруг стало легче, и мы еще успели попить чаю под гневные тирады Михельсона о моей патологической ненависти к серьезной музыке, суетливости и паникерстве. В роддом мы с Мишей отправились на такси в четвертом часу ночи, а через полтора часа у меня родилась Лена.

Возвращаться на завод я не хотела ни за что. И к моему счастью, как только закончился двухмесячный отпуск, полагавшийся после родов, меня попросили оформить расчет. Хотя вообще-то полагалось давать в этих случаях отпуск за свой счет до тех пор, пока ребенку не исполнится год. Но мое заводское начальство хотело поскорей избавиться от меня и найти на мое место настоящего работника.

На этом моя производственная, заводская деятельность бесславно закончилась.

Потом около года я играла роль жены и матери, стараясь делать все как положено — стирать, готовить обеды (чего я совершенно не умела, но постепенно училась). Правда, очень часто в нашем доме появлялась моя свекровь и с грустным видом выгружала из «авоськи» бидон с борщом и кастрюлю с котлетами. Ей было жаль сына — невестка попалась явно неудачная, болезненная неумеха.

Когда наша Лена немного подросла, Миша устроил ее в детский сад своего абразивного завода «Ильич», и каждое утро они садились в трамвай «2» и ехали на Выборгскую сторону. А меня по рекомендации Юры Михельсона приняли на новое место работы — в проектный институт «Гипропласт», также расположенный на Выборгской, так что в те дни, когда Миша работал в вечернюю или ночную смены, я забирала дочку из детского сада. С тем же детским садом мы отправляли ее летом на дачу. А сами ехали на Юг. И нам казалось, что все хорошо и правильно — что может быть лучше детского сада для ребенка двух простых инженеров? Дочь часто болела, и тогда я с чувством выполненного долга оставалась дома, получив «справку по уходу за ребенком». Только позже мы поняли, что наша Лена вовсе не в восторге от своей жизни — в детском саду воспитательница заклеивала детям глаза пластилином или привязывала к кроватям — чтобы смирно лежали во время «тихого часа». А когда, став постарше и отправившись летом в пионерский лагерь, дочь была чуть не изнасилована старшими мальчишками, мы наконец поняли, что не все благополучно в нашем домашнем королевстве. И стали отправлять дочку на лето с бабушкой, моей свекровью, и двумя ее сестрами на дачу. Саша, наш старший сын, обычно проводил большую часть лета у деда в Комарове.

В «Гипропласте» я проработала два года. Окружение там было, конечно, не то, что на заводе, — в основном, техническая интеллигенция. Но мне-то все равно было плохо. Инженером я оставалась никудышним, куда меня ни поставь. Но мысль сменить профессию мне и в голову не приходила. А должна была бы прийти куда раньше — еще на втором курсе института, когда я завалила экзамен по сопромату. А теперь, имея диплом… бросить Дело?! Не так я была воспитана. Это значило признать свое поражение. Ведь рядом был Миша, мечтавший стать режиссером, но работающий же на заводе в три смены и не жалующийся.

Надо было просто найти новое место работы, такое, где, по крайней мере, не нужно чертить.

В году место неожиданно нашлось! Это был Научно-исследовательский институт технологии судостроения, в то время «почтовый ящик». Туда меня приняли старшим инженером в лабораторию и, в общем, научили работать. Учителем моим, из-за которого я пролила немало слез, но которому по гроб жизни обязана тем, что вообще что-то умею делать, стал пятидесятилетнийтогда Борис Иванович Смирнов. Быстро разобравшись, что я не только чертить, но и вообще работать руками, проводя лабораторные опыты, не способна, он использовал меня там, где нужно было что-то доставать, кого-то уговаривать внедрять наши разработки. А главное, писать технические отчеты и другие бумаги, что у меня получалось лучше всего. Когда отчет, часто содержащий сомнительные результаты наших исследований, бывал готов, я отправлялась получать подписи под ним, а потом — утверждать в дирекцию, а то и в Москву, в Министерство судостроения.

— А если мне откажут? — испуганно спрашивала я у Бориса Ивановича.

— Тогда я понижу вас в должности, переведу в лаборантки! — грозно отвечал он.

— А если… если меня просто выставят из кабинета?

— Выставят в дверь — войдете в окно! — был ответ.

И я научилась получать подписи под тем, что подписывать следовало, а то и не следовало, не боялась войти в кабинет к любому начальству и потребовать то, чего требовать мне, старшему инженеру, вовсе не полагалось. Все это помогло мне и в дальнейшей жизни. А когда я пару лет прослужила в том же институте, но в другой лаборатории, где — я-то знаю! — опять работала бездарно, потому что там занимались настоящей наукой, — моей бездарности почему-то не замечали, и портрет мой несколько раз украшал Доску почета. В общем, из домашней забитой девочки я превратилась в энергичную и находчивую даму-инженера. Больше того, приобрела качество, считавшееся Борисом Ивановичем самым необходимым в любом деле, — «пробивную способность». Я даже провела несколько экспериментальных работ — правда, эксперименты были своеобразными. По указанию Бориса Ивановича Смирнова, к кому я вновь вернулась, мы с рабочими Толиком Денисовым или Петей Гончаровым испытывали крупногабаритные полимерные отливки на ударостойкость — «путем сбрасывания изделия с крыши здания на асфальтовое покрытие». При этом я стояла внизу, наблюдая, чтобы во время эксперимента кто-нибудь не вышел на свою погибель из соседнего здания, а рабочий, с трудом затащив болванку на крышу, толкал ее вниз. И она либо оставалась цела, испортив асфальт, либо… раскалывалась. Что мы и фиксировали в специальном журнале.

Отливку изделия мы осуществляли в небольшой мастерской — сначала плавили мономер-капролактам, потом добавляли в расплав катализаторы, в том числе металлический натрий, после чего выливали всю эту смесь в форму и помещали в печь для полимеризации при определенной температуре. По никому не известной причине время от времени наше варево загоралось, а то и случался взрыв, так что нужно было постоянно контролировать процесс — следить за температурой и другими параметрами. То есть кто-то из нас, я или рабочий, должен был постоянно находиться в мастерской, за это отвечал инженер, то есть я. И я зорко следила, чтобы все параметры были соблюдены, но пожары и взрывы происходили все равно. Без видимых причин. Может быть, сегодня кто-то, продолжающий заниматься этим делом, уже давно знает, что надо делать, но мы тогда полагались только на судьбу.

Случались у нас и другие жуткие события. Об одном из них я уже как-то писала. Дело в том, что наш катализатор, металлический натрий, полагалось хранить под слоем керосина — иначе он возгорался, особенно при соприкосновении с водой или ее парами. Это известно любому студенту-химику. Мы и хранили. А когда видели, что слой керосина недостаточно велик, наш рабочий отправлялся с ведром на склад и приносил новую порцию керосина, чтобы добавить в бочку.

В тот роковой день за керосином пошел, как сейчас помню, Петя Гончаров, большой любитель гидролизного спирта. По-видимому, он заглянул по дороге на склад к своим дружкам в механический цех. Боюсь, что перед тем, как налить в ведро керосин, чистоплотный Петя ополоснул ведро в луже. Во всяком случае, когда содержимое ведра, считающееся керосином, было выплеснуто в бочку с металлическим натрием, оттуда повалил зловещий газ. Мы заметались в поисках песка, чтобы засыпать им очаг возгорания. Но тут в дверях мастерской появилась наша начальница — ведущий инженер Сорокина. Бросив на нас с Петей уничтожающий взгляд, она обхватила бочку обеими руками и, поднатужившись, вытолкнула из мастерской. Во дворе к ней присоединился Петя. Я, разинув рот от ужаса, осталась в дверях, наблюдая, куда они тащат бочку. А тащили они ее не куда-нибудь, а к котловану, вырытому у нас во дворе под фундамент для нового корпуса.

Котлован был полон… воды.

— Что же вы… — прошептала я в ужасе.

Но в то же мгновение бочка была сброшена в воду.

Раздался глухой хлопок, из котлована повалил белый газ, огромная бочка взлетела над поверхностью воды, упала снова, опять взлетела… В соседнем корпусе вылетали стекла. Люди выбегали во двор, решив, очевидно, что враг сбросил бомбу на наш секретный институт…

Тогда мы все схлопотали по выговору.

Последний выговор я получила в семьдесят первом году. Я не вышла на работу, потому что накануне мы попали в автомобильную аварию. Незадолго до того Миша сдал экзамены на право вождения машины, и мы влезли в долги, чтобы за полторы тысячи рублей приобрести старый «Запорожец», который назвали Васей. Мы не знали, что этот автомобиль уже побывал в нескольких авариях — потому его так дешево и отдавали. Едва Миша получил права, как мы, позвонив моему отцу в Комарово, отправились туда на машине. Шел дождь. Отец умолял нас остаться дома, но — где там! Мы — Миша, наш сын Саша, сидящий впереди рядом с водителем, и я — на заднем сиденье — гордо доехали до станции Горская, где шоссе делает небольшой, но коварный поворот. Дождь продолжался… И тут Миша вдруг решил обогнать автобус, медленно тащившийся перед нами.

Я успела произнести только: «Не надо обгонять на поворо…» — и наш автомобиль, закрутившись, взлетел. Я поняла, что это конец, зажмурилась и подумала, что хорошо бы — скорее и так, чтобы сразу потерять сознание. Но через пару секунд почувствовала, что мы катимся по земле. Мы упали в болото на обочине дороги. Я услышала Мишин голос: «Все живы?» — «Живы», — ответили мы с Сашей, и я открыла глаза. Наш Вася лежал на боку, передо мной зияла какая-то дыра. «Вылезайте! Быстро!» — сказал Миша, и я полезла в эту дыру, впоследствии оказавшуюся рваной раной на теле нашей машины. Рана эта образовалась от удара о камень, в результате чего вылетело заднее стекло и частично сорвало крышу, загнув ее. Вылезла я прямо в грязь. К нам с шоссе бежали люди. Кто-то пошел вызывать ГАИ. А меня увела к себе домой отмываться какая-то сердобольная местная жительница. Когда я вернулась, наш Вася, весь искореженный, стоял уже на четырех колесах, бледный Миша разговаривал с гаишником, а два других бродили вокруг, что-то высматривая под кустами. Вскоре выяснилось, что ищут они… мою голову. И тело тоже. Оказалось, узнав, что на заднем сиденье тоже был пассажир, и не обнаружив меня на месте аварии, они решили, что сорванным краем крыши мне срезало голову. Тут я вспомнила, что буквально за три минуты до Горской передвинулась на заднем сиденье справа налево, что меня и спасло.

Гаишник взял наш автомобиль на буксир, мы сели в него и в таком виде прибыли в Комарово, к папе, который уже сходил с ума, потому что нас долго не было, и он, позвонив в ГАИ, узнал про аварию. И вот на следующий день я не пошла на работу, потому что болела голова, и вызванный из поликлиники врач поставил диагноз «легкое сотрясение мозга». У Сашки были только царапины, а Миша не пострадал.

На работу я не пошла, зато мы всей семьей отправились в ресторан, праздновать «второе рождение». А в институте, между тем, взорвалась установка, где мы отливали наши изделия. Меня не было, и рабочий (кажется, это был Толик Денисов) решил, что сидеть безвылазно в помещении, тупо уставясь на приборы, — моя блажь. Решил и ушел куда-то, где ему обещали налить… Это и… сохранило ему жизнь. Установка, видимо решив отомстить нам, взорвалась так, что у большой полимеризационной печи вырвало металлическую дверь и выбило в помещении стекла.

Вообще это был какой-то рок — ведь, не попади я в аварию, ни за что не ушла бы от работающей установки, и неизвестно, чем бы все кончилось… Между прочим, после того дня я почему-то начала сочинять рассказы особенно вдохновенно — буквально в день по штуке. Но я забежала вперед.

…А на Васе после его ремонта мы еще пару лет ездили. Наша Лена даже сочинила гимн этим путешествиям:

Наш Вася зеленого цвета,

Совсем, как весна или лето.

Хоть он «Запорожец» совсем небольшой,

В нем, маленьком, ехать всегда хорошо

Весною и летом.

И — припев:

За окошком лес сосновый и Залива вода,

Едем мы маршрутом новым неизвестно куда.

Едем мы маршрутом новым, едем мы маршрутом новым

Неизвестно — куда…

А дальше:

Прямое шоссе, как линейка,

Но к дому добраться успей-ка.

Нам мама кричит: «Не спеши, погоди!»

И сто километров еще впереди,

Попробуй успей-ка…

А потом — опять припев.

Так, распевая хором, мы изъездили Ленинградскую область. Но я так часто кричала «Не спеши, погоди!», так боялась новой аварии, что обычно мы тащились по обочине. Вася все время ломался, и в конце концов Миша его продал. Говорят, попав к новым хозяевам, он первым делом перевернулся, никого, правда, не покалечив.

А я все служила в институте, и, что ни говори, это было, по крайней мере, не скучно. Напоминаю, то был «почтовый ящик», а потому я имела допуск к секретным документам и право работать с ними в Первом отделе, запертая на ключ. Это дало мне возможность, пронеся под пальто в институт «Архипелаг Гулаг», спокойно прочесть его в рабочее время, сидя в Первом отделе, это было очень полезно — такую литературу удавалось тогда, как правило, получить всего на день.

Первой «самиздатской» книжкой, попавшей нам в руки еще в шестидесятые, было сочинение «От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата», написанное выпускниками нашей «Техноложки» В. Ронкиным и С. Хахаевым. Они кончали институт позже нас, и знакомы мы не были. Книжку эту (сброшюрованные фотокопии машинописи) принесла нам моя лучшая тогда подруга Лена Лев.

О ней я хочу сказать особо. Лена училась вместе с Мишей на факультете технологии силикатов, была отличницей. Я познакомилась с Леной после окончания института. У нее только что скоропостижно умерла мать, работавшая художественным руководителем Малого зала Филармонии. Отец погиб на фронте, и Лена осталась не просто одна: на руках у нее был младший брат Миша, инвалид, страдающий болезнью Дауна. Была еще Нюра, старая нянька.

Знаю, что после смерти матери знакомые и родственники настоятельно предлагали Лене устроить брата в специнтернат или дом хроников, но она наотрез отказалась. Ей пришлось содержать и Мишу, и няньку. В этих условиях даже подумать о каком-то устройстве личной жизни Лена не могла — ей было просто некогда и не до того.

Химиком она была на редкость способным, работала в институте им. Иоффе и к началу шестидесятых уже писала диссертацию. Нам Лена доверяла абсолютно и однажды пришла совершенно потрясенная: она только что прочла эту самую книгу о диктатуре бюрократии, царящей в нашей стране, где декларировалась диктатура пролетариата. Получила эту книгу Лена от Бориса Зеликсона, обещала ему никому ее не показывать, но не могла не показать нам.

Мы прочли книгу за ночь — таково было условие. И она произвела на нас очень сильное впечатление, до тех пор мы такой литературы еще не видели. На другой же день мы вернули книгу Лене, обсудив содержание и придя к общему выводу, что книга интересная и нужная. Но очень опасная! Было это весной
го года.

Между прочим, написана та книга была с марксистско-ленинских позиций, но тогдашняя власть резко осуждалась, как поправшая эти позиции.

30 июня, в день моего рождения, к нам пришла Лена. Она была единственной приглашенной — я чем-то болела и гостей не звала. Вид у Лены — я это сразу увидела, только открыв ей дверь, — был далеко не праздничный. Она даже забыла меня поздравить, но сразу, с порога, начала шепотом рассказывать нам, что ее вызывали в КГБ и спрашивали о книге: кто дал книгу ей? Кому она сама ее показывала? Лена сказала, что — никому. «А Нине Эфрос? — спросил следователь. — Это же ваша подруга!» Лена стояла на своем — никому не давала, не показывала и о книге не рассказывала. Точка.

Но вскоре ее вызвали снова. Запугивали, что, отказываясь помочь следствию, она вредит себе. Что они, в КГБ, все равно знают, что она давала книгу, и знают — кому. Лена молчала. Но, придя с того допроса к нам, сказала, что больше врать не сможет — они все знают и отпираться нет смысла. Помню, как Миша уговаривал ее молчать, иначе ее могут привлечь к ответственности за распространение антисоветчины, я клялась, что, даже если Лена признается, я все равно буду все отрицать. Но отрицать мне ничего не пришлось — Лена держалась мужественно и дальше, так что меня никуда не вызвали. Почему-то вызвали другую подругу Лены, Галю Попову, и заявили ей, будто в КГБ точно известно — Лена давала ей книгу. Это была правда, но Галя сказала, что ни о чем таком слыхом не слыхивала. Помучив, ее оставили в покое. А вот Лену — нет! Только за то, что она читала «криминальную» книгу, ее лишили «допуска», а так как диссертация, над которой она работала, была секретной, это значило, что от диссертации ее отстранили. Защитить ее она смогла только несколько лет спустя.

В июне того же, года арестовали авторов книги, а в августе — Зеликсона, установив, что он эту книгу распространял. Вот тогда мы, пожалуй, впервые как следует осознали, при каком режиме живем.

…Лена умерла в году, похоронив брата и Нюру. С тех пор у меня не было такой близкой подруги.

С Юрой Михельсоном мы в те годы практически не общались. Вскоре после моего ухода из «Гипропласта» он тоже уволился оттуда и занялся литературной работой. Два года был завлитом в Красноярском ТЮЗе, сочинял пьесы, в году по его либретто Мариинский театр поставил оперу «Жестокость». А в м году драматург Юрий Димитрин (псевдоним он взял в честь своего сына Димы) появился у нас, чтобы прочесть либретто зонг-оперы «Орфей», музыку к которой писал композитор Журбин.

Чтение кончилось скандалом. Усадив Юру в кресло, мы расселись вокруг, и Юра, открыв первую страницу, торжественно начал: «Орфей полюбил Эвредику. Какая старая история…», но тут из коридора в комнату ворвался наш пес —овчарка Довран, метнулся к письменному столу, схватил корзину для бумаг и поставил ее к Юриным ногам.

— Уберите собаку! — закричал Юра. — Что за свинство?! К вам стало невозможно приходить.

Миша скомандовал «сидеть!», пес послушно сел рядом с ним, но стоило Юре произнести «Орфей полюбил Эвредику», как Довран одним прыжком долетел до корзины и водрузил ее к ногам драматурга.

— Я не буду читать! Это просто хамство! — воскликнул Юра. Пришлось отвести собаку в соседнюю комнату и запереть.

«Орфей полюбил Эвредику! Какая старая история…»

Из-за стены донесся жуткий треск. Мы бросились туда и увидели, что разъяренная собака содрала обивку с дивана. Пока мы ахали, сокрушаясь по поводу нового дивана, Довран уже был около Юры. Мусорная корзина стояла у Юриных ног, а сам он запихивал рукопись в папку, повторяя:

— Все! Хватит с меня! Ухожу и больше никогда… Все!

И ушел. Потом я звонила, просила прощения и добилась наконец милостивого разрешения прослушать либретто дома у Юры.

— Не знаю, когда найду время, — сказал он грозно. — Ну… Приходите завтра.

Мы пришли, поднялись по темной лестнице, Юра распахнул дверь. И тут Миша, обернувшись, крикнул вниз, в темноту:

— Довран! Ко мне!

Дверь была тут же захлопнута, мы звонили, объясняли, что это была шутка…
В общем, либретто Юра нам прочитал. А опера потом была поставлена ансамблем «Поющие гитары» и выдержала в общей сложности около трех тысяч постановок. Сегодня Юрий Димитрин — автор шестидесяти двух либретто.

Я тоже начала писать и понемногу печататься.

Но первым писать начал Миша. Вместе с другом Володей Губиным, работавшим в Ленгазе, они в конце шестидесятых создали пьесу «Этот праведник», очень, надо сказать, смешную, но, с точки зрения тогдашних наших друзей Толи Наймана и, кажется, Димы Бобышева, — кощунственную, так как одним из действующих лиц там был Бог, которого герои фамильярно называли Савой.

Я выполняла роль секретаря-машинистки — перепечатывала текст пьесы на машинке, правила опечатки, возила пьесу Израилю Моисеевичу Меттеру, который ее одобрил. А потом авторы понесли свое произведение в театр
им. Ленсовета Игорю Владимирову. И стали ждать.

Владимиров прочел пьесу неожиданно быстро, пригласил молодых драматургов в Театр и сказал, что, хотя это еще не пьеса, а хорошая проза, он, однако, готов поработать с авторами и сделать из их сочинения то, что можно будет поставить. Миша обомлел от восторга.

Но млел он недолго. Губин, маленький, взъерошенный, похожий на разозленного воробья, вскочил со стула, сверкнул глазами, схватил рукопись и со словами: «Мы сейчас же идем к Акимову! Еще чего!» — удалился. Миша — что ему оставалось делать? — вышел вслед за ним.

Акимову пьеса не подошла. И на этом Мишина литературная деятельность временно закончилась. Он возобновил ее только тогда, когда писать начала я — став моим редактором, а иногда и тайным соавтором, чего никогда не признавал.

goalma.orgРАССКАЗЫ,ПЕРВЫЕКНИЖКИ

Помогая Володе Губину с Мишей работать над пьесой (а я не просто перепечатывала текст, но и была первой слушательницей каждого написанного куска и первым критиком), я стала подумывать, что если они могут писать, почему бы не рискнуть и мне. Конечно, благоговение перед родителями и их друзьями и робость перед белым листом все еще были живы. Но с другой-то стороны — почему бы и не попробовать? Тем более, что друзья и знакомые утверждали, будто я очень интересно и смешно рассказываю о своих подвигах на работе, о разговорах, которые ведутся между нашими сотрудниками, о военном детстве в Шарье.

Я села и с ходу написала рассказ «Как мы хотели купить корову» — абсолютно правдивое и точное изложение истории о том, как во время голода в Шарье мы копили с Колькой деньги на корову, а купили в результате курицу — «распетушье».

Миша рассказ похвалил. Мне самой он очень нравился. Главное, я не ожидала от себя, что смогу создать нечто цельное, похожее на то, что печатают. А это было, с моей точки зрения, ничуть не хуже сочинений, публиковавшихся в пионерском журнале «Костер». Все-таки нашего с Мишей мнения мне было недостаточно. И я отправилась за оценкой к Израилю Моисеевичу Меттеру. Он совсем недавно похвалил губинскую с Мишей пьесу, а я, в конце концов, чем хуже!

Но ко мне как к литератору Меттер и тогда и потом всегда относился куда требовательней, чем ко всем остальным. Поначалу ему (как многим маминым друзьям), видимо, казалось, что я лезу с суконным рылом в калашный ряд только на том основании, что моя мать была писательницей. Он не обругал мой рассказ, нет, он просто довольно высокомерно заметил, что это — рассказ не писательский, а читательский. И объяснил, что я читала слишком много советской литературы, и это заметно. А вот моей индивидуальности пока что не видать. Честно говоря, я ему не поверила. Решила даже, что говорится это отчасти из зависти — ему, небось, такого сюжета ни за что не придумать. И вообще я помнила, как он воспитывал мою маму, так чего уж ждать от него мне?

Я села и написала еще один рассказ все про ту же Шарью и наши детские приключения. А потом — еще, на этот раз с Мишиных слов. О том, как в Горьком, в эвакуации, он участвовал в концерте для раненых в госпитале и читал там стихотворение «Юный Фриц, любимец мамин, в класс пришел сдавать экзамен…» и как потом его прозвали Фрицем. Миша изобразил мне свое выступление так, что я точно сама его видела.

Я написала эти рассказы в конце шестидесятых годов, а в начале семидесятых все они были напечатаны в «Костре», где тогда работал Сергей Довлатов. Первым появился рассказ про корову, который Сергей сократил и назвал «Наш петух», что, по-моему, было хуже, чем мое «Как мы хотели купить корову». Но я не спорила. Позднее Довлатов «прославил» меня в своем «Соло на ундервуде». Описывая свои отношения с литературным начальством, он признался, что постепенно дошел до того, что стал публиковать в журнале что попало — за взятки. «…напечатал Нину Катерли, — сообщал Сергей, — принесла мне кусок органического стекла».

— Вы что это, Сережа? — удивилась я. — Я ведь ничего вам не приносила.

Принести ему это самое стекло, чтобы положить его на письменный стол, Довлатов меня, в самом деле, просил, зная, что я работаю в химической лаборатории. Но я объяснила ему, что принесла бы с удовольствием, но у нас в проходной проверяют сумочки — какое уж там стекло! Так что, прочтя его рукопись, — а мы все тогда давали друг другу читать свои рукописи, не очень надеясь на публикации, — я возмутилась. Но на Сергея мои негодующие вопли впечатления не произвели: «Подумаешь! Ну, не было этого на самом деле, и что? А может, таким образом к вам, Нина, придет мировая слава. Впрочем, не хотите — я вообще все про вас уберу». Но не убрал, только заменил органическое стекло на какую-то неизвестную мне батарейку.

Так оно и осталось и не раз повторилось в переизданиях. Но я не расстраивалась — подумаешь! С Сергеем у нас сохранились и продержались до самого его отъезда из страны добрые отношения, хотя он мог выдумать не только про органическое стекло, но кое-что и похлеще. Через несколько лет, в году появилась первая моя зарубежная публикация — повесть «Треугольник Барсукова» в альманахе «Глагол» издательства «Ардис». Был скандал, о котором — позже, а пока скажу только, что в связи с этой повестью, отрывки из которой читали по «Голосу Америки», Сережа позвонил мне и злорадно сообщил: «Был я, Нина, вчера в гостях, там очень хвалили ваш «Треугольник». Так я сказал, что у нас с вами… В общем, что у нас роман!» — «Но это же вранье, Сережа, зачем вам?» — удивилась я. «А они уж так вас расхваливали, что мне захотелось вкусить вашей славы», — отвечал он. Все это он наверняка выдумал только что, а для меня важно было одно: повесть кому-то понравилась. И ему, похоже, в том числе.

Правда, бывали выдумки и более… обременительные, что ли.

Зима. Я болею гриппом — лежу дома с температурой. Звонок: «Нина, это Сергей. Я попал в ужасное положение… Нет, рассказать ничего не могу. Нужна срочная помощь — речь буквально о жизни и смерти. необходимы деньги» (называет сумму, которой у меня нет). Я : «Сережа, у нас в доме ни копейки, а у меня грипп». — «Нина, какой грипп, когда — такие обстоятельства?! Нет денег — достаньте. Я перезвоню через пятнадцать минут». Гудки.

Звоню Гординым, живущим в соседнем подъезде. И прошу в долг. У них нужная Довлатову сумма находится. Ровно через пятнадцать минут он звонит: «Ну что?» Я говорю, что Гордины могут дать, нужно только пойти и взять, но я сама не могу — температура за «Как?! Вы что, не поняли? Речь о жизни и смерти! Если бы я мог куда-то пойти и взять, я бы к вам не обращался! Возьмите такси и, если вы человек, немедленно приезжайте…» Записываю адрес, надеваю два свитера и пальто, вызываю такси и выхожу — сперва к Гординым, а потом на такси через весь город — по названному Сергеем адресу. Поднимаюсь по какой-то черной лестнице на шестой этаж. Звоню. Долго не открывают. За дверью — шум. Уже догадываясь, что там происходит, стучу в дверь ногами. И наконец она распахивается — на пороге Сережа, веселый, красивый, сияющий. За спиной — комната, где гуляет большая компания. Я молча и злобно протягиваю деньги. Сережа раскрывает объятия: «Нина! Вы — ангел! Проходите, спасительница!» Не дослушав, мрачно спускаюсь по лестнице к такси.

Разозлиться на Довлатова было невозможно.

Но вернусь в семидесятые годы. В семьдесят четвертом я начала постоянно общаться с Давидом Яковлевичем Даром, которого раньше видела только в гостях у моих родителей. Вокруг него группировалась литературная молодежь, в основном те, кого не печатали — главным образом потому, что их сочинения не соответствовали требованиям, предъявляемым к советским авторам. Давида Яковлевича я знала давно. И тем страшнее было мне показать ему мои собственные писания. Дело в том, что после детских реалистических рассказов я начала писать сказки, притчи, вообще изменила реализму, предпочтя ему тогда не вошедший еще в моду и нелюбимый официальными изданиями жанр фэнтэзи.

Одной из причин этого, как, вероятно, и того, что я начала с фантастики, а потом опять пришла к реализму, был мой характер — я с детства терпеть не могла заниматься тем, что надоело, стало привычным и, значит, неинтересным. Интересным было новое — новые люди, города, события. В первую половину жизни мне интересней всего было просто ЖИТЬ, даже занимаясь нудным, как быстро выяснилось, не моим делом. Но тогда у меня не было времени подумать о чем-то, кроме ЖИЗНИ — в ней все было новым, все — в первый раз: замужество, развод, любовь, дети, поездки в отпуск к Черному морю, чтение новых книг, кинофестивали, разговоры с Мишей.

Я слишком долго не могла осознать, что я — уже взрослая, живу настоящей жизнью. Даже разносы, которые я получала на работе от Бориса Ивановича, вызывали странную, не вполне адекватную реакцию: «Надо же! У меня — неприятности на работе. Как у „больших”». Я долго оставалась инфантильной.

Но вдруг наступил момент, когда мне… надоело. Захотелось, оглядевшись, ответить себе самой на вопросы, мимо которых я до этого проносилась, как мимо деревьев вдоль железнодорожного полотна.

Первым толчком было даже не желание решить какой-то философский или нравственный вопрос, а потребность взглянуть на себя со стороны, что я вообще-то делала довольно редко. Повод для написания рассказа был пустяковым: кто-то меня обидел. Я к нему — с дружбой, а в ответ черная неблагодарность и даже хамство. Сперва я глазам своим не поверила — как же, я, такая хорошая, благородная… Любой бы обрадовался. А тут… И тогда я решила, что мой обидчик — бесчувственное неодушевленное существо, а я — тупое и упрямое, пытающееся пробить головой стенку. Так появился мой первый «фантастический» рассказ — две страницы о том, как некая дама безуспешно пытается «выдоить» стакан газированной воды из автомата, невесть для чего предназначенного, изредка используемого уборщицей для того, чтобы выколачивать о него ковровые дорожки, но внешне похожего на автомат для газированной воды. Тогда такие автоматы стояли везде — на улице, в метро, в учреждениях. И вот моя героиня опускает в щель автомата монету, подставляет чашку, автомат же со всего маху влепляет ей пощечину. Тут, казалось бы, и бежать от него прочь, ан — нет. Новая монета опущена в щель, в результате — новая пощечина. Уже и чашка разбита, и щека пылает, а «эта чокнутая» — так выражаются обступившие поле боя сослуживцы, все сыплет и сыплет свои монеты… Назывался рассказ «Не подходи к роботу». Им я как бы мстила своему обидчику. Надо признать, что многие часто пишут именно для того, чтобы свести с кем-то счеты. Я такую прозу называю дамской, хотя принадлежать она может и представителям сильного пола.

Печатать «Робота» я, разумеется, и не пыталась, но и приставать к людям с непрошеной дружбой прекратила. Зато поняла, что разобраться в себе, а заодно и в людях проще, построив такую вот аллегорию, где все становится на свои места.

Вероятно, так и должно быть: начинающий автор, как подросток, занят только собой, своим внутренним миром, отношениями с окружающими, попыткой понять, собственным умом осознать, что такое добро, что такое зло. И — кто он в этом мире. Это — простые вопросы, на них литература давно ответила, но чужой опыт никогда никого не устраивал. Хочется самому говорить о своих личных (как ни у кого в мире!) переживаниях и открытиях и, если получается, писать о них. Как правило, начинают со стихов.

Я упустила время, когда будущие прозаики пишут стихи, а потому и начала с коротких рассказов-притч, где в фантастическую форму спрятана простая, часто банальная мысль или мораль. Но это — моя мысль и моя мораль.

Затем, повзрослев как литератор, я стала больше интересоваться другими людьми, их характерами, тем, как поведут они себя в экстремальной ситуации. Создать экстремальную ситуацию, в которой раскрывается характер человека, в реалистическом произведении трудно, для этого нужно долго и обоснованно выстраивать сюжет. Этого я еще не умела. А в фантастическом рассказе могла, опять-таки на нескольких страницах, заставить своих героев получить, например, повестки к Смерти и посмотреть, кто как будет себя при этом вести.

Но жизнь — не только острые моменты и загадочные приключения, это — судьбы людей, их характеры, психология, причины и обстоятельства формирования этих характеров и судеб, то есть среда, исторический контекст. И здесь никакие специально созданные кренделя и завитушки не нужны, здесь они лишние, требуется простой и точный анализ, выраженный открытым текстом. Так я пришла к реалистической прозе.

Мне хотелось, чтобы, если когда-нибудь меня все-таки начнут печатать, мамина фамилия осталась в литературе, поэтому я взяла псевдоним «Нина Катерли». Маму уже начали забывать, производственные романы ее не переиздавались, изуродованный по указаниям КПСС «Некрасов» тоже был не в духе времени. Я больше не предлагала своих сочинений в журналы, они копились стопкой у нас на окне, а на стопке спала наша кошка Фрося.

Одна публикация в это время у меня, впрочем, случайно появилась в газете «Вечерний Ленинград». Но это была не проза, а что-то вроде фельетона. Сидя на работе, я прислушивалась к разговорам, ведущимся в лаборатории. Это были те же разговоры, что так возмущали меня когда-то в цехе — о детях, о том, что надо бы сбегать в рабочее время в универмаг, «там выбросили махровые полотенца» и т. д. О науке — ни слова.

Я записала эти разговоры, в которых и сама принимала активное участие, назвала получившуюся коротенькую заметку пышно: «Наш институт — центральный научно-исследовательский, у нас филиалы в четырех городах». И «Вечерка» ее с удовольствием опубликовала. А на следующий день к нам в комнату ворвался Борис Иванович и сказал, что лишит всех квартальной премии. Фамилию Катерли он знал и с удовольствием отчитал наш славный коллектив, после чего на меня обозлились все мои коллеги.

А я продолжала писать свои притчи и складывать на подоконник.

Но однажды мой отец посоветовал мне показать их Дмитрию Терентьевичу Хренкову, бывшему тогда главным редактором «Лениздата». «Через Митины руки проходит огромное количество рукописей, он посмотрит и скажет тебе, есть ли у тебя хоть какие-то шансы». Папа считал, что писать в стол — занятие бессмысленное, и вообще, в отличие от Миши, не очень верил в мою литературную одаренность. А Хренков был давним другом родителей, они работали вместе еще во время войны в редакции «На страже Родины». Отец не сомневался, что обманывать меня Хренков не станет, скажет как есть.

И он сказал. Усадив меня в кресло, полистал мою рукопись, принесенную за неделю до того, и кисло произнес:

— Все это очень мило, Нина. Но… зачем это тебе? Печатать?.. Такое хорошо читать дома у камина, а не публиковать в советской печати. Нет, я серьезно — зачем тебе это? У нас уже была одна писательница Катерли. Хорошая писательница. А у тебя есть хорошая профессия, ты инженер. Вот и работай инженером.

И я продолжала работать инженером, а рассказы писать по вечерам, по ночам, а то и в рабочее время — в Первом отделе. Стопка на окне все росла, покрываясь пылью и кошачьей шерстью. Несмотря на похвалы Миши, я все-таки начинала склоняться к тому, что я графоманка. Но бросить писать уже не могла.

И вот — ДавидЯковлевичДар. Внимательно и быстро прочитав все, что я ему принесла, он с энтузиазмом сказал, что печатать меня здесь не будут никогда, потому что я талантлива, а таланты литературным чиновникам и вообще власти не нужны. И даже опасны. Но писать надо! А чтобы не быть одинокой и не потерять веру в себя, надо познакомиться с товарищами по несчастью — одаренными, а то и гениальными писателями, живущими рядом и не помышляющими о публикациях. Некоторые из них печатаются за границей, может быть, когда-то и мне это удастся. «Вам нужна литературная среда», — резюмировал Дар. Среда эта называлась тогда второй литературной действительностью.
В отличие от первой, официальной.

Так началась моя «литературная жизнь». ДавидЯковлевич познакомил меня с Федором Чирсковым, с которым мы вскоре подружились. Я прочла его прозу и была потрясена. Это была прекрасная проза, ее хвалили в «Новом мире», куда Федор регулярно посылал свои рукописи. Хвалили, вздыхали… и не печатали. Познакомилась я и дружу до сих пор с Андреем Арьевым — про него Дар тогда с сомнением сказал: «Это — профессор. Он вас, пожалуй, не примет», имелось в виду, что я слишком проста и бесхитростна для интеллектуала Арьева. К нам домой чуть не каждый день приходили молодые писатели, мы обменивались рукописями, обсуждали их, хвалили, а иногда ругали друг друга. Я читала прозу Юрия Гальперина, Анатолия Степанова, стихи Виктора Кривулина и Олега Охапкина. Были в окружении Давида Яковлевича и совсем молодые ребята — Вася Филиппов, Леша Любегин, Сергей Зубарев. Позже я познакомилась с Геннадием Трифоновым. Судьбы их сложились по-разному, у многих трагически. Трагической была и судьба Федора Чирскова, тяжело больного и в конце концов покончившего с собой. При жизни почти ничего из его прозы не было напечатано — так, отдельные вещи. Но в последние годы Андрей Арьев добился публикации большей части того, что написал Чирсков. И я не понимаю, отчего его имя не стало известным.

А я все писала, не рассчитывая на публикации. Миша читал все, что я пишу, первым. Если написанное ему нравилось, с удовольствием «проходился рукой мастера», и я всегда была согласна с его правкой. Однажды, снова вдруг засомневавшись в том, что делаю что-то стоящее, показала свою прозу Якову Гордину — он уже имел литературное имя, хотя и его тогда не очень-то публиковали, но он в компанию, окружавшую Дара, не входил, а в его литературном вкусе я была убеждена.

Я дала ему несколько своих рассказов и просила сказать только одно: не графоманка ли я все же. Ответ был однозначным — нет, не графоманка.

Будни второй литературной действительности состояли не только в хождении друг к другу в гости, обмене рукописями и комплиментами. Однажды Давид Яковлевич пригласил меня в клуб «Прогресс», где проходили литературные вечера непризнанных поэтов и прозаиков. Там-то я впервые и увидела Чирскова и Охапкина, слушала стихи Кривулина. И поняла свое полное ничтожество и серость — молодые литераторы по сравнению со мной выглядели действительно профессорами-литературоведами. Многое из того, что они с важным видом произносили, мне было просто не понятно.

После того вечера в «Прогрессе» состоялось еще несколько литературных чтений. Но потом их запретили. Случилось это после того, как Геннадий Трифонов выступил со стихами, посвященными однополой любви. Давид Яковлевич, правда, попытался его «прикрыть» — сказал, что это стихи о любви к мужчине, написанные от лица девушки. Но это не помогло. Начальство из «Прогресса», которому кто-то несомненно разъяснил, какую крамолу читал Трифонов, раз и навсегда закрыло для нас двери.

Я уже постепенно привыкла к похвалам коллег и уверилась в том, что не печатают меня именно и только потому, что я пишу хорошо. Тем более, после того, как Давид Яковлевич организовал мне обсуждение в Союзе писателей на заседании комиссии по работе с молодыми авторами, которую возглавляла тогда Руфь Александровна Зернова. Ей я отвезла большую папку своих рассказов, взяв которую, она довольно хмуро произнесла, что вряд ли скоро найдет время читать все это — уж больно много, а она очень занята.

Руфь Александровна жила около Нарвских ворот, неподалеку от моего Института технологии судостроения. Я поехала домой, по дороге где-то еще задержалась. А когда пришла, раздался телефонный звонок. Это была Зернова, и голос у нее был совершенно другим. Она уже прочла все. Ей очень понравилось. Но, к несчастью, печатать меня здесь не будут никогда.

Тем не менее, обсуждение она устроит в самое ближайшее время.

Обсуждение прошло хорошо, хотя народу пришло не много — в основном, мои новые друзья. Меня хвалили. И я еще раз уверилась в том, что стремиться к публикациям не нужно — быть автором, которого не печатают, почетно и престижно.

Но вскоре Дар организовал мне другое обсуждение. На заседании литобъединения, которым руководил Виктор Соснора. Давид Яковлевич предупредил меня, что ребята там зубастые, так что я не должна читать того, что написано уж слишком традиционно. Это — новаторы и от меня потребуют того же. Мне он посоветовал прочесть несколько рассказов, среди которых был рассказ «Коридор», написанный мною как бы в полубреду — я и сама не очень понимала, что хочу сказать этим произведением.

Привыкшая к доброжелательному отношению, идти на это обсуждение я не боялась. Прочла несколько рассказов, ожидая, конечно, какой-то критики, но и похвалы — тоже.

Что тут началось! Меня буквально размазали по стенке. Самыми мягкими замечаниями было: это не литература, а литературщина. Это — не самостоятельно. Это — плохое подражание Роб-Грийе!

Я не знала, кто такой этот Роб-Грийе. Вообще была растеряна, а главное, поражена, что сидящие тут же мои друзья, не раз уже меня хвалившие, молчали, как рыбы. А кое-кто даже поддакивал, особенно, когда речь зашла о Роб-Грийе. Впоследствии я к таким вещам привыкла.

Стиснув зубы и выдавив кривую улыбку, я поблагодарила присутствовавших за нелицеприятную критику и покинула зал. Дар потом объяснил мне, что все произошедшие очень мне полезно — это боевое крещение. А рассказ «Коридор» — настоящая литература, «очень арцисцично, очень».

Итак, я продолжала писать и на публикации не рассчитывала. Но мои друзья, далекие от «второй литературной действительности», думали иначе. Под лежачий камень вода, как известно, не течет. Первым об этом мне сообщил мой друг театровед Виталий Дмитриевский — мол, хватит валять дурака, надо что-то делать. Но я не знала, что делать — Хренков мне уже объяснил, что читать мои произведения можно только дома у камина близким родственникам.

Вскоре выяснилось, что и ДавидЯковлевич озабочен не только «арцисцичностью» того, что я пишу. «Главное, что вы пишете хорошо, Нина», — сказал он. И сказал не одной мне, а известному писателю Геннадию Гору, который захотел прочесть мои рассказы. А прочтя, написал рецензию, рекомендующую журналу «Нева» напечатать подборку. При этом сказал мне, что для журнала его рекомендации будет недостаточно, хорошо бы вторую рецензию написал Даниил Гранин — с ним в редакции считаются.

Гранин прочел мои рассказы, выбрал из вороха, вытащенного из-под кошки Фроси, несколько штук, наиболее, с его точки зрения, удачных, и рекомендовал их для публикации в «Неве». Рассказы появились там в марте года, первым моим редактором был Самуил Лурье. И остался им до конца, до тех пор, пока я несла в журнал каждую новую вещь.

Я стала писать больше и время от времени печататься, а сперва в институте перешла на полставки, то есть работала половину недели. На этом настоял Миша. Как позднее и на том, чтобы я вообще уволилась и занималась только литературой. «Я сумею сам прокормить семью!» — сказал он. И смог сделать это, запросы у нас были весьма скромными. Писатель не должен быть богатым, считали мы, это делает его зависимым.

При советской власти так оно и было, да и сегодня, я уверена, погоня за большими заработками и роскошной жизнью тем или иным способом губит талант.

Из института я ушла в году. Вскоре собрала и отнесла в издательство «Советский писатель» свою первую книгу, сборник «Окно».

Большинство рассказов, в него вошедших, были написаны в жанре фэнтэзи. Был там и рассказ «Чудовище», поводом для создания которого послужила ситуация, сложившаяся перед моим увольнением вокруг когда-то грозного начальника Бориса Ивановича.

Он к этому времени уже перешагнул пенсионный барьер, и от него, как тогда было принято, начали потихоньку избавляться. Деловые качества при этом в расчет не принимались, важен был только возраст: человек, которому за шестьдесят, не должен оставаться на руководящем посту. Не согласен — уходи на пенсию. Борис Иванович хотел работать. И его понизили. Мы с ним занимали теперь одинаковые должности, я ему больше не подчинялась, у каждого был свой участок работы. Но привыкнуть к этому Борису Ивановичу было трудно. То и дело он давал кому-нибудь из нас руководящие указания, от него отмахивались, и выглядело все это весьма грустно. Как-то я рассказала об этом дома, и Миша сразу посоветовал мне написать сказку.

«Чудовище» повествовало о странном, когда-то страшном существе, живущем в коммунальной квартире и наводящем ужас на жильцов. Оно могло превратить кого угодно во что угодно, и управы на него не было до тех пор, пока оно не состарилось и не утратило своей колдовской силы. Вот тут одна из соседок принялась травить Чудовище, а другие — жалели и делали вид, будто по-прежнему боятся его и подчиняются его колдовству. Рассказ получился смешным и добрым, его потом много раз переводили на разные языки и даже сняли по нему мультфильм. А дело все было в том, что в реальной жизни, на работе, я притворялась, что, как и много лет назад, смертельно боюсь Бориса Ивановича, бросалась во время обеденного перерыва исполнять его распоряжения, даже если они к моей собственной работе не имели ни малейшего отношения.

Вообще годы, проведенные в институте, даром не пропали — если бы, поступив, допустим, на филфак или в литературный институт, я сразу после этого начала писать прозу, не уверена, хватило бы мне для нее жизненных впечатлений. Особенно, когда сочинение притч на так называемые моральные темы мне надоело, и я принялась за реалистическую прозу или прозу, где реализм сочетался с фантастикой. Так я написала большую повесть «Червец», куда вошло многое из моего опыта работы в НИИ.

Постепенно интерес к сочинению фантастики у меня ослабевал. В обычной жизни то и дело встречались ситуации, которые, как говорится, нарочно не придумаешь. Не могу, забежав на много-много лет вперед, не вспомнить об одном эпизоде, случившемся, когда я была уже автором нескольких книг, членом Союза писателей и вообще человеком, достаточно повидавшим и испытавшим в жизни.

…Канун нового, года. Мы с моей американской подругой, профессором Синтией Каплан приезжаем в отель «Узкое» в парке на краю Москвы. Синтия еще из Штатов забронировала там для нас «люкс», чтобы встретить Новый год вместе и на природе. Все заранее оплачено, я по телефону из Петербурга получила подтверждение, что номер будет, а заказывать заранее столик в ресторане не имеет смысла — лучше прямо на месте заплатить наличными.

И вот на такси мы подъезжаем к утопающему в снегу большому зданию. В тихом пустом вестибюле нам с улыбками вручают ключи от «люкса», талоны на питание, а на вопрос о столике для новогодней встречи, улыбаясь еще ослепительней, отвечают, что этот вопрос лучше решить прямо в ресторане.

Мы поднимаемся на второй этаж. Наш номер в конце длинного пустого коридора. Двери, двери, двери. Все они закрыты. Нигде ни души. Направо уходит еще один коридор, тоже длинный, совершенно пустой и гулкий. Мы проходим в свой «люкс». За окном — снег и деревья. Все, как мы мечтали. Спускаемся в ресторан. Время обеда уже давно прошло, мы идем на ужин, чтобы заодно решить вопрос о завтрашнем новогоднем пиршестве.

И вот тут начинается фантастика. Темнеет. Электричество зажжено не везде. По дороге в ресторан — полутемный пустой холл. И становится жутковато. Создается впечатление, что в этом огромном отеле мы живем вдвоем, одни, больше — никого. Как в известном ужастике Стенли Кубрика «Сияние». Как в том фильме, издалека, от ресторана доносится музыка. Мы входим в огромный зал. Все сверкает — накрахмаленные скатерти, фужеры и рюмки на столиках, огни на елке. И —никого, кто бы ел, пил, вообще — сидел за столами. Зато у елки под музыку кружатся какие-то белые фигуры. Они кружатся, приплясывают, расходятся и снова безмолвно сходятся. Остолбенев, мы садимся за первый попавшийся стол. И тут одна из белых фигур отделяется от остальных, пританцовывая, приближается к нам: «Девчонки! Пошли плясать!» И мы видим раскрасневшееся круглое лицо, несвежий кухонный халат, а нас уже ведут, крепко держа за руки, к елке, и мы с профессором из Санта-Барбары Синтией Каплан уже пляшем «барыню», ошалело глядя друг на друга.

Чем не фантастика?

И тут нам объявляют: «Молодцы, девчонки!.. Только учтите — завтра нас здесь не будет! Никого!.. Ресторан не работает, какие талоны на завтраки, вы что?! Сегодня гуляем, завтра отдыхаем. В гостинице никто не живет… кроме вас».

И вот утром 31 декабря, увязая в сугробах, мы пробираемся куда-то к дороге, где есть магазин, закупаем «сухой паек», а ночью встречаем в совершенно пустом отеле Новый год, закусывая французское шампанское русской геркулесовой кашей «Быстров» и запивая бульоном из кубиков, приготовив все это при помощи кипятильника.

Так зачем напрягаться, изобретая фантастические ходы? «Удивительное рядом».

Рядом оно сегодня, рядом было и тридцать лет назад.

В семидесятые годы начались отъезды в эмиграцию. Выехать было фантастически трудно. Тем, кто подал заявление, государство, как могло, отравляло жизнь. «Отъезжантов» годами мариновали в неизвестности, многим отказывали, но при этом увольняли с работы. Руфь Александровна Зернова и Илья Захарович Серман, ее муж, в году уехали в Израиль, потому что здесь Илью Захаровича уволили из Пушкинского дома, где он проработал всю жизнь. Их дочь Нина эмигрировала в Штаты, потом покинул страну и их сын Марк. Год ему и его жене Наташе пришлось «сидеть в отказе» — отец Наташи, генерал, не давал ей разрешения на отъезд, а без этого не выпускали.

Решиться на отъезд было не просто — по разным причинам. Выехать можно было только по вызову из Израиля. Летели в Вену, а там происходило расслоение: тех, кто действительно решил ехать в Израиль, довольно быстро туда отправляли. Выбравшие Соединенные Штаты переправлялись в Рим, где долго ждали решения своей судьбы. Но, как правило, в конце концов оказывались в Америке. Та эмиграция не была экономической, как последующие. Это была чисто политическая эмиграция — уезжали люди, не желавшие больше жить при тоталитаризме, конца которого никто не ожидал. Были еще те, кого просто высылали, вынуждали уехать, как еще в м году Бродского или потом Льва Друскина и Довлатова. И те, кому режим мстил за уехавших детей или родителей.

Уже в году уехал друг и сосед моего отца по даче известный юрист Олимпиад Соломонович Иоффе — его выгнали из университета из-за дочери. Та эмигрировала в США, и Олимпиад Соломонович вынужден был последовать за ней. Перед отъездом он пришел к нам с Мишей прощаться. И, говоря о том, что уезжать ему не хочется и тяжело, заплакал.

Мы с Мишей не раз обсуждали такую возможность, я вдруг начинала рваться в свободный мир — главным образом, из стремления к новой жизни, новым впечатлениям. Кроме того, я воображала, что, оказавшись за рубежом, немедленно опубликую все, что написала и не надеялась напечатать здесь. Это было заблуждением многих, особенно тех, кто уехал в надежде немедленно прославиться. Миша ни этих моих надежд, ни желания эмигрировать никогда не разделял. И вообще не хотел всерьез обсуждать эту тему. Обычно он выслушивал меня, потом, помолчав, говорил: «А вот представь себе — мы сидим где-то за тридевять земель, смотрим телевизор, и вдруг видим на экране Ленинград. И знаем, что нам никогда больше там не бывать… Мы же с ума сойдем…»

Уехать тогда значило — уехать навсегда. Это все понимали. Поэтому с уезжавшими прощались, почти как на проводах в «последний путь», хотя допускали, что жизнь их там будет легче нашей здесь.

В году мы провожали наших друзей Миру Мейлах и Генриха Орлова, улетавших с сыном в Вену, а оттуда, как они рассчитывали, в Штаты. Генрих, талантливый музыковед, написал книгу, которая, по общему мнению, должна была произвести фурор. Но она все лежала и лежала в музыкальном издательстве, терпение Генриха лопнуло. И они подали заявление. Сперва были грустные проводы у них дома, потом мы прощались в аэропорту. По этому поводу нашадочь, которой было тогда шестнадцать лет, написала такие стихи:

Снег январский в небе тает. Все обыкновенно.

Время — тает. Улетает самолет на Вену.

Семь семей сейчас вольются в темную таможню.

У барьера — расстаются. До барьера — можно.

Будет снег с другого неба по-другому падать.

Может, взять на память снега? Растечется память.

Зря часы в пустынном зале выверяют: так ли?

Время истекло. Слезами. До последней капли.

А в году отправился в Израиль Давид Яковлевич Дар. Свое решение уехать он объяснял так: «Я старый, у меня астма. Что я здесь смогу еще увидеть? Стену соседней больницы — из окна, потом — палату той же больницы… потом… А так я успею посмотреть что-то еще. И организовать вам всем мировую известность».

В году Дар умер в Иерусалиме. Я получила от него несколько писем, они, к сожалению, не сохранились. Первые письма были полны впечатлений, в последнемДавидЯковлевич писал о своем одиночестве. Не удивительно — здесь он всегда был окружен учениками…

В конце семидесятых у нас появились «свои иностранцы». Это считалось очень престижным — принимать у себя иностранцев. И — фрондерским. Общение с людьми «из-за бугра» было признаком определенной независимости. В нашей семье настоящую независимость вообще-то проявлял один Миша, давал расписку, что обязуется докладывать в Первый отдел своего института о каждом контакте с гражданами из-за рубежа, чего, естественно, не делал. Я же, уволясь из института, считала себя свободной от подобных обязательств.

Раньше у нас бывала только моя институтская подруга Эвелина Стоичкова, болгарка, из «соцлагеря», то есть иностранка как бы не настоящая. Однажды, во время Вьетнамской войны, наша Лена привела в дом студента из Вьетнама, выступившего у них в школе, Лена была тогда «фанаткой» борющегося Вьетнама. Вообразив, что вьетнамцы должны любить овощи, мы поставили перед ним блюдо винегрета, приготовленного Мишиной матерью. Но гость сказал, что у них такого не едят. Зато с удовольствием опорожнил банку яблочного повидла.

В году Федор Чирсков познакомил нас с американцами, Энтони и Мартой Олкоттами… Тони был славистом, изучал русскую литературу, написал диссертацию по Платонову. По-русски он говорил прекрасно. Марта, политолог, говорила хуже и очень этого стеснялась. Они были симпатичной парой — огромный рыжий лохматый Тони и маленькая круглолицая Марта. С ними было удивительно легко. Им тоже, по-видимому, нравилось у нас. Во всяком случае, бывали они в нашем доме часто, мы вместе гуляли по городу. Потом обедали, пили французские вина, которых раньше не пробовали — Тони покупал их за валюту в «Березке», куда нам ходу не было. Из «Березки» Олкотты часто приносили разные деликатесы, они же подарили нашей дочери первые в ее жизни джинсы «Levis».

Как сейчас вижу: мы сидим за бутылкой «Божоле», Тони поднимает бокал и произносит: «Боже, лей «Божоле», не жалей».

Тони нравились мои сочинения, что-то он потом взял с собой, перевел и опубликовал в Штатах. Наша дружба продолжалась много лет. Позднее Марта с Тони приезжали сюда с «олкотенком», а еще позже — с двумя «олкотятами». Сейчас «олкотята» уже взрослые.

Через несколько лет мы вспоминали, как познакомились и с чего началась наша дружба. И Тони сказал, что больше всего ему нравилось наше к ним отношение — не как к заморским диковинным птицам, перед которыми надо непременно выпендриться, а — просто, как к своим. И припомнил случай, когда они пришли к нам, а мы выставили на стол только банку консервов «Завтрак туриста». Продавались у нас тогда такие рыбные консервы, гадость страшная, но ничего другого мы в магазине не нашли, а «вставать на уши» ради приема важных гостей не хотели.

Уезжая тогда, в м, Олкотты сказали нам, что скоро в Ленинград приедет подруга Марты Синтия Каплан, аспирантка-политолог. Приедет она на весь учебный год, ей будет одиноко, знакомых у нее в Ленинграде нет, так что хорошо бы мы пригласили ее и вообще — приветили.

Так оно и вышло. Синтия бывала у нас каждую неделю по выходным. Она до сих пор прилетает в Россию каждый год, иногда в командировки, а в последние годы — чтобы повидаться. Мы тоже не раз были у нее в гостях в Санта-Барбаре. Разумеется, после того, как рухнул «железный занавес».

Кроме Олкоттов и Синтии эпизодически появлялись, чтобы потом навсегда исчезнуть, разные американцы. С одним из них, звали его, кажется, Энди, Миша чуть не подрался. Миша спросил, не кажется ли Энди, что в Чикаго, где жил Энди, уж очень много негров. Энди пришел в бешенство — и от «уж очень много» и от слова «негры», которое он понял как «ниггеры». А потому, сверля Мишу глазами, спросил, что тот думает насчет «жидов». Синтии еле удалось успокоить Энди. Не помню только, на каком языке они все объяснялись — кажется, по-английски.

Одно время у нас довольно часто бывали славист-американецДэвидЛапеза, однажды кто-то привел Стюарта Дюрана из французской Канады, запомнившегося мне тем, как мастерски он готовил у нас на кухне спагетти, добавляя в фарш красное вино и множество неизвестных мне специй — опять же из «Березки».

Многим из иностранцев перед их отъездом я давала свои сочинения с просьбой — переправить «за кордон» и попытаться там напечатать.

Тем временем мой сборник «Окно» был в году издан «Советским писателем».

Редактором сборника, как и всех остальных моих книжек, вышедших, пока существовало издательство, была умная, тонкая, очень бережно относящаяся к тексту Фрида Кацас. Работать с ней было легко и приятно, она уважала своих авторов, что было не таким частым явлением среди тогдашних редакторов, осуществлявших параллельно роль цензоров. Опытная Фрида всегда знала, что именно не пропустит главный редактор, и честно говорила об этом мне, но никогда не настаивала, чтобы я убрала или как-то смягчила явно неугодный начальству текст. Если я не хотела ничего менять, Фрида шла к руководству — отстаивать. Все претензии главного редактора при этом адресовались ей. Только с моего согласия мы делали то, что от нас требовали, иногда, если было уж очень противно, просто убирали весь рассказ.

Бывали случаи, когда и я, своей волей, шла на противный мне компромисс. Помню, через пять лет после того, как вышло «Окно», в году, мы с Фридой готовили к печати мою вторую книжку «Цветные открытки», куда входила повесть «Полина», опубликованная до этого в «Неве» и вызвавшая скандал — ее в каком-то докладе обругал первый секретарь обкома КПСС Лев Зайков. Дело в том, что моя героиня — советский инженер — любила выпить, чем и порочила честь и достоинство всех советских женщин. Пристрастие Полины к выпивке вызвало гнев не только у партийного босса, на одном из обсуждений (кажется, это было на Балтийском заводе) мои читательницы набросились на меня за то, что я пропагандирую пьянство, кто-то кричал, что я и сама наверняка пьяница и чуть ли не проститутка. Но обсуждение обсуждением, а партийная директива — дело более серьезное. Кроме нее, тогда же появилась статья в военной газете «Красная Звезда». Там повесть подверглась нападкам за то, что про бывшего мужа Полины, офицера, ее подруга сказала, что он был серый, как валенок. Это было расценено как клевета на всю советскую армию. Авторы статьи требовали привлечь к строгой ответственности меня и С. Лурье как редактора.

Когда дело дошло до публикации «Полины» в книге, в стране как раз началась остервенелая борьба с пьянством и алкоголизмом, в Крыму выкорчевывали ценнейшие виноградники… Главный редактор «Советского писателя» строго потребовал пьянство убрать. А заодно заменить офицера… инженером. Серый инженер — это, мол, еще допустимо, но офицер… Никогда!

Каюсь, я сделала это. Если бы я вынула «Полину» из сборника, от него вообще остались бы рожки да ножки, и я, ненавидя себя, заменила в тексте водку водопроводной водой — точно моя героиня страдает диабетом и ее мучит постоянная жажда. Превращать офицера в инженера было не так противно — навидалась я за время работы на заводе и в НИИ самых разных инженеров.

Все это было неприятно, стыдно и тяжело. И все же сейчас вижу, что мне было в десятки раз легче, чем маме в пятидесятые годы. В общем, я все-таки могла сказать, что хочу. А некоторые свои рассказы и повести писала, заранее зная, что даже предлагать их для печати не стану — бесполезно, а то и опасно. При этом, в отличие от мамы, которая ни за что не стала бы писать в стол, а должна была работать для читателя, я, наоборот, именно этими своими сочинениями особенно гордилась. Что касается читателя, то о нем, честно говоря, я думала меньше всего. Меня интересовало только профессиональное мнение моих коллег. А главное — мнение Миши.

Но вернусь к первому сборнику.

Он имел успех. Появилось несколько хвалебных рецензий, из которых мне больше всех запомнилась рецензия Елены Холшевниковой в «Ленинградской правде». Были звонки маминых знакомых, удивленно отмечавших, что я не посрамила имени Катерли. Было очень доброе и трогательное письмо от Алексея Ивановича Пантелеева, с которым я позже подружилась. Похвалил книжку и Вениамин Александрович Каверин, с ним я была уже знакома, и вскоре он признал меня своей ученицей. По требованию Бориса Вахтина, с которым я дружила, мы устроили праздник в честь выхода книжки. Я не хотела, но Борис сказал: «Ты — первая из нас, у кого вышла действительно хорошая книга. Это общий праздник, и ты не имеешь права его зажать». Я и не зажала — в доме у нас собралась тогда масса народа, среди которых были, конечно, и Фрида Кацас, и Галя Силина из «Литгазеты», и Лена Холшевникова, и множество моих литературных друзей.

Все, конечно, хвалили меня и книжку. Но в конце вечера за столом вдруг разгорелся спор, который сегодня вызвал бы у меня злость, и я бы в него тут же вмешалась, но тогда, на подступах к гласности, когда начали говорить о том, о чем раньше не решались, мне показалось, что мнение, высказанное одним из гостей, — признак свободы слова, которую нельзя душить ни в коем случае. А мнение это заключалось в том, что евреи виноваты в русской революции и последовавшем за ней терроре. Спор был яростным, я пыталась успокоить двоих гостей, стоявших на диаметрально противоположных позициях и, в конце концов, перешедших на личности. Мне тогда и в голову не приходило, что один из спорящих отстаивает точку зрения, с которой я потом долгие годы буду бороться. Я даже задумалась, а нет ли в его словах какой-то правоты.

Когда гости разошлись, мы с Мишей чуть не до утра обсуждали этот вопрос, и Миша, как всегда спокойно и убедительно, доказал мне, что нельзя взваливать вину на целый народ из-за преступлений отдельных его представителей. К этой теме я еще вернусь позже, а тот вечер, несмотря на спор, едва не дошедший до драки, все равно оставил у меня светлое впечатление.

Книжка вышла, и меня пригласили вступить в Союз писателей. Дать одну из рекомендаций мне предложил Вениамин Александрович Каверин.

С Вениамином Александровичем меня познакомил весной года Андрей Арьев. Просто передал ему несколько моих рассказов. Каверин прочел их довольно быстро, позвонил мне из Переделкино и попросил приехать. Я буквально не поверила своим ушам — сам Каверин звонит мне! Зовет к себе для разговора о моих сочинениях! Каверин был для меня классиком, в детстве, да и в юности, я читала и перечитывала «Двух капитанов», потом — все остальное, что он писал. Я знала о его безупречной гражданской позиции, одним словом, его отзыв для меня был решающим — уж если Каверин признает то, что я делаю, литературой, значит, я точно не графоманка. Мысли насчет того, что «все писательские дети лезут в литературу», нет-нет да посещали меня, несмотря на похвалы Дара (которого уже не было) и моих друзей из «второй литературной действительности» (их я иногда подозревала в том, что они хвалят меня для того, чтобы я хвалила их). Даже Миша, которому я доверяла абсолютно, мог ошибаться. Был пристрастен.

Само собой, я тут же купила билет в Москву и на другой день помчалась в Переделкино.

Кое-где еще лежал снег. Блуждая по вечернему, пустому поселку, я сверялась с планом, который нарисовал мне Андрей Арьев, боясь, что не найду дачу Каверина. Все-таки нашла. Поднявшись на крыльцо, сняла шапку, пригладила волосы и позвонила в дверь.

Прошло уже двадцать лет, как не стало мамы. Я жила другой жизнью, не похожей на ту, что была при ней. Отец круглый год оставался в Комарове на даче, а наш городской дом мало напоминал мамин дом, где я всегда чувствовала себя младшей, защищенной, где не было забот, где и разговоры велись не те и не так, как у нас. Даже если речь шла о литературе. В Комарове тоже все стало иным. И вот, первым моим ощущением, когда я вошла на дачу к Кавериным и меня встретили он и Лидия Николаевна Тынянова, было ощущение, будто я вернулась в прошлое, счастливое прошлое — перенеслась в прежнюю, «мамину» атмосферу. Я не могу толком объяснить, в чем было дело. Суть здесь не в отдельных деталях, а в том, как со мной сразу заговорили, в комнатах, обставленных так, как если бы их обставляла моя мама (и в Комарове, и у нас в городе уже стояли новые безликие гарнитуры). Обороты речи, манера держаться — все здесь было таким, будто я вернулась в детство или в юность.

С первой же минуты мне было легко в этом доме. Я-то не без страха ожидала, что Каверин посадит меня перед собой и начнет «разбирать» мои рассказы. А разговор поначалу был самым обычным — обо всем: о моей семье, муже, детях, профессии инженера-химика, с которой я недавно рассталась. Вениамин Александрович говорил о своем сыне Николае, о том, что тот продолжил семейную традицию, стал вирусологом, как старший брат Вениамина Александровича Лев Зильбер. Потом речь пошла о книгах, Каверин спрашивал, что я читаю, каких авторов люблю. Видимо, это, в числе прочего, определило отношение ко мне — я, читавшая «самиздат» и «тамиздат», любившая Пастернака, Цветаеву и Ахматову, оказалась своей — мне можно было доверять. Когда я сказала, что до сих пор перечитываю «Двух капитанов», Вениамин Александрович усмехнулся: «Знаю, что многим эта книга нравится, но не понимаю, почему. Сам я гораздо выше ценю „Перед зеркалом”».

Мы пили чай на веранде за красиво накрытым столом. И опять было уютно, как у нас, при маме, когда приходили гости. Разговор незаметно перешел к моим рассказам. Каверин хвалил их, ему нравились фантастические приемы, которые я там придумала. Между прочим, он сказал, что я совершенно правильно поступила, оставив химию, — литературой нельзя заниматься в свободное время, ей должна быть отдана вся жизнь.

Это было его собственное кредо.

Мы засиделись допоздна. Каверины проводили меня до станции, и я осталась на платформе ждать поезда. Вечер был тихим и теплым. Я смотрела на по-весеннему светлое вечернее небо, на звезду, висящую над черной голой веткой. И была счастлива. Я пыталась вспомнить, что именно сказал Каверин о моих сочинениях, — и не могла. Не запомнила от волнения.

Мы общались довольно часто. Каждый раз, приезжая в Москву, я отправлялась в Переделкино. Кавериным очень понравился Миша, и мы обычно бывали у них вместе. С Мишей Вениамин Александрович любил говорить о политике, все вместе — Лидия Николаевна всегда принимала участие в наших разговорах — мы обсуждали то, что я успела к этому времени написать. Первая моя книга «Окно» понравилась Кавериным, тогда-то Вениамин Александрович и предложил мне рекомендацию в Союз писателей. Но больше всего мне было приятно, что он обсуждал с нами и то, что писал сам, читал иногда вслух только что написанный рассказ, даже спрашивал советов.

Часто говорил он о том, как важна для писателя его нравственная позиция, и был абсолютно убежден, что предательство и подлость губят талант.

Помню один забавный эпизод: мы втроем — Каверин, Миша и я — шли по переделкинской тропинке среди деревьев. Навстречу нам двигалось семейство Катаевых — жена с сыном, с которыми Каверин нарочито вежливо раскланялся, а позади — сам Катаев, хмуро поклонившийся Вениамину Александровичу. Тот отвернулся и прошел мимо. А потом сказал: «Видели, как я с ним не поздоровался?» И объяснил, что после того, как в романе «Алмазный мой венец» Катаев оскорбительно отозвался о людях, которых Каверин уважал и любил, он разорвал с Катаевым все отношения и не подает ему руки.

Через некоторое время Вениамин Александрович объявил, что считает меня своей ученицей. С этого момента он к тому, что я писала, стал относиться строже. Ругал меня, что я, начав писать реалистическую прозу, пристрастилась к так называемому скрытому монологу — писала весь текст языком своего героя, а это иногда приводило к тому, что не только диалоги, но и авторский текст пестрел сленговыми словечками и выражениями. Каверин настаивал на том, что авторский текст должен быть написан чистым, хорошим русским языком.

Моя более поздняя повесть «Червец», которую все расхваливали, ему не понравилась. Он не принял сочетания в одной повести реалистических глав с абсолютно фантастическими. Я была не согласна, пыталась спорить, он горячился. А потом вдруг спрашивал: «Ниночка, вы не обиделись? Мой учитель Юрий Николаевич Тынянов на меня еще не так кричал. А одну мою рукопись бросил так, что она разлетелась по столу и половина листков упала на пол».

Я не сердилась, но часто делала по-своему. Хотя замечание насчет сленга в авторском тексте приняла и стараюсь ему следовать.

Запомнила я на всю жизнь и слова о том, что писать о добре и благородстве, совершая при этом неблаговидные поступки, нельзя, не получится. Я очень ценила в Вениамине Александровиче его искренность. Знала — зря хвалить он не станет. Был у нас один разговор, окончательно убедивший меня в том, что он всегда говорит что думает. Чего бы это ни касалось. Как-то, взглянув на меня, он сказал:

— А, знаете, Ниночка, я ведь знал вашу маму. Она была такая красавица… —
И добавил: — Вы на нее совсем не похожи.

— Веня! — всплеснула руками Лидия Николаевна.— Что ты говоришь?!

— А что? — удивился Каверин. — Ниночка… она тоже очень милая.

Вениамин Александрович сыграл очень большую роль в том, что отсидевшему срок на Колыме и освободившемуся К. М. Азадовскому удалось добиться полного оправдания, он первым подписал письмо в защиту Азадовского, а за ним это письмо подписали другие известные люди. Во многом благодаря этому удалось узнать и опубликовать правду о том сфальсифицированном деле.

В году Каверин написал в секретариат Ленинградской писательской организации гневное письмо по поводу того, что меня не принимают в Союз писателей. После чего меня туда и приняли.

Мы оставались друзьями до самых последних дней Каверина. Точнее — месяцев. Когда он слег, то уже не приглашал меня к себе, говорил, что не хочет, чтобы его видели в таком состоянии.

Он прожил долгую жизнь, очень многим людям помог. И до самого конца работал. Потому, я уверена, и дожил до глубокой старости, сохранив ясный ум и требовательность ко всему, что писал и делал.

Первое предложение вступить в Союз писателей я получила от председателя секции фантастики — ведь моя книга «Окно», да и журнальные публикации были в большинстве своем написаны в жанре фэнтэзи.

Стать членом Союза было вроде бы нужно — это давало статус, возможность получать деньги по бюллетеню, если заболею. Кроме того, я могла вступить в Литфонд и ездить в Дома творчества, причем один раз в году — бесплатно. А в будущем получила бы пенсию, при расчете которой был бы учтен мой литературный стаж. Вообще, будучи членом Союза, было проще иметь дело с издательствами и редакциями. Член Союза писателей — это вам не лицо без определенных занятий и не домохозяйка. Я, правда, уже состояла в одной литературной организации, меня легко и без задержек приняли в профком драматургов, куда входили авторы эстрадных фельетонов, поэты-песенники и многие, кто не хотел почему-либо вступать в Союз писателей или кого Союз не считал достойным. Теперь эта организация, через которую прошло множество писателей, принятых потом в Союз, называется Союзом литераторов.

Конечно, стать, как мама, а потом отец, членом Союза писателей было престижно. Но, с другой стороны, это выглядело как бы изменой «второй литературной действительности», в которой я пребывала, считая себя диссиденткой. Совсем недавно прогремел скандал с альманахом «Метрополь», и я знала, что скоро в Штатах появится моя повесть «Треугольник Барсукова». Ее принял альманах «Глагол». Я это знала, а потому предупредила тех, кто предлагал мне рекомендации и вообще звал в Союз, — мол, может так случиться, что одно мое сочинение появится за границей. Где и когда, я, дескать, не знаю, но оно как-то попало за рубеж. Так что, имея дело со мной, можно нажить неприятности. Меня успокоили, что все это пустяки, я могу подавать заявление.

Вот тогда я позвонила Каверину. Сообщение о возможной публикации в «тамиздате» его не интересовало. Он был готов дать мне рекомендацию. Помню, я спросила, правильно ли вступать в Союз именно сейчас, когда некоторые порядочные люди хотят, наоборот, выйти из него? Я имела в виду Семена Липкина и Инну Лиснянскую, заявивших о своем выходе из Союза в знак протеста против нападок на авторов «Метрополя».

Каверин задумался. Потом сказал: «Ниночка, но ведь для того, чтобы откуда-нибудь выйти, надо сперва туда войти. Вот тогда ваш выход будет иметь эффект». В общем, он прислал мне рекомендацию, остальные две дали секция фантастики и писательница Кира Федоровна Куликова. Она же написала и сдала в редакцию журнала «Звезда» хвалебную рецензию на мой сборник «Окно». Рецензия была принята. А вскоре разразился скандал.

Было это в конце лета года. В городе стояла страшная жара, и мы с Мишей радовались, что скоро у него отпуск и мы уедем в круиз по Черному морю, уже и путевки куплены.

Как-то ночью мы оба долго не могли уснуть из-за духоты. Я читала, Миша, борясь с глушилками, слушал «Голос Америки». Наконец меня сморило и я объявила, что буду спать.

— Нет, не будешь, — сказал Миша злорадно, — не будешь, потому что по «Голосу» через пять минут — передача, посвященная твоему «Треугольнику». Он вышел в «Глаголе». Только что объявили. Поздравляю.

Я припала к приемнику и замерла, различая сквозь треск голос Льва Лосева, который хвалил мою повесть и говорил что-то в том духе, что она, мол, правдивая и, значит, антисоветская. Впрочем, может, он использовал и другие выражения, от волнения я вообще плохо понимала, что он говорит. Потом читали отрывки из повести, надо сказать, как раз такие, которые по тем временам вполне могли считаться антисоветскими. Сегодня, когда повесть давно напечатана здесь, я не могу понять, что в ней было криминального, но тогда были другие времена.

Я слушала передачу и чувствовала невероятную гордость. О грядущих неприятностях я не думала, вернее, мне было на них наплевать. Публикация там была «знаком качества». А бояться мне, я считала, нечего. В тюрьму за это вроде уже не сажают, а то, что могут не принять в Союз… Ну и черт с ним!

Следующим же утром посыпались телефонные звонки. От друзей — с поздравлениями. От людей, хлопотавших о моем приеме в Союз писателей, — с советами. Я не называю здесь имен. Потому что большинства этих людей уже нет на свете. Да и вправе ли я осуждать кого-то, не хотевшего неприятностей из-за моего, как они считали, легкомыслия и тщеславия. Вскоре выяснилось, что рецензию К. Ф. Куликовой, конечно, вынули из почти готового номера «Звезды», а меня пригласили в Союз писателей, где лежало мое заявление о приеме.

В секретариате мне вполне доброжелательно посоветовали написать письмо в «Литературную газету», где я бы заклеймила издателей «Глагола», напечатавших мою повесть без моего ведома и согласия.

Я писать такое письмо отказалась, объяснив это тем, что у меня еще нет литературного имени и объявлять таким странным образом о своем вступлении в ряды советских литераторов — смешно и недостойно. После этого вопрос о моем приеме в Союз писателей отпал сам собой, печатать меня прекратили, только в Москве, в «Юности» через некоторое время появился мой рассказ «Прощальный свет».

Помню, я уезжала в Москву, в редакцию «Юности» — читать гранки и фотографироваться для номера. Как раз в день моего отъезда в Куйбышевском районном суде должен был начаться процесс по делу Константина Азадовского, которого обвиняли в хранении наркотика. Я пришла заранее, чтобы попасть в зал одной из первых. В коридоре уже сидели какие-то молодые люди, и я умилилась, приняв их за студентов, пришедших поддержать своего преподавателя — Азадовский тогда заведовал кафедрой иностранных языков в Художественном училище им. Мухиной. Однако умилялась я зря — когда дверь в зал была открыта, молодые люди быстро поднялись со своих мест, как-то сгруппировались, загородив проход, а меня, стоявшую к двери вплотную, просто оттащили, чуть не придушив — цепочку от кулона, висевшего у меня на шее, очень профессионально намотали мне на горло и стали затягивать. В зал, как я узнала потом, все же удалось пройти Якову Гордину и Поэлю Карпу. Но они были членами Союза писателей и как-то смогли уговорить судью. Вот тогда-то я впервые подумала, что вступить в Союз все же не мешало бы…

Шло время. Я заканчивала новую повесть — «Червец». В повести речь шла о некоем институте, напоминающем мое прежнее место работы. Напечатать повесть я и не рассчитывала, тем более что там была затронута запрещенная в то время тема антисемитизма и еврейской эмиграции. Закончив «Червеца», я стала давать его своим знакомым, что называлось «пустить в самиздат». Никто меня никуда не вызывал, хотя один из моих доброжелателей сразу после радиопередачи про «Треугольник Барсукова» (а ее повторяли несколько раз), из лучших побуждений советовал мне пойти в «Большой дом» и покаяться — мол, не знаю, как рукопись попала на проклятый Запад, очень сожалею и раскаиваюсь, что не доглядела. В ответ я заявила, что в «Большой дом» просто так не ходят — туда вызывают. А меня никто не звал. Ясно?

Через какое-то время мне даже как-то обидно стало, что они не обращают на меня внимания. Рассказ в «Юности» вышел, его читали по Всесоюзному радио, и я стала подумывать, а не напомнить ли Союзу писателей, что меня неплохо бы и принять.

После скандала с «Треугольником» прошел год. Снова стояло лето. В Ленинград приехала Синтия Каплан со своим отцом. Опять был жаркий день, я сидела дома, читала чью-то рукопись и обдумывала, что купить к вечернему чаю — американцы должны были прийти к нам в гости. Да, Мишин «допуск»… Но мы раз и навсегда решили — если возникнут вопросы, то иностранцы приходят только ко мне, и Миша с ними не общается, — у нас в квартире три комнаты.

Итак, я читала, когда зазвонил телефон. И я услышала:

— Нина Соломоновна? Здравствуйте! С вами говорят из Комитета государственной безопасности.

Я сразу поняла: розыгрыш. Ниной Соломоновной меня называл только один человек — наш старый друг Виталий Фомин, окончивший, как и мы, Техноложку, потом — Консерваторию, а теперь ставший художественным руководителем Филармонии. Для остальных я была Семеновной. Голос в телефонной трубке явно принадлежал Фомину, и я весело откликнулась:

— Из Комитета? Ну, наконец-то…

В трубке помолчали. Потом сказали:

— Я бы хотел с вами встретиться.

— Да ради бога, заходи вечером! — обрадовалась я.

— А вы не могли бы встретиться со мной сейчас. В кафе «Гном».

— Еще чего! Там душно и места не найдешь.

— Для нас с вами найдется, — твердо сказал мой собеседник, и что-то шевельнулось у меня в душе. Не то что беспокойство, так, легкое сомнение.

— Нет. Не могу, — сказала я все же. — Вот через час пойду в Союз писателей, мне там должны купить билет в Москву. По дороге и встретимся… Если уж вам так приспичило.

В Союзе по-прежнему работала Зуева и по старой памяти, как при маме, доставала для меня билеты…

Все-таки я перешла с Виталием Фоминым на «вы». Как-то непроизвольно это получилось. Он опять помолчал. Потом согласился, спросил только, где именно мы встретимся, и я сказала, что у пруда, где лебеди.

— А как мы узнаем друг друга? — спросила я, усмехнувшись, — все же это, наверное, был Фомин.

— Не беспокойтесь, я вас узнаю, — отозвался он.

Ну, точно — Фомин.

— Я, — продолжал он, — буду в белом костюме. Симпатичный, молодой, с усами.

Черт его знает… Повесив трубку, я позвонила Мише на работу, а он, конечно, посоветовал мне тут же позвонить Виталию Фомину. Но у того не отвечал ни один телефон, и через час, полная любопытства, я отправилась на свидание. Войдя в Летний сад, оглянулась по сторонам, никого знакомого не увидела — ни в белом костюме, ни в каком другом. И только успела подумать: «Вот сейчас явится Фомин и злорадно скажет: „Ага! Прибежала!”». Додумать до конца я не успела, откуда-то из-за моего плеча раздалось: «Здравствуйте, Нина Соломоновна!» Я обернулась и увидела молодого человека с усами и в белом костюме.

Тут же вспомнив все застольные инструкции поведения при общении с ними, я вежливо, но твердо попросила его показать мне документы. Что и было сделано — мне предъявили какой-то пропуск, где было написано: «Коршунов Павел Николаевич». Не помню, указано ли было его звание, во всяком случае, я его спросила об этом. Он представился старшим, кажется, лейтенантом и съязвил, сказав, что мне, видно, необходимо беседовать только с высокими чинами.

Мы минут сорок гуляли по Летнему саду, и вскоре я поняла, зачем ему понадобилась — мои друзья, которым я как-то давала своего «Червеца», дали его, не сказав мне ни слова, «на одну ночь» своей приятельнице, а та притащила рукопись к себе на работу, где ее читали все кому не лень. И кто-то, конечно, настучал. А работала эта их приятельница в Морском училище им. Макарова, где строго следили за идеологией. Ее вызвали в Первый отдел и допросили. Помимо чтения «Червеца» в вину ей было вменено еще и прослушивание вместе с курсантами песен Окуджавы. Про «Червеца» она страстно заявила, что там нет никакой антисоветчины. Ну, совсем, совсем никакой! Ей не поверили — видно, информатор дал другие сведения. Не поверили и попросили принести рукопись. А рукопись давно уже была возвращена мне. Все это я выстроила в уме по ходу задаваемых вопросов, одним из которых был: «А как ваша повесть попала к NN? Вы ведь, кажется, не близкие подруги, она — светская львица, а вы — писатель».

Я согласилась, что действительно не львица. Дальше пошли комплименты — мол, я такой уж замечательный писатель, что обо мне знает вся заграница. К этому я была готова, подумала: вот — хвалит, а потом начнет пугать. И на вопрос ответила, что рукопись NN дала потому, что мне интересно мнение о ней самых разных людей. На самом деле, судорожно роясь в памяти, я вспомнила, что эта дама не так давно звонила мне и просила дать рукопись — ее, мол, все очень хвалят, а она не читала. А на самом деле, ее уже, видимо, прижали к стене, требовали текст, сказать мне обо всем она боялась, вот и позвонила. Я тогда рукопись ей не дала, уж не помню почему. А сейчас упорно твердила, что не считаю криминалом показывать то, что пишу, знакомым. «А что? Я должна, как напишу что-то, сразу нести к вам?» — спросила я, наглея и думая о том, как вечером буду всем рассказывать, что поставила гэбэшника на место.

Тут он, как я и ожидала, попытался меня слегка припугнуть, заявив, что все зависит от содержания, нет ли там… клубнички. А то можно и… под суд.

Я сделала вид, что не поняла: «Какая «клубничка»? Порнографии я не пишу!» Потом он поинтересовался, как попал за границу мой «Треугольник», и я, разумеется, ответила, что не имею понятия — это у них, в ГБ, надо спросить, почему допускают утечку. Сказала и опять внутренне отметила для себя, какая я храбрая. А тут меня как раз и спросили, не встречалась ли я раньше с представителями этого их ведомства, и если сегодня — в первый раз, то что при этом чувствую. И я гордо ответила, что, мол, любопытство — может, и напишу когда-нибудь
о нашей встрече.

И вот — сейчас пишу, и до того не раз уже писала, хотя гордиться мне было совершенно нечем — я тогда твердо знала, что за все мои подвиги мне ничего серьезного не грозит.

В конце разговора «Коршунов» спросил, не буду ли я с ними сотрудничать, если, допустим, узнаю, что кто-то из моих друзей хочет сделать глупость, за которую потом пострадает, а они, предотвратив эту глупость, спасут его. Я быстро вспомнила, как повел себя, услышав аналогичный вопрос, Миша, вызванный к районному гэбисту по явно придуманному поводу: из-за того, что я переписывалась с Мирой Мейлах и Генрихом Орловым, вспомнила, подошла к дереву, мимо которого мы как раз проходили, молча постучала по стволу и помотала головой.

— Ну, что вы?! — обиделся мой спутник. — Стучать! Обижаете. Как вы могли подумать? Я ведь вижу, кто передо мной. А вы — борец, Нина Соломоновна.

В конце разговора он попросил меня дать ему прочесть «Червеца», чтобы убедиться: NN cказала правду, антисоветчины там нет. Я быстро сообразила, что могу за несколько дней привести рукопись в такой вид, что это исключит неприятности и для меня, и для моей злополучной читательницы. И согласилась —мол, дам, но через неделю. Он не возражал. Под конец попросил меня никому не рассказывать о нашей встрече: «люди могут вас неправильно понять, а в Союзе писателей испугаются, узнав, что мы вами интересуемся. И не примут вас». Я горделиво ответила, что это исключено. Во-первых, я ничего не скрываю от мужа, а во-вторых, не собираюсь скрывать что бы то ни было и от организации, куда намерена вступить. Я, дескать, не хочу начинать наши с ней (организацией) отношения со лжи и утаиваний.

Мы, между тем, уже вышли из Летнего сада и двигались по Шпалерной, называвшейся тогда улицей Воинова. Чем ближе мы подходили к Дому писателя и Литейному проспекту, тем беспокойнее становился мой спутник. Сказал, что ему известно: сегодня я жду в гости Синтию Каплан. Ему это известно, но он не возражает. Потом предупредил меня, что если мы встретим кого-нибудь, это будет плохо.

— Кого встретим? — тут же вскинулась я. — Вашего начальника? Он увидит, что вы прогуливаетесь тут со мной, и у вас будут неприятности?

Заявление это было глупым. Я, что называется, нарывалась. Но собеседник мой, видимо, и не к такому привык и терпеливо объяснил, что неприятности будут как раз у меня — не примут в Союз писателей.

Нашу беседу прервал крик:

— Павел Константинович! Павел Константинович! Здравствуйте!

С противоположной стороны улицы к нам торопливо приближалась моя знакомая дама, член Союза, литературовед. Поздоровавшись с ней, Павел… — да как же его, в самом-то деле, зовут? — пробормотал что-то насчет того, что спешит на работу, и откланялся.

— Ты знаешь, кто это? — спросила она меня.

— Знаю. Гэбэшник,— ответила я.

Тут она и сообщила мне, что с этим человеком встречалась, зовут его Павел Константинович Кошелев, и он, действительно, работает в «органах».

Меня это не удивило — у него могло быть еще десять фамилий и отчеств.

Когда, купив торт к вечернему чаю, я возвращалась домой, на Марсовом поле встретила Мишу с собакой — он шел меня встречать, хотя и не знал толком, куда. Мы еще прогулялись вместе, я подробно пересказала ему свою беседу с Коршуновым-Кошелевым, а когда мы вернулись домой, тут же зазвонил телефон, и я услышала знакомый голос того, с кем совсем недавно рассталась.

— Нина Соломоновна, — сказал он, — я должен вам кое-что объяснить. Дело в том, что я представился вам как Коршунов, но это мой псевдоним, а тут… в общем, на самом деле меня зовут Павлом Константиновичем Кошелевым.

Позднее, когда мы встретились еще раз — я дала ему обещанную рукопись «Червеца», приведя ее для этого в подходящий вид, то есть убрав оттуда все, что могло быть сочтено антисоветчиной, я все-таки попросила его показать мне настоящие документы. И он показал красную книжечку, где стояла фамилия «Кошелев», а в ответ на мое заявление — мол, у него таких книжек может быть еще сто штук, молча вынул паспорт с теми же данными.

Рукопись он мне через некоторое время вернул, держал долго — может, и начальство читало. Возвращая, сказал, что он лично не видит в повести ничего криминального, но печатать ее, конечно, побоятся — в издательствах сидят трусы и перестраховщики, а у меня там слишком уж много про еврейский вопрос. Разговаривать о рукописи на улице Кошелев отказался наотрез: «Это серьезный разговор, не уличный. Можете прийти к нам». Мне ничего не оставалось, как пригласить его к себе — дома-то и стены помогают. Однако оставаться один на один я с ним не хотела — позвонила Мише на работу и попросила приехать. Так что не успел Кошелев переступить наш порог, как появились и Миша, и наша дочь. Я торжественно представила им гостя — мол, это Павел Константинович из КГБ. Ему это не понравилось, да что было делать? Лена тут же заявила: «Ну вот. Теперь мы будем разговаривать, а вы, небось, все тайком запишете на магнитофон». — «Нет у меня никакого магнитофона», — возразил Кошелев. «Ну да! — не унималась Лена. — Небось, спрятан где-нибудь!» В ответ Павел Константинович открыл свой кейс, а потом еще и вывернул карманы. И печально сказал: «Обшмонали Павла Константиновича».

Тем все и кончилось. В Союз писателей меня тогда не приняли. Уж не знаю, имел ли Кошелев к этому отношение или то была местная инициатива. Членом Союза я стала в декабре года после письма Каверина в секретариат.

А мой «Треугольник Барсукова» в году был включен в антологию русской прозы, изданную на английском языке. Переводчиком был наш давний знакомый Дэвид Лапеза. Никаких неприятностей на сей раз не последовало.

Кошелева я видела потом еще один раз — он принес мне повестку в «Большой дом» на допрос. Произошло это после года. Почему он сделал это сам, до сих пор не понимаю. Как не могла понять, чего ради меня вдруг вызывают — заграничных публикаций вроде больше не было и меня уже успели принять в Союз писателей. Может быть, перед моим приемом с Кошелевым все-таки это согласовывали, он не возражал, а тут, получается, я опять во что-то влипла? Вот он и пришел. Впрочем, это только домыслы…

Так или иначе Кошелев дал мне понять, что поводом служит дело Мейлаха, и я смогла как-то подготовиться. Собственно, готовиться было не к чему — я, в самом деле, ничего не знала про это дело, но придумала фразу, которую все четыре часа допроса твердила, как попугай: «С Михаилом Мейлахом меня не связывают ни деловые, ни дружеские отношения, поэтому я ничего о нем не знаю и не могу ответить на ваш вопрос…»

А с Кошелевым много лет спустя, уже при перестройке, у меня состоялся забавный телефонный разговор. В госбезопасности он тогда уже не служил, баллотировался в какой-то (не помню, какой именно) выборный орган, в газетах сразу появились разоблачительные статьи. И он позвонил мне с просьбой заступиться — дескать, мне-то он ведь не сделал ничего плохого.

Мне персонально он, в самом деле, как будто ничем не навредил. Но я знала о его участии в деле Льва Друскина и других делах. А потому сказала, что заступаться не могу, зато могу дать хороший совет — выступить в печати самому и дать оценку своей организации, тем, кто там работает, и собственной деятельности в прежние годы. Одним словом, покаяться.

Он хмыкнул. Потом сказал, что давать оценки, то есть поливать грязью тех, кому он вчера еще подавал руку, он не способен. Это раз. А еще… странные бывают в жизни истории. Был он как-то знаком с одной дамой, чей муж имел «допуск», а дама эта водила в дом иностранцев… И вот ему, Кошелеву, ничего не стоило пальцем шевельнуть, и этот муж из уважаемого ученого превратился бы в еврея, которому не доверили бы даже продавать газированную воду… Но он этого не сделал.

В самом деле — не сделал. «А мог бы и полоснуть».

На этом наш разговор и закончился.

Когда в то время я рассказывала друзьям о своих встречах с гэбэшниками и говорила, что мне не было страшно, мне не верили: «Врешь, хвастаешься». Но я действительно их не боялась. Не только потому, что знала — посадить меня не за что, но еще и потому, что между моим отношением к ним при Сталине, когда я тряслась от ужаса, напуганная родителями после того, как посмела высказаться у себя в институте по еврейскому вопросу, и мной — после «оттепели», была существенная разница. Я, прежняя, больше любых кар боялась стать врагомлюбимой советской власти. Если бы меня арестовали, то арестовали бы свои. Теперь же я стала бы жертвой чужих, врагов, почти героиней. Нет, конечно, оказаться за решеткой, без семьи, было бы ужасно… Но не позорно, а это намного легче, по крайней мере, для души.

goalma.orgРОЙКА

Началась новая страница в жизни страны, продолжавшаяся пять с половиной лет. После многолетнего царствования «кремлевских старцев», после «застоя», новый генсек Горбачев объявил, что страна нуждается в перестройке — политической и экономической.

Жизнь менялась на глазах: провозглашенная гласность казалась почти свободой слова, начался новый, приостановленный прежними руководителями государства процесс десталинизации. Много, конечно, происходило и такого, что вызывало возмущение (кампания по борьбе с пьянством и алкоголизмом, подорвавшая бюджет и загубившая массандровские виноградники и не только их, события в Вильнюсе, Тбилиси и проч.).

Но обо всем этом стало можно говорить вслух!

В мою задачу не входит описывать исторические события тех лет, да и не хватило бы места в этих записках, посвященных жизни одной семьи. Но я не могу не сказать словами Александра Николаевича Яковлева: « Когда некоторые демократы… пытаются отбросить в сторону то, что происходило до г., они совершают не только фактическую, но и нравственную оплошность. Они пытаются как бы удалить из памяти тот факт, что мятеж г., возглавляемый верхушкой КГБ и КПСС, был направлен именно против Перестройки, против реформ, а не против новой российской власти, хотя, конечно, эта власть была столь же ненавистна мятежникам, как и горбачевская» (А. Яковлев. Омут памяти. От Столыпина до Путина. Книга вторая, М., Вагриус, ).

Ответственность за эту деформацию оценок А. Яковлев возлагает на Ельцина, который «как бы «дал указание» демократическую историю России начинать с года».

А между тем, тогда, в году, объявленная наряду с гласностью демократизация шла в стране полным ходом. Появились всевозможные организации и клубы (я часто ходила на заседание клуба «Перестройка»), проводились бурные и многолюдные митинги, где можно было говорить практически все, что угодно. Многих из нас охватила эйфория. В самом деле — началась действительно новая жизнь, прежняя, пребывающая, казалось бы, в нерушимом «застое», совершающая постепенный поворот к сталинизму, вдруг неожиданно кончилась.

Однако старая система, названная Гавриилом Поповым административно-командной, почуяла, чем ей грозят преобразования, затеянные новым генсеком. Впрочем, он и сам до конца не понимал, что «процесс пошел» необратимо и остановить его в нужной Горбачеву точке уже не удастся.

Мой Миша в то время часто говорил, что не представляет себе, как сможет Горбачев добиться того, что задумал, опираясь на людей, против самого существования которых направлена перестройка. И они сопротивлялись, как могли, эти люди. Страну буквально трясло. В феврале года — резня в Сумгаите. Как потом написал в своей книге «Жила-была коммунистическая партия» Анатолий Собчак, «акция очень хорошо спланирована и «грамотно» проведена. (Концы в воду, точнее — в пепел и кровь.) В условиях всевластия КПСС наивно было бы полагать, что удастся увидеть на скамье подсудимых хоть кого-нибудь из настоящих организаторов этих погромов». Про Нагорный Карабах, первую «горячую точку», тот же Собчак написал, что это точка гнойника, «сугубо внутреннего имперского происхождения». Помню, я тогда послала письмо Сильве Капутикян, выражая свои соболезнования по поводу несчастий, обрушившихся на Армению. Письмо было очень эмоциональным, и потом я узнала, что это сугубо личное послание было размножено и его читали на митингах. Все, что происходило в стране и со страной, для многих из нас было тогда его личным делом, требовало его личного участия. Поэтому, когда в январе-марте года шли первые демократические выборы, мы с волнением следили за ними, а потом в мае-июне чуть не сутками сидели перед телевизорами, наблюдая за ходом первого съезда народных депутатов СССР, где была создана первая парламентская оппозиция — межрегиональная депутатская группа, во главе которой стали
А. Д. Сахаров, Б. Н. Ельцин, Г. Х. Попов и Ю. Н. Афанасьев.

Во время выдвижения кандидатов в народные депутаты СССР со мной произошел забавный эпизод. На каком-то городском собрании, проходившем в большом зале Союза писателей, ко мне обратились с просьбой согласиться на выдвижение моей кандидатуры в народные депутаты от Института физиологии им. Павлова в Колтушах. Я долго отказывалась, совершенно искренне полагая, что депутат из меня никакой, тем более что по своим семейным обстоятельствам я просто не имею возможности броситься в политику с головой, как в омут. Но мне пообещали, что никуда меня не выберут, а роль моя заключается в том, чтобы сорвать выдвижение какой-то знатной доярки, кандидатуру которой навязывает институту райком КПСС. Напомню, что выдвижение шло тогда под присмотром КПСС, где для этого были созданы специальные комиссии. Не без некоторых колебаний я дала свое согласие. И вот — собрание в институте, где обсуждаются кандидатуры тех, кого выдвигают, и в том числе моя и той доярки, прибывшей в сопровождении секретаря райкома. Кроме нас с ней был еще третий кандидат, фамилия которого, к сожалению, стерлась из памяти. Я бойко изложила свою предвыборную программу, сочиненную дома вместе с Мишей, — обычный набор демократических фраз. Потом мне начали задавать вопросы. Особенно старался секретарь райкома. Самым «каверзным» вопросом был: почему меня представляют как Нину Катерли, в то время как у меня есть «настоящая» фамилия? Я отвечаю, что Катерли — мой псевдоним, под которым меня знают больше, а фамилия по мужу у меня — Эфрос. Но секретарь райкома осведомлен обо мне лучше, поэтому сразу задает второй вопрос — об отчестве. Отчество — Соломоновна, никуда тут не денешься, и райкомовец удовлетворенно кивает: один — ноль в его пользу. А затем спрашивает, как я отношусь к идее создания профессиональной армии. На что я, естественно, отвечаю, что всемерно эту идею поддерживаю. Он — доволен, видимо, полагает, что теперь уже два — ноль. Поскольку, как вскоре выясняется, моя соперница-доярка подготовила целую речь на эту тему — о советском патриотизме, о святом долге каждого отслужить положенный срок в армии и т. д. Что говорил третий кандидат, я опять же не помню, так как пребывала в это время в страхе — вдруг зал, сойдя с ума, возьмет да проголосует за меня. И что тогда? Но, слава Богу, обошлось, то есть все так и произошло, как хотели те, кто уговаривал меня согласиться на выдвижение: голоса разделились и в результате не прошла ни одна кандидатура. Секретарь райкома отбыл, разгневанный, увозя в своем автомобиле доярку, а я автобусом поехала домой «с чувством глубокого удовлетворения».

Помимо гражданских свобод, о которых мы еще недавно даже не мечтали, перестройка преподнесла нам с Мишей еще один подарок: мы познакомились с Михаилом Михайловичем Молоствовым. А вскоре стали друзьями. Человеком Михаил Михайлович был необыкновенным. Во всем. В том, как жил, как работал, какую имел семью, как относился к друзьям. В том, как болел.

И как умирал.

«Михаил Михайлович Молоствов — оригинальный философ и поэт, бесстрашный человек и абсолютно совестливый политик. Именно так, абсолютно» — эти слова написал о Молоствове Сергей Юшенков.

Повторю: человеком Михаил Михайлович был, в самом деле, необыкновенным. И, как положено необыкновенному человеку, имел необыкновенную биографию.

Об основных, определяющих событиях своей жизни он написал сам — в книгах «Прямые, которые не пересекаются», «Из заметок вольнодумца», в более ранних работах. И все-таки вкратце напомню, опираясь на эти книги, на его рассказы, — это когда мы сидим за столом в квартире Молоствовых на Васильевском острове, выпиваем, а по стене комнаты (снаружи, разумеется!) с грохотом то вверх, то вниз ползает лифт.

Родился Михаил Михайлович в году, а в м уже стал ссыльным — вместе с родителями был выслан из Ленинграда: после смерти Кирова в декабре го шла очередная чистка — на этот раз от лиц, имевших дворянское происхождение. (Думаю, кстати, что мою маму тогда спас ее рабочий стаж на «Светлане» и членство в ВКП(б). А иначе неизвестно, как сложилась бы и моя жизнь.)

Школу Молоствов окончил в Омске, поступать в университет поехал в Ленинград. Поступил на философский факультет, закончил его в году и был направлен на работу в Омск, в Сибирскую сельскохозяйственную академию.

При прощании условились с друзьями Леонтием Гараниным, Евгением Козловым и Николаем Солохиным следующим летом во время первого отпуска встретиться в Ленинграде. И встретились. На квартире у Гаранина обсуждалась статья Молоствова «Статус кво», легшая вскоре в основу их общего уголовного дела.

В октябре года Ленинградский городской суд «по делу группы Молоствова» приговорил их к разным срокам лишения свободы. Михаил Молоствов получил пять лет, Гаранин — столько же, Солохин — четыре года и Козлов — три.

Прокуратуре этого показалось мало, и приговор по протесту Генерального прокурора был отменен «за мягкостью», после чего в декабре того же, года состоялось новое слушание. На этот раз Молоствову и Солохину дали по десять лет, Гаранину — восемь и Козлову — шесть.

Однако в это время как раз готовилось новое уголовное законодательство, по которому максимальный срок по такого рода делам составлял семь лет вместо прежних десяти, так что при рассмотрении кассационных жалоб сроки были заменены Молоствову на семь лет, Солохину на шесть, Гаранину на пять и Козлову на четыре года.

Их разослали по разным лагерям, Молоствов очутился в Воркуте. Но в году все они встретились в Мордовии, в Дубровлаге, где и отбыли свои сроки, как говорится, от звонка до звонка.

Самое замечательное, что, по словам самого Михаила Михайловича, все эти годы он оставался убежденным социалистом и марксистом. «Криминальная» статья «Статус кво» также была написана им с этих позиций. Получалось, режим, сажая за решетку вчерашних студентов, яростно оборонялся именно от социализма и марксизма, которые столь же яростно декларировал.

Освободили Молоствова летом го. После чего до реабилитации, которая пришла только в году, он вынужден был скитаться вместе с семьей по России — жить в больших городах ему было запрещено. Реабилитацию Михаил Молоствов встретил в деревне Еремково в должности почтальона. И об этой своей работе, как и о жизни в лагере, всегда говорил спокойно и с юмором. Хотя жизнь его и его семьи в те годы была, конечно, неимоверно трудной. Несмотря ни на что, он продолжал писать, несколько его работ удалось опубликовать за рубежом.

В конце года он был выдвинут в народные депутаты РСФСР и выбран в м.

Мы познакомились с Михаилом Михайловичем в конце восьмидесятых, а чуть позже — подружились семьями, хотя видеться приходилось не часто — член Верховного Совета РСФСР, а потом — депутат Государственной Думы, он постоянно жил в Москве, вырваться в Ленинград удавалось редко и ненадолго. Летом жена, две дочери и внуки перебирались в Еремково, куда, используя любую возможность, приезжал и глава семейства.

Он был на редкость обаятельным человеком. И это обаяние создавалось во многом тем, что, войдя во власть, Молоствов, в отличие, увы,от многих и многих своих собратьев — демократов, не пытался выглядеть значительным, оставался естественным, скромным, открытым, абсолютно твердым в своих убеждениях и при этом терпимым к чужому мнению. Помню, как тяготили его депутатские привилегии, от которых он, как правило, отказывался. Помню его негодование по поводу очередной выбитой для себя депутатами прибавки к зарплате. Совесть не позволяла ему получать эту зарплату, в то время как большинство людей в стране пребывало в бедности. Самым обидным было то, что в этом его взглядов не разделяли даже многие демократы. И когда они с Юлием Рыбаковым предложили своей фракции «Демократический выбор» отказаться от непомерных зарплат или создать фонд помощи детским домам или больницам, фракция их не поддержала, обвинив в популизме, призывах к «партмаксимуму», чуть ли не в большевизме.

Меня тогда это возмутило, я была с Молоствовым абсолютно согласна, считая, что, попав во власть на волне осуждения привилегий, которыми в свое время пользовались партаппаратчики, многие наши друзья-демократы слишком увлеклись житейскими радостями, которые власть дала им «в нагрузку». Я написала статью, которую назвала «Наслажденцы», и она была напечатана в «Литературной газете» 30 апреля года. Я писала там, что умение сделать свою жизнь «красивой» растет у таких политиков куда быстрее, чем профессионализм, и во многом именно это привело к тому, что слово «демократ» стало ругательным. Молоствов эту мою статью, помнится, одобрил.

Он никогда не изменял себе, и когда в году решил не баллотироваться больше, первым сдал свою московскую трехкомнатную квартиру. Рассказывая об этом, Михаил Михайлович смеялся, вспоминая, что это его решение вызвало почти панику у думских хозяйственников — никто не знал, как такое оформляется.

Квартира в Петербурге у Молоствовых к тому времени уже была. Уверена, ни один из важных людей, депутатов Государственной Думы, не согласился бы на такое жилье: однокомнатную квартиру в продуваемом всеми ветрами доме в Гавани. Молоствов был доволен — не нужно носить дрова и ходить за водой к колонке. И книги поместились!

Но пока до этого было еще далеко. Началась война в Чечне и сразу стала его постоянной болью. Он едва не погиб под бомбами или от пули снайпера в Грозном, где вместе с Сергеем Ковалевым, депутатами Рыбаковым, Понамаревым, Якуниным и представителем московского «Мемориала» встретил год.

Я отчетливо помню: мы сидим за столом у нас дома — Рита с Мишей (теперь Молоствовы для нас уже Рита и Миша), мой Миша и я. И осунувшийся, недавно вышедший из больницы после воспаления легких, заработанного в грозненском подвале, Миша Молоствов рассказывает нам об этой эпопее, потрясшей его, заставившей смотреть на происходящее иными, не теми, что у многих, знакомых только с официальной точкой зрения на эту войну, глазами.

Зачем еще в начале декабря го Сергей Ковалев, тогда — уполномоченный по правам человека, вместе с депутатами Молоствовым, Борщовым и Орловым из «Мемориала» бросились в Грозный? Ведь из официальных источников было известно — в Чечне неразбериха и хаос, никакого штурма Грозного федеральными войсками нет и не предвидится. Чеченцы сами якобы взрывают нефтепроводы и устраивают взрывы на базарах, а потом кричат на весь мир, что их бомбят и обстреливают. Но они хотели знать правду. Увидеть ее своими глазами. И потом доложить Думе.

Они встретили Новый год в Доме правительства, в подвале, где был оборудован пресс-центр. Дудаева, в связях с которым правозащитников потом не раз обвиняли, в Доме правительства не было. А вот бомбежки города шли уже вовсю.

го начался штурм Грозного. Танки прорвались в центр города и открыли стрельбу по Дому правительства. С самолетов его бомбили. Чеченцы яростно сопротивлялись, танки были сожжены, вокруг шли уличные бои. И депутаты на четыре дня оказались буквально заперты в подвале Дома правительства.

Чеченскими боевиками руководили Масхадов и Яндарбиев. Они и предложили депутатам в сопровождении их представителя и двух священников на машине «Скорой помощи» вместе с врачами выехать из центра, подняв белый флаг, на котором будет нарисован красный крест. И направиться в расположение федеральных войск, стоявших вокруг центра кольцом. Там предполагалось передать кому-нибудь из командования предложение Масхадова: прекратить боевые действия на сутки-двое, чтобы убрать с улиц и из подвалов сотни начавших разлагаться трупов, их уже ели собаки и клевали птицы. После этого Масхадов предлагал или приступить к переговорам или… продолжать бои.

Молоствов говорил, что при попытке въехать в расположение федеральных войск их машина была обстреляна. Не помогли ни белый флаг, ни красный крест. А потом и депутатов, и врачей, и священников — арестовали. Всех. И обещали расстрелять.

Михаил Михайлович рассказывал об этом спокойно. А я, слушая, представляла себе, что в те дни пришлось пережить его семье, Рите, молча сидящей сейчас с нами за столом…

Что было потом? Предложения Масхадова все-таки были переданы. Их обещали рассмотреть и завтра же связаться с ним по рации. А парламентеров… отпустили. Но не успели они отъехать на достаточное расстояние, как по ним был открыт минометный огонь из двух батарей. В результате машину буквально изрешетило. Молоствов, Рыбаков и Борщов были контужены.

Впоследствии никакой реакции на обращение Масхадова, за которое депутаты едва не поплатились жизнью, не последовало. Штурм продолжался. Трупы на улицах лежали не убранные.

Через четыре дня, улучив минуту затишья, они под огнем перебрались в дом, где еще до штурма жили Молоствов, Ковалев и Борщов. И обнаружили, что квартира, которую они занимали, разбита. Снаряды попали точно в окна этой именно квартиры.

Вскоре им пришлось поселиться в подвале, где уже ютились жители разрушенных домов и квартир — в основном, русские, евреи, грузины, армяне, словом, обитатели многонационального Грозного. Чеченцы, как правило, имели родных в деревнях и смогли вывезти свои семьи. А куда было деваться профессорам университета или Грозненского нефтяного института? Как могли спастись старые и больные, инвалиды войны и матери с маленькими детьми? Или раненые? Условия в этом подвале были ужасающие. И тогда депутаты решили, что Сергей Ковалев должен немедленно лететь в Москву, доложить Ельцину, что происходит в Грозном, и просить принять немедленные меры. Ведь город бомбили летчики, которым сказали, что в Грозном остались только боевики, враги. То же внушалось и артиллеристам, палившим по мирным домам прямой наводкой.

Ковалеву удалось выбраться из города. Остальные остались. Опять-таки — зачем? — все спрашивали и спрашивали мы у Молоствова. И он объяснял нам, что невозможно было спасать себя, когда рядом гибли невинные люди. И наконец — необходимо было быть свидетелями. Беспристрастными. Хотя разве можно сохранить в этих условиях беспристрастность? Ковалев потом рассказал, что добился в Москве приема у президента. Ельцин слушал его хмуро. Выслушав, бросил: «Еще не время. Идите».

И он решил вернуться в Чечню. Пономарев с Якуниным были уже в Москве, вели переговоры в Думе. Вернулся Ковалев вместе с Александром Осовцовым. Прилетели в Ингушетию и попытались на машине Руслана Аушева прорваться в Грозный. Уцелели чудом — машину разбомбили. Тогда Аушев предложил взять маленький бронированный автомобиль инкассаторов. Но вторая попытка, к счастью, не понадобилась — депутатам удалось выбраться из Грозного. Ковалев послал к ним с запиской проводника-чеченца, и тот под огнем вывел их. Молоствов с большим юмором рассказывал, как на одной из улиц провалился по пояс в открытый люк, откуда его еле вытащили.

Но нам было не смешно.

Вернувшись в Москву, он почти сразу угодил в больницу, между тем Юлий Рыбаков добивался в Думе решительных мер, вплоть до импичмента Ельцину. Так что товарищи по фракции один за другим ездили в клинику к Молоствову с просьбой унять зятя-экстремиста. Я забыла сказать, что Юлий Рыбаков женат на дочери Молоствова Екатерине.

Тем та, первая, поездка в Грозный и кончилась, оставив в душе Михаила Михайловича рану. А еще — чувство вины. Перед теми, с кем он сидел в том грозненском подвале и кому не мог помочь.

А летом года — трагедия в Буденновске, захват боевиками больницы, где в заложниках оказались тысяча двести человек. И, не сговариваясь, — они уже в Минеральных Водах. Депутаты Госдумы Молоствов, Ковалев, Рыбаков и Орлов из «Мемориала», а также член Совета Федерации Виктор Курочкин. Из Минеральных Вод на машине доехали до Буденновска.

Операцию по освобождению заложников проводили силы МВД. Депутаты нашли милицейский штаб, но их туда не пустили. Не помог даже мандат члена Совета Федерации.

Им предложили переночевать в здании местной администрации, дали какие-то тюфяки. Ночью их разбудили выстрелы и взрывы. Они выскочили на улицу: больница горела. Рыбакову, минуя заслоны, как-то удалось подобраться к больнице почти вплотную, и он увидел, что в окнах стоят женщины, машут и кричат: «Не стреляйте!» Потом из здания выбежали двое врачей с белым флагом. Как выяснилось, Басаев, захвативший больницу, выпустил их, чтобы передать командованию федеральных войск: если стрельба не прекратится, уничтожены будут все заложники. Тысяча двести человек. Однако найти хоть кого-то из обладающих правом командовать войсками ни врачам, ни депутатам не удалось — все двери в штабе оказались наглухо закрыты.

Штурм больницы начался в 4 часа утра и заранее был обречен на провал,так как боевики прекрасно знали о всех планах российских войск — их рации были настроены на волны, на которых отдавались приказы командования. Об этом рассказали врачи-парламентеры.

Потом наступила пауза. И тогда депутаты, все-таки допущенные в штаб, позвонили в Москву Гайдару: если не принять мер, заложники погибнут.

Гайдар связался с Черномырдиным и обрисовал ему обстановку.

Результат по телевидению видели все — телефонный разговор Черномырдина с Басаевым, требовавшим прекратить войну в Чечне, перейти к переговорам, а ему с боевиками обеспечить «зеленый коридор» для проезда в Чечню. Дополнительным условием он ставил то, что на каждого боевика возьмет с собой по одному заложнику — для страховки от нападения по пути. Вот тогда депутаты и предложили в заложники себя.

Но еще до того Черномырдин поручил Курочкину, Ковалеву и Рыбакову составить текст соглашения, где ради спасения жизней тысячи с лишним заложников были приняты условия Басаева. Договор был составлен, прочтен по телефону Черномырдину и подписан депутатами от его имени. Молоствов считал, что выбора не было, жертвовать теми, кто оказался в больнице, Черномырдин не мог.

Михаил Михайлович говорил, что, оказавшись в автобусе, он мало рассчитывал уцелеть.

Они ехали узкими горными дорогами. Молоствов спросил сидящего в том же автобусе чеченца, почему не по равнине. Тот, усмехнувшись, ответил: «Потому что знаем — там засада. И тогда никто не останется живым — ни мы, ни вы». Так или иначе, до границы с Чечней они доехали без приключений.

Когда на негнущихся, отнимающихся после двух суток сидения в автобусе ногах, голодные и промерзшие, они ступили наконец на землю, Михаил Михайлович вдруг почувствовал, что его обнимает кто-то, что к его лицу прикасаются пушистые усы, поднял глаза и узнал Руслана Аушева.

А договор, подписанный от имени Черномырдина, был нарушен. И Молоствов считал — если бы не это, война была бы закончена тогда же.

Я потому так много пишу об отношении Михаила Михайловича к происходившему в Чечне, что это до последних дней было главной его заботой и болью. И разговоры наши, с чего бы ни начались, в конце концов сводились к этим событиям.

Многие, знаю, не были согласны с Молоствовым, не согласны с его мнением и сегодня. Мы же всегда смотрели на него как на героя.

Героем он и остался в моей памяти.

Слушая его, я понимала, какую мы с Мишей, в сущности, прожили благополучную жизнь…

Я благодарна судьбе за то, что она дала мне возможность видеться, говорить, дружить с этим человеком.

Но вернусь в восьмидесятые, в перестройку.

В то время можно было часто услышать фразу: «Я и не надеялся, что доживу до этого». Эти слова повторял мой отец, восхищавшийся тем, что делал, а главное — обещал сделать Горбачев.

Отец ушел из жизни 11 ноября года. Перед этим долго болел, но до последнего дня интересовался всем, что происходило в стране.

Как я ругаю себя за то, что мало виделась с отцом в последние годы и даже месяцы его жизни! Что не уговорила его написать мемуары. Как они нужны были бы сейчас — ведь он прожил длинную жизнь журналиста практически при четырех эпохах: сталинской, хрущевской, брежневской и частично горбачевской.

Последние годы его были довольно безрадостными из-за отсутствия работы, а он привык быть постоянно занятым. Но репортерская работа была уже трудна ему из-за преклонного возраста и болезней, а редакторская, которой он занимался некоторое время, внезапно оборвалась во время правления в Ленинграде Григория Романова — первого секретаря обкома. Однажды друг отца Дмитрий Терентьевич Хренков (все еще главный редактор Лениздата), который обычно давал ему рукописи для редактирования, пряча глаза, сказал: «Все, Сеня. Живи на пенсию, она у тебя есть — и слава Богу. А работу я тебе давать больше не могу. Романов проверил наши платежные ведомости и сказал: «Хватит тебе кормить… кого попало…» Понимаешь?»

Не знаю, так ли это было на самом деле, но отец остался без дела. Вот тогда я и предложила ему писать воспоминания. Мол, пусть не сейчас, но когда-нибудь мы их издадим. Отец был непреклонен: «Я не привык писать для мусорной корзины. Я привык — написал статью, и она идет на полосу».

Когда отец умер, я обратилась к тому же Хренкову с просьбой помочь похоронить отца на Комаровском кладбище. После смерти в году мамы он безвылазно жил на даче и хотел быть похороненным именно там. Хренков был тогда одним из руководителей Союза писателей и обещал похлопотать. Но вскоре сказал, что в обкоме ему отказали наотрез — опять же из-за фамилии отца, не достойной, дескать, мемориального кладбища.

Все это так или иначе исходило от Романова. Поэтому, когда, придя к власти, Горбачев через некоторое время снял его, я впервые в жизни повесила у себя в доме портрет генсека. Уж не помню, до каких пор он там провисел — то ли до Вильнюса, то ли до смерти Сахарова и предшествовавшего ему горбачевского хамства на Съезде народных депутатов. Но висел некоторое время. И сегодня я тоже не могу согласиться с теми, кто не понимает роли Горбачева в преобразованиях, начавшихся в стране. Он делал то, что мог и что понимал. А это было невероятно трудно — прежний партаппарат, что называется, «вставлял ему палки в колеса», да и народу было не вполне понятно, что происходит.

Гласность развязала языки не только тем, кто был настроен демократически, но и сталинистам (кто не помнит появившееся в «Советской России» письмо Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами»), и профашистски настроенной части населения, вышедшей из подполья на улицу.

Я вспомнила показавшийся мне в году безобидным спор у нас дома. Это был первый сигнал, которому я тогда не придала значения. Между тем, в недрах общества — и среди его образованной части, и среди люмпенов — такого рода идеи зрели, и наступил момент, когда они выплеснулись в журналах « Наш современник», «Молодая гвардия». На улицах летом года прошли оголтелые митинги общества «Память». И это определило мою судьбу на многие годы вперед.

В августе го «Ленинградская правда», где я довольно регулярно печатала статьи, обратилась ко мне с просьбой написать о «Памяти». Митинги этого общества или «русского народно-патриотического фронта» проводились каждый четверг в Румянцевском саду рядом с университетом. Они носили откровенно антисемитский характер и проходили с разрешения властей.

Это казалось диким. Сталинско-брежневский антисемитизм был другим: злобно-молчаливым и упрямо-лицемерным. Евреев не брали в престижные вузы, часто под выдуманным предлогом отказывали в приеме на работу, не пускали за границу. Но: «Антисемитизма у нас нет, не было и быть не может! У нас — интернационализм и дружба народов! В социалистическом обществе для дискриминации на национальной почве нет предпосылок!» И т. д. и т. п. При Сталине за разговоры об антисемитизме можно было получить срок, это расценивалось как клевета на советский строй. За проявление антисемитизма никого, разумеется, не наказывали, но проявление это носило скорее кадровый характер. Или просто бытовой — один сосед назвал другого жидом, подумаешь!

Но с перестройкой пришла гласность. И вот:

«Вытесняйте жидов отовсюду, не допускайте к публикации их работы, не посещайте еврейских выставок, творческих встреч, спектаклей, фильмов, поставленных евреями!» И дальше: «Нам нужны русские, а не жидовствующие или жидовские деятели культуры… Мы не нуждаемся ни в каких пастернаках, мандельштамах, рубинштейнах, левитанах, розенбаумах!.. Создавайте в своих коллективах мощную защиту против еврейских оккупантов! Лучший способ защиты — наступление!» (из листовки, распространявшейся на одном из разрешенных митингов «Памяти»).

На другом митинге выступавшим было заявлено, что «Память» провела расследование причин аварии в Чернобыле и установила причастность к ней сионистов.

В демократической печати появились возмущенные письма людей, побывавших на митингах «Памяти». Одно из них принадлежало туристке из Италии и было опубликовано в «Смене» 31 июля года. О своем посещении митинга итальянка Даниэла Стейла писала: «…Прошло много дней, но ощущение ужаса от всего, что я видела и слышала, до сих пор во мне…» И еще: «Это особенно больно было услышать мне здесь — в стране, победившей фашизм».

То, что наша страна победила фашизм, до сих пор служит аргументом тем, кто отрицает возможность антисемитизма, нацизма и расизма, до сих пор не искорененных в России, а напротив — набирающих силу…

14 июля года в «Известиях» была напечатана редакционная статья «Нечистая игра на чистых чувствах, в которую пытаются втянуть людей игроки из „Памяти”».

«Как же случилось, что, несмотря на очевидное возмущение ленинградцев, идеологам «Памяти» была предоставлена возможность беспрепятственно вести здесь свою пропаганду?.. Первый заместитель председателя Василеостровского райисполкома Ленинграда В. М. Борисов ответил редакции, что «Памяти» было дано такое разрешение, но районные власти были вынуждены его дать после звонка из обкома партии».

Сразу после появления этой статьи группа писателей отправила в обком КПСС телеграмму:

«Первому секретарю обкома Ю. Ф. Соловьеву.

За последнее время наш город приобрел скандальную известность. Именно в Ленинграде родилось письмо Нины Андреевой, именно в Ленинграде с вопиющими нарушениями демократии проводились выборы делегатов на ХIХ партконференцию, именно Ленинградские Дворец пионеров и Университет до сих пор носят позорное имя Жданова, в стенах именно Ленинградского университета звучали с трибуны те мотивы, что так пышно расцвели на митингах в Румянцевском саду. Значит, совсем не случайно именно в Ленинграде обществом «Память» ведется с разрешения властей особенно разнузданная шовинистическая пропаганда. Из публикации газеты «Известия» 14 августа с. г. мы узнали, что официальное разрешение на проведение пятнающих Ленинград сборищ «Памяти» было дано Василеостровским райисполкомом по звонку из обкома КПСС.

Мы, группа ленинградских писателей и журналистов, требуем, чтобы обком выяснил и сообщил нам, кто и на каком основании оказал давление на Василеостровский райисполком, под чьим покровительством в центре города в течение многих недель в нарушение Конституции СССР, Уголовного кодекса и решений ХIХ партконференции велась человеконенавистническая расистская пропаганда. Мы выступаем за полную свободу слова, но не тогда, когда она используется для призывов к насилию и для разжигания вражды между людьми.

Мы хотим знать, кто конкретно заинтересован в том, чтобы порочить наш город в глазах общественного мнения страны.

А. Алексеев, А. Арьев, Я. Гордин, З. Журавлева, В. Кавторин, Н. Катерли,
А. Кушнер, С. Лурье, В. Мусаханов, Г. Николаев, Н. Рахманова».

Ответа мы, разумеется, не получили. Через месяц напомнили о телеграмме, и тогда почему-то именно мне домой позвонил инструктор обкома М. А. Бускин. Он заявил, что разговор с Василеостровским исполкомом был перед самым первым митингом «Памяти», когда еще не было известно, что там произойдет. За дальнейшее обком КПСС не несет никакой ответственности, потому что разрешения на митинги даются районной властью.

Я попросила ответить на нашу телеграмму письменно. Но получила ответ: «Разве вы не знаете, что партийные органы письменных ответов не дают?»

Все-таки мы были тогда довольно наивны. Мы считали, что КПСС с началом перестройки стала другой. И мы писали председателю Комитета партийного контроля при ЦК КПСС будущему ГКЧеписту Пуго, снова обращались в обком к заведующему сектором литературы А. А. Попову. За эти настырные приставания лично я удостоилась брезгливого обвинения в формализме и бюрократизме (устного, разумеется). А потом пришел ответ — не официальный, без бланка — на простом листке. Там говорилось, что никаких указаний Василеостровский райисполком из обкома не получал. И точка!

Вот в такой обстановке «Ленинградская правда» и заказала мне статью о «Памяти».

Писать ее мне, честно говоря, не хотелось. Дело в том, что я много слышала и читала о митингах «Памяти», видела листовки, но на самих сборищах в Румянцевском саду не была ни разу. Писать эту статью я решила только осенью года, побывав в городке Раков, в Белоруссии. Там мы с Мишей случайно наткнулись на заброшенный, стоящий на заросшем травой клочке земли между картофельными полями памятник евреям, заживо сожженным на этом месте в феврале года. Вместе с синагогой, куда ночью согнали все еврейское население городка, сожжено было девятьсот пятьдесят человек.

Вернувшись в Ленинград и узнав все, что могла еще узнать о «Памяти», я написала статью. Это была обычная статья о том, как отвратительны ксенофобия, нацизм, расизм. От ранее опубликованных статей на эту тему моя статья отличалась лишь тем, что в ней я задавалась вопросом, откуда антисемиты берут литературу для своих листовок, выступлений, публикаций. И ответила на этот вопрос так: далеко ходить им не нужно. Все сведения, порочащие евреев, можно найти в выпускаемой гигантскими тиражами так называемой антисионистской литературе. В то время еще действовала принятая ООН (ныне отмененная) резолюция, утверждавшая, что сионизм — это фашизм. Эта резолюция развязывала руки партийным антисемитам, и статьи, брошюры и книги, посвященные разоблачению якобы сионистов, а на самом деле — всех евреев вообще, сыпались как из рога изобилия. Одна из таких книг под названием «О классовой сущности сионизма» принадлежала перу некоего Романенко и выпущена была Лениздатом в году. Несколько абзацев моей статьи было посвящено разоблачению этой антисемитской книги.

Честно говоря, мы с Мишей не очень рассчитывали, что статью напечатают — все-таки книга издана Лениздатом, а это издательство обкома КПСС, и вообще о том, что борьба с сионизмом вылилась в нашем государстве в борьбу с евреями, до этого никто еще не писал. Но мне не интересно было повторять то, что ужесказано до меня. Я написала все, что думала. И, к моему изумлению, статью опубликовали. Было это 9 октября года, в день, ставший переломным в моей судьбе.

Главный редактор газеты был тогда в отпуске, ответственность за публикацию моей статьи взял на себя его заместитель, ныне покойный Юрий Михайлович Кириллов.

Седьмого декабря мне домой принесли повестку в Дзержинский районный суд. Принесли ее сторонники автора книги «О классовой сущности сионизма» А. Романенко. Сами. Вскоре мой адвокат Олег Валерианович Дервиз получил в суде исковое заявление. Романенко просил суд привлечь меня к «судебной ответственности по ст. 7 ГК РСФСР о защите чести и достоинства за клевету».
В заявлении говорилось, что в ходе подготовки рукописи его книги к изданию «рукопись в течение трех лет внимательно изучалась в издательстве Ленинградского обкома КПСС — Лениздате и месяцами изучалась также в обкоме КПСС. Таким образом Катерли клевещет также… и на обком КПСС, на Лениздат, обвиняя их (клеветнически обвиняя) в том, что они якобы опубликовали книгу, в которой содержатся идеи „из теоретиков нацизма” и „раскавыченные выдержки из теоретиков нацизма”».

Еще там было сказано: «Зарубежные сионисты используют такие статьи, как статья Н. С. Катерли, для клеветы на СССР, на КПСС».

О моей статье истец писал, что она представляет собой акт морального терроризма.

Подписался он как участник Великой Отечественной войны, а также участник боевых действий после Великой Отечественной войны при выполнении советскими воинами интернационального долга за пределами СССР.

Скажу сразу, что впоследствии выяснилось: в Отечественной войне Романенко не участвовал, у него даже отобрали орден, полученный незаконно. Но в декабре года до этого было еще далеко.

Я была уверена в своей правоте и считала, что выиграть этот процесс мне будет не трудно. Это оказалось большой наивностью, как многое, что мы делали и чего ожидали в то время. Такого рода процессы практически невозможно выиграть по сей день, это длинная выматывающая процедура, в лучшем случае кончающаяся ничем.

Романенко был убежден в быстрой и сокрушительной победе. Он рассчитывал на поддержку обкома, который в самом деле и заказал, и даже редактировал его книгу. Перед началом процесса Романенко обошел здание суда, выбирая зал заседаний: «Это будет процесс века», — объяснил он судье.

Готовясь к первому судебному заседанию, я составила сопоставительную таблицу. В левой ее части были выписаны цитаты из книги Романенко, в правой — выдержки из «Майн Кампф» Гитлера, «Протоколов сионских мудрецов» и нескольких статей известных ученых, доказавших родство «Протоколов» с измышлениями Гитлера. Для суда этого оказалось недостаточно, началась длинная процедура назначения экспертов, способных оценить или опровергнуть мою правоту. Надо сказать, что судья Сапоткина, ведущая процесс, учла и наше с Олегом Дервизом пожелание — не назначать экспертами людей, уже писавших положительные рецензии на книгу Романенко, учла она и требование Романенко «не направлять книгу на рецензию в ЛО Института востоковедения», т. к. там «множество штатных сотрудников — лиц еврейского происхождения».

Процесс досудебной подготовки (пока судья искала экспертов) был мне очень полезен — я, как могла, ликвидировала свою малограмотность в вопросах сионизма и нацистской идеологии. И тут в моей жизни появились ученые, с которыми до того я никогда не сталкивалась, но про которых и сегодня могу сказать — многие из них теперь, через много лет, остаются моими друзьями и соратниками. Романенко не зря заявлял потом в суде, что за мной стоит мощная «группа поддержки». Правда, он настаивал, что все это — сплошь «евреи, сплоченные кастовой солидарностью». Однако на самом деле поддерживали меня и грузин княжеского рода историк Лионель Яковлевич Дадиани, историки Ирина Левинская, социолог Валентина Узунова, этнограф Наталья Юхнева, историки Давид Раскин и Юрий Лесман, писатель Владимир Кавторин — в общем, компания вполне интернациональная. Поддержал меня и Анатолий Собчак. Конечно, занятый политикой, Анатолий Александрович не мог взять на себя мою защиту в суде. Но он дал мне несколько очень важных и полезных советов. Один из них сыграл решающую роль в том, как я относилась к процессу и вела себя на заседаниях. «Перед вами — уголовный преступник, — сказал мне Собчак, — своей книгой он нарушил Конституцию СССР и Уголовный кодекс, где есть статья об ответственности за разжигание национальной розни. Ваша задача — заставить работать Закон».

И я как-то сразу поняла, какой должна быть моя позиция. Если бы я принялась оправдываться, я бы несомненно этот процесс проиграла.

Судебными экспертами были после долгих препирательств с Романенко назначены трое ученых, специалистов по нацистской идеологии: Ю. Чернецовский и Н. Копычев из Высшей партшколы и В. Алексеев из Высшей профсоюзной школы культуры.

На том заседании суда, где назначали экспертов, Романенко бился как лев: «ревизовать выводы Ленинградского обкома партии посредством экспертизы, состоящей из лиц, близких так или иначе, ответчице, … нет оснований»!

Объяснить, почему он считает близкими мне ученых, чьи имена я услышала в суде в первый раз в жизни, истец не смог. Экспертная комиссия была назначена, несмотря на его протесты и яростные выкрики с мест единомышленников.

Романенко обычно приводил с собой в суд множество каких-то странных людей, были среди них и истеричные пожилые дамы, и мрачные мужчины. Вели они себя агрессивно, дамы лягали меня, мою дочь и адвоката Дервиза, испортив тому брюки. Художнику Михаилу Беломлинскому, делавшему зарисовки, пригрозили, что вырвут глаза. Во время заседаний судье не раз приходилось одергивать их, грозя удалением из зала. Моих сторонников было не меньше, но они вели себя спокойно.

Мои товарищи и коллеги-писатели еще и еще раз пытались разобраться в позиции Ленинградского обкома КПСС, на который постоянно ссылался Романенко. 25 февраля года в обком было направлено письмо о том, что еще в апреле года зав. отделом пропаганды обкома Г. Баринова на встрече с редакцией газеты «Советская культура» сказала: книга Романенко осуждена обкомом и появление ее следует считать ошибкой. И дальше: «Просим дать нам (в партбюро Ленинградского отделения Союза писателей) письменный ответ по поводу книги Романенко «О классовой сущности сионизма» и одновременно довести точку зрения Ленинградского обкома до сведения Дзержинского районного суда». Под письмом стояли подписи К. М. Азадовского, Ж. А. Браун,
В. М. Воскобойникова, В. В. Кавторина, С. А. Лурье и М. М. Чулаки.

Письмо это было передано тогдашнему секретарю обкома по идеологии
Ю. Денисову. Ответа не последовало. Позднее, встретившись с работником идеологического отдела ЦК Владимиром Ильичем Тумаркиным, я узнала, что еще в декабре года Секретариат ЦК КПСС по инициативе А. Н. Яковлева вынес решение по книге Романенко, а в январе года на заседании Ленинградского обкома по этому поводу было принято некое постановление. Книга была осуждена и обкомом. Но постановление это не было обнародовано. Больше того, и решение ЦК, и постановление обкома были засекречены. Так что я могла сколько угодно ссылаться на них — никаких документальных доказательств у меня не было. Обком молчал, позволяя Романенко прикрываться в суде тем, что КПСС поддерживает его книгу. Не потому ли молчал, что решение Секретариата ЦК его не устраивало?

После назначения экспертов в процессе наступил долгий перерыв. В процессе, но не в общественной жизни. 10 апреля года на Ленинградском телевидении вышла передача «Пятое колесо», посвященная проблеме межнациональных отношений. Снималась она еще зимой, но встретила невероятное сопротивление со стороны разного рода начальства, а потому и пролежала «на полке» до весны. Особенно телевизионное руководство смущал сюжет, в котором участвовали Г. Старовойтова, доктор исторических наук профессор И. Дьяконов, доктора исторических наук Н. Юхнева и К. Юзбашьян. А также я — видимо, в качестве борца с идеями Романенко.

В этом сюжете мы много говорили о ксенофобии и, в частности, об антисемитизме. Вероятно, поэтому заместитель председателя Комитета по радио и телевидению города Юрков не решился взять на себя ответственность за выпуск передачи в эфир. Принять решение по этому поводу должны были члены обкомовской комиссии по идеологии, считавшиеся специалистами в национальном вопросе. Передача им решительно не понравилась. Во-первых, им было непонятно, почему для участия в ней пригласили именно нас. Ну, Юхнева и Старовойтова — еще ладно, они работают в этнографическом институте. А Дьяконов? Да, он всемирно известный историк, ну и что? Разве он может быть экспертом по сионизму и антисемитизму? А Катерли? Она-то при чем? И с какой стати она обижается за русский народ?

Я, действительно, говорила в той передаче, что «патриоты» из «Памяти», выступающие со своими нацистскими идеями от имени русского народа, оскорбляют его этим. Но, очевидно, по мнению партийной комиссии, я со своей фамилией и отчеством заступаться за русский народ права не имела. По поводу
Г. Старовойтовой тоже возникли сомнения: уж не татарка ли она… и т. д.

Белла Куркова потом рассказывала, как один из членов комиссии возмущался: «Товарищи, если бытовой антисемитизм и есть, так есть ведь и бытовой семитизм!»

Все-таки «Колесо» удалось отстоять и в апреле его показали, что разгневало Романенко, тут же приславшего на телевидение угрожающее письмо. Ему ответил, очевидно, перепуганный первый заместитель председателя Комитета В. Сенин.

«Вашу критику в адрес передачи «Пятое колесо» мы принимаем, — говорилось там. — Да, в передаче участники ее допустили перегибы в суждениях, на что указано авторам и редактору, сделаны выводы на будущее, чтобы упредить подобные промахи. Сделаны выводы и на бюро Ленинградского обкома КПСС».

В конце письма Сенин выражал надежду, что Романенко не обидится на него и отнесется к ответу с пониманием.

Но Романенко извинений телевизионного начальства, видимо, было мало.
26 апреля на Манежной площади, как раз напротив Комитета по радио и телевидению, прошел разрешенный властями митинг под лозунгом «Долой Тель-Авидение». Разрешения на митинги давались далеко не всем — незадолго до того
12 марта был разогнан митинг «Демократического союза». Другое дело — «патриоты», этим можно.

Открывал и вел тот митинг Е. Щекатихин, активный автор «патриотической прессы», поныне главный редактор газеты «Наше отечество», страницы которой пестрят «жидами», и никто из правоохранителей уже не обращает на это внимания. Точно так и надо…

После вступительного слова, где Щекатихин предал анафеме журналы «Огонек», «Юность», «Нева», а также газеты «Московские новости», «Советская культура» и «Книжное обозрение», которые, дескать, перекликаются с «Голосом Америки», «Голосом Израиля» и другими враждебными СССР изданиями, он поведал о том, что «академик Сахаров Андрей призывает нас к конвергенции, то есть к взаимному проникновению идеологий социализма и капитализма». И т. д.

А потом слово получил Романенко и прокричал в мегафон, что только что официально зарегистрирована организация «Патриот», это — ленинская организация, и весь ее смысл в том, чтобы бороться за торжество идей Великого Октября.

Романенко был явно в ударе. Обрушился на «Пятое колесо» и больше всех почему-то на профессора Дьяконова, «разоблачая» которого, бог весть почему заявил, что настоящая фамилия того Канторович.

— Долой телемафию! — выкрикивал наш борец с сионизмом. — Сатанизм, космополитизм, русофобия — вот продукция «Пятого колеса»! Долой «Тель-Авидение»!

Посмеивались противники. Восторженно аплодировали сторонники. Благосклонно посматривали, не вмешиваясь, представители «Памяти». Для них Романенко с его борьбой за идеи Великого Октября был не совсем своим… А тот распалялся все больше. Принялся наконец за меня, которая, оказывается, «пытается представить дело так, будто критика сионизма с марксистско-ленинских позиций — все равно, что борьба гитлеровцев с еврейской буржуазией!». Получалось, «борьба с еврейской буржуазией», выражающаяся в истреблении всех евреев подряд, дело не такое уж преступное.

Молча слушали стражи порядка, перекрывшие ради этого митинга движение на прилегающих улицах.

На следующий же день секретариат Ленинградской писательской организации снова обратился в обком с просьбой дать однозначную оценку книге Романенко. И опять не получил ответа.

Не буду здесь подробно описывать течение нашего процесса. В свое время я написала о нем книгу «Иск», опубликованную в Самаре в году, через восемь лет после того, как процесс завершился. А пока остановлюсь на двух последних заседаниях Дзержинского районного суда 22 и 23 июня года, где судья огласила экспертное заключение и иск Романенко был отклонен.

В заключении экспертов говорилось, что хотя прямых текстуальных совпадений с выдержками из сочинений нацистских идеологов в книге Романенко не содержится, эксперты отмечают очевидное сходство некоторых содержащихся в книге утверждений с положениями, встречающимися в антисемитской, в том числе и в нацистской литературе.

Говорилось также, что «в книге… не разграничены понятия «евреи» и «сионисты»… О таком недопустимом подходе свидетельствует, например, авторское утверждение на странице «На роль расы господ идейные оруженосцы еврейской буржуазии предопределили евреев, а всем неевреям уготовили участь вечных рабов».

Заключение было осторожным, но по тем временам достаточно смелым — ведь речь шла о книге, которую, несмотря ни на какие решения Секретариата ЦК, молча поддерживал Ленинградский обком. Не мог не поддерживать — это было его детище, и значит, ответственность за издание книги с нацистскими идеями несло и городское партийное руководство.

То последнее заседание было бурным. В мою защиту выступил представитель Ленинградской писательской организации В. Кавторин, мой адвокат
О. Дервиз произнес прекрасную речь. Слово без конца брал Романенко: эксперты — не специалисты по критике сионизма, статья Катерли лживая и клеветническая, такой же клеветой и ложью являются и все отрицательные отзывы о книге. На вопросы, касающиеся позиции обкома по отношению к его книге, он отвечать отказывался. Г. Баринову, осудившую книгу в интервью «Советской культуре», назвал клеветницей. Меня, конечно, тоже то и дело ругал то лгуньей, то клеветницей. Зал шумел. За моей спиной во время обоих заседаний стоял для охраны милиционер.

23 июня в конце десятичасового заседания эксперты письменно ответили на новые вопросы Романенко, среди которых был особо каверзный вопрос, по чьей инициативе были они привлечены к участию в экспертной комиссии. Выяснилось, что не по моей. После чего суд удалился на совещание, оставив зал в большом напряжении. Дело в том, что присутствовавшая на заседании прокурор Яковлева поддержала Романенко в его мнении, что экспертиза проведена недостаточно квалифицированными людьми. Так что в последнем перерыве Романенко уже принимал поздравления.

Однако, вернувшись в зал, судья Сапоткина огласила Решение суда: в иске Романенко ко мне и редакции газеты «Ленинградская правда» отказать.

Мне потом рассказывали, что после заседания сподвижники Романенко гнались за судьей Сапоткиной до метро «Чернышевская», осыпая ее бранью и угрозами. Я вместе с дочерью, Мишей, присутствовавшими почти на всех заседаниях суда, и моими друзьями пошла домой — праздновать окончание этой вконец измотавшей меня истории. Ведь за последние месяцы я не написала ни строчки прозы, все время и силы уходили на подготовку к заседаниям.

Но вскоре выяснилось, что радовалась я рано.

Пятого июля в «Литературной газете» появилась статья Татьяны Путренко «Пока суд… а дело?».

«…Судебная трибуна была беззастенчиво использована истцом для пропаганды тех самых взглядов, которые получили столь нелицеприятную оценку в ходе научно-судебной экспертизы… Возникает вопрос: почему бездействует статья Уголовного кодекса, предусматривающая ответственность за разжигание национальной вражды? Разве писания и речи Романенко не достаточный повод для возбуждения уголовного дела?»

Дальше автор статьи задавал вопрос, кто ответит за издание книги, пропагандирующей нацистские идеи. И это уже не могло не встревожить обком: времена менялись, ситуация в стране становилась другой.

Но Романенко это не останавливало — он готовился к новой битве и 18 июля года подал в городской суд кассационную жалобу, содержание которой было настолько антисемитским, что само по себе заслуживало уголовного преследования. Так что мы с Олегом Дервизом не сомневались — такую жалобу никакой суд удовлетворить не может.

«Казалось бы, все ясно. Но кого-то такой исход дела, похоже, озадачил. Выходит, Катерли права? И выпустил в свет эту антисемитскую стряпню наш Лениздат, партийное издательство… И выпустил-то по рекомендации Ленинградского обкома… Да, некрасиво получается. А главное: отвечать-то кому?» (Константин Азадовский «В зале суда: овации и плакаты». «Московские новости», № 37, 10 сентября г.).

И в самом деле: кому теперь отвечать? И обком принял меры. Подозрение, что он их принял, возникло у меня, как только я узнала, кто будет докладчиком в городском суде при рассмотрении кассационной жалобы Романенко. Вместо назначенной раньше судьи Слабак — сама Нелла Семеновна Волженкина, заместитель председателя городского суда по гражданским делам.

…С Неллой Семеновной я встречалась не впервые. В феврале года она приговорила к пяти годам строгого режима и трем годам ссылки Бориса Митяшина за распространение, а также — хранение с целью распространения изданных за границей печатных изданий, содержащих клеветнические измышления, порочащие советский строй… и т. д. Это было не первое и не единственное политическое дело, которое, занимая мирный пост зам. председателя горсуда по гражданским делам, взялась вести Волженкина. В году по й статье УК РСФСР она осудила Ростислава Евдокимова, приговорив его также к пяти годам лишения свободы, в том же году — суд над Львом Волохонским, и опять
я статья и пять лет строгого режима плюс пять лет ссылки. И вот теперь она рассматривает антисемитскую жалобу Романенко, за которую он тоже мог бы получить срок — правда, по другой статье, й — за разжигание национальной розни.

Нелла Семеновна, очевидно, всегда строго выполняла указания партии. Выполнила и на сей раз, отменив решение Дзержинского районного суда и назначив новое слушание дела — в суде городском.

Решение было встречено восторженным ревом и аплодисментами сторонников Романенко. Похоже, они знали, каким будет это решение: подготовились. Над головами их взмыл плакат «Позор защитникам сионизма — фашизма наших дней». Заседание, длившееся меньше часа, тут же было закрыто. Под крики: «Собирай чемодан, Катерли, скоро в Израиль поедешь!» — мы покинули зал заседаний.

Решение, принятое судьей Сапоткиной, было отменено «как постановленное с нарушением требований закона».

Предстоял новый процесс.

Председателю Ленгорсуда, в прокуратуру и опять же в обком пошли телеграммы протеста — от наших писателей Марии Рольникайте, Дмитрия Притулы, просто от людей, не понимающих, почему власть поддерживает антисемита, написавшего нацистскую книгу. Результатов, естественно, не последовало. И я поняла, что перестроечная эйфория, охватившая нас после справедливого и мужественного решения, принятого судьей Сапоткиной, была преждевременной. Старые времена не ушли.

Двадцать второго сентября начался новый процесс. Председательствовал на нем Борис Дмитриевич Прохоров, небольшой, улыбчивый, интеллигентный.

Мечты Романенко сбылись — наша тяжба вышла на международный уровень. Большой зал городского суда был переполнен — корреспонденты газет и телевидения (в том числе и западного), «премьерная» публика, возбужденные недавней победой поклонники и поклонницы с плакатами.

О «второй серии» процесса много писали. Больше всех — Алла Репина в «Смене».

На первом, как, впрочем, и на остальных заседаниях, было достаточно смешного. Когда обсуждалось ходатайство об участии в процессе Владимира Кавторина — в качестве представителя писательской общественности, Романенко поднял крик, требуя, чтобы тот повернулся в профиль — для проверки, не принадлежит ли Кавторин к еврейской антисоветской мафии.

На другом заседании мой истец вручил судье заявление, где просил привлечь меня к уголовной ответственности за призывы к свержению существующего строя насильственным путем. Надо отдать должное судье Прохорову — он этого заявления не принял: мы рассматриваем гражданское дело, а заявление свое отнесите на Литейный (в КГБ — или уж не помню, как тогда эта организация именовалась!). Романенко с достоинством сообщил, что — уже. Отнес.

О себе могу сказать, что этот процесс дался мне легче, чем первый. Я уже знала, чего ждать от Романенко, умела вести себя в суде. И ничего не боялась, понимая, что «засудить» меня борцу с сионизмом вряд ли удастся. По поведению судьи я видела, что целью его было свести это дело к примирению сторон. Мне это, конечно, не нравилось, и сдаваться я не собиралась — старательно готовилась к каждому заседанию, в чем мне помогала группа ученых, о которых я уже писала. Я старалась выполнить совет А. Собчака — заставить работать Закон, хотя понимала, что у меня это вряд ли получится.

На заседаниях я нападала на Романенко, он в ответ осыпал меня оскорблениями, так что в конце концов по совету О. Дервиза я подала встречный иск. Между тем суд, не вняв протестам истца, назначил экспертами тех же ученых, что входили в экспертную комиссию на первом процессе. На этом процессе у нас появился еще один сторонник и помощник — адвокат Владимир Ноткин, представлявший редакцию «Ленинградской правды».

Заседания были временно прекращены. Эксперты работали над новым заключением. А я обратилась с официальным письмом к народному депутату, главному редактору журнала «Нева» Б. Н. Никольскому с просьбой добиться опубликования в печати таинственного решения Секретариата ЦК. Ответ я получила в январе года.

Русская – значит виновна. Как это делается в Канаде

Citation preview

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

УДК ББК (7Кан) И 46

Редактор О.А. Зимарин

И 46

Ильина Л.Н. Русская – значит виновна. Как это делается в Канаде. М.: Весь Мир, с. + илл. ISBN Эта книга – трагическая история о несправедливом осуждении канадским правосудием русской женщины – сотрудницы Академии наук – в убийстве собственного мужа и о ее многолетней борьбе за признание невиновности. Ее обвинили в убийстве без мотива, без орудия преступления, когда любому непредвзятому наблюдателю было очевидно, что она тоже жертва, а не преступник. Автобиографическое повествование Людмилы Ильиной – современное предупреждение о том, какую злую силу может иметь национальная предубежденность в канадском обществе, где этнические общины контролируют целые сферы в жизни провинций. История русской исследовательницы, профессора, прошедшей через восемь лет расследований и череду судебных процессов, сумевшей сохранить свое человеческое достоинство во время десятилетнего тюремного заключения, не сидевшей в заключении без дела и научившейся художественному шитью, рисованию и, в конце концов, вернувшейся на Родину, – сильное лекарство от иллюзий в отношении западной правовой системы. Дело Людмилы Ильиной получило в канадской и американской прессе довольно широкую огласку. В г. ему была посвящена специальная передача программы «Проект Невиновность» на одном из центральных телевизионных каналов (CBC). Но в России мы об этой истории ничего не знали. О ней повествует сама Людмила Николаевна. Книга содержит многочисленные фотоиллюстрации. УДК ББК (7Кан) Фотографии и рисунки предоставлены автором Отпечатано в России

ISBN

© Ильина Л.Н., © Издательство «Весь Мир»,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

СОДЕРЖАНИЕ

История, в которую не верится самой. . . . . . . . . . . . . . .

5

1. Канада: шесть счастливых лет . . . . . . . . . . . . . . . . . .

7

2. «Точка невозврата» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28 3. В ожидании справедливого суда . . . . . . . . . . . . . . . . 57 4. Суд: вторая попытка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 72 5. По ту сторону жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 90 6. С Запада на Восток, чтобы выжить . . . . . . . . . . . . . . 7. На пороге полутюрьмы: один месяц из жизни . . . 8. Особое мнение – канадская медицина . . . . . . . . . . . . 9. Особое мнение – криминальные психонауки . . . . . . Особое мнение – лишение стыда . . . . . . . . . . . . . . . . . Моменты истины . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Две стороны канадского «позвоночного права». . . УДО и «Проект Невиновность» . . . . . . . . . . . . . . . . . Канада – страна чудес: возвращение домой. . . . . . . Советы «в конце туннеля» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Моим дорогим друзьям и просто хорошим людям . . . . .

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Сколько раз мы попадались на эти улыбки фарфоровых зубов, и каждый раз они оказывались железными клыками. Никита Михалков. Январь г.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ИСТОРИЯ, В КОТОРУЮ НЕ ВЕРИТСЯ САМОЙ

Позвольте представиться. Людмила Николаевна Ильина. Мне семьдесят шесть лет. Я – гражданка России и Канады. Для России – ученый-географ, пенсионер, москвичка. А для Канады я еще и «лайфер», или «пожизненник», – человек, осужденный на пожизненное заключение. История, которая со мной приключилась в Канаде, может показаться невероятной. Во всяком случае, именно такой она очень долго представлялась мне самой. Трудно осознать все, что со мной произошло в стране, которую я полюбила и до сих пор люблю. Я приехала в Канаду в самом конце восьмидесятых, выйдя замуж за любимого человека, с которым нас задолго до этого сблизили общие научные интересы. Все шло хорошо до одного страшного утра года, когда я нашла своего мужа убитым на пороге нашего дома. В убийстве обвинили меня – без доказательств, без орудия убийства и мотива. И из уважаемого члена международного научного сообщества я волей правосудия превратилась в убийцу. Следствие и мое обвинение были настолько абсурдными, что ни один сколько-нибудь непредвзятый наблюдатель (а их было много, и они не молчали – вы в этом

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

6

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

убедитесь) не мог поверить, что правовая система Канады способна на столь чудовищную несправедливость. Не сразу поняла, в чем дело, и я. А причина была в том, что я русская. Люди, рожденные в СССР и России, понятия не имеют, насколько значимы национальная принадлежность и гражданство во многих западных странах. В Канаде национальность человека во многом определяет комфортность жизни, а в чрезвычайных ситуациях становится решающим фактором, когда встает вопрос «жить или не жить». Здесь важно быть членом влиятельной, а еще лучше – богатой диаспоры. Русской диаспоры в провинции Манитоба, где я жила, – нет. Когда убили моего мужа, я оказалась одна перед лицом поляков, немцев и украинцев, составляющих более трети жителей столицы провинции – города Виннипег. Украинцам принадлежали банки и СМИ, полякам – сервис, немцы охраняли «закон и порядок». К сожалению, моя история – не частный случай. Именно поэтому я расскажу ее.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1 КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

20 августа года я впервые в жизни поехала за рубеж одна, получив приглашение Университета канадской провинции Манитоба читать лекции по проблемам природных ресурсов и охраны среды в условиях Севера. В течение шести последующих лет вместе со своими российскими и украинскими коллегами, канадцами, а позднее и американцами я успешно работала над тремя проектами: компьютерными атласами России и Украины, проектами «Арктический мост Чёрчилл–Мурманск» и «Воздушный коридор» над Арктикой. Выход в свет атласов позволял существенно поднять уровень знаний об Украине и России в США и Канаде. Завершение двух других проектов давало возможность в разы сократить затраты на морские и авиационные перевозки между Евразией и Северной Америкой. Россия и Канада просто обречены использовать свое господствующее соседство в Арктике. В то время я работала над монографией «Арктика объединяет народы» и наивно верила в глобальные интересы и общие цели. Моя личная жизнь обогатилась близостью с очень умным и благородным человеком. Я вышла замуж за профессора Збигнева (Теда) Мичковски, с которым познакоми-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

8

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Статья Л. Ильиной и З. Мичковского «Развитие научного туризма в России» в научном журнале

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

9

лась еще в г. в Хабаровске на Тихоокеанском научном конгрессе. Он просил меня называть его Тедом, а не Збигневом, чтобы «не путать с Бжезинским». Мы долго переписывались, встречались, когда он приезжал в Москву. Мы любили друг друга. И вместе любили географию. Поженились в Виннипеге зимой го. Тед встал на колени, предложил руку и сердце, заплакал Кто бы устоял?! Наше бунгало вблизи Университета Манитобы содержало, я думаю, самое значительное в Канаде частное собрание книг, атласов и карт по СССР и странам Варшавского договора. Тед преподавал политическую географию зарубежных стран и туризм. Будучи гражданином США польского происхождения, он получил свой первый кандидатский диплом в МГУ, а когда сбежал из социалистической Польши в Австрию, то вторую свою диссертацию ему пришлось защищать уже в Вене. Он знал почти все основные европейские языки, но лучше всего – немецкий, польский и русский. Английский начал изучать в Вене. Поиски работы привели его в США в начале шестидесятых. Тогда он обратился за поддержкой к своему брату Богдану Мичковски, профессору экономики Корнуэлского университета в американском штате Нью-Йорк. Богдан в помощи брату отказал, но Тед сумелтаки найти временную работу в канадском Университете провинции Манитоба, где работал и жил с г. Поистине, нет ничего более постоянного, чем временное Позднее владение несколькими европейскими языками, знание географии, экономики и политики, а главное – знакомство с американскими советологами дали Теду возможность сопровождать американские группы туристов в качестве переводчика. Путешествия по странам и континентам стали его страстью. Он изъездил весь мир, по нескольку раз посетил большинство советских союзных республик, Сибирь и Север. Как преподаватель географии

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

10

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Тед Мичковски приветствовал создание компьютерных атласов Украины и России, справедливо полагая, что знания помогут снять напряженное недопонимание между странами. Атлас России готовили в основном сотрудники Института географии Российской Академии наук. Над Атласом Украины работал коллектив авторов под руководством Леонида Григорьевича Руденко, члена-корреспондента и директора Института географии Национальной Академии наук Украины. В г. проф. Мичковски посетил независимую Украину. Тогда Л.Г. Руденко встретился с ним и оказал ему содействие в поездках. Мы с Тедом всегда находили о чем поспорить, старались обогатить друг друга информацией. Тед помогал мне советами, переводил для меня статьи, снабжал деньгами для поездок в Москву к тяжело больной маме, субсидировал мою долю в проектах. Нас с мужем объединяло многое, не только любовь и география, но и прошлое, история наших семей. Его семья в Варшаве пострадала от фашизма. Тед учился в МГУ и с удовольствием приезжал в СССР. Он считал победу над фашизмом исключительно заслугой России и не скрывал своих симпатий к русским. Это во многом осложняло его отношения с польскими коллегами. История моей семьи тоже связана с Европой и Варшавой, и я позволю себе небольшое отступление в область семейных преданий. По линии моего отца, Ильина Николая Николаевича, все обстояло по-крестьянски просто. Подмосковные крестьяне Ильины, хоть и раскулаченные в тридцатые, все же сохранили семью, родовую избу и небольшой приусадебный участок в км от Москвы. Вырастили и выучили трех сыновей и шестерых внуков и внучек, включая меня. На алтаре Великой Победы оставлена жизнь моего папы, четыре года воинских подвигов его братьев и смерть дедушки. Изба жива до сих пор благодаря внукам.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

11

Иначе обстояло дело с историей семьи моей мамы – Козловской Ларисы Ивановны. Многие факты семейной биографии Козловских как бы растворялись в тумане репрессий, эмиграции, умолчания. Мой дедушка Иван Павлович Козловский был известным историком и архивистом. В году его избрали профессором истории Варшавского университета, и он переехал в Варшаву. Тед Мичковски быстро нашел в университете его досье, просил снять с него копию, но для этого потребовалось некое официальное обращение. Диссертация И.П. Козловского «Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве» была опубликована в Варшаве в году, и сейчас ее можно прочитать в Интернете. Когда началась Первая мировая война, Варшавский университет эвакуировали в Ростов-на-Дону. Семья моего деда переехала сначала в Ростов-на-Дону, а позднее в Нежин, где профессор Козловский возглавил Нежинский историко-филологический институт, созданный на основе факультетов Варшавского университета. В советское время мой дед был профессором Северо-Кавказского (Донского) университета в Ростове-на-Дону. Кроме чтения лекций, он заведовал нумизматическим кабинетом, формировал библиотеку по древнерусской истории, архивному делу, а также создал исторический архив и музей в Нежине1. Дети в семье знали европейские языки, учились в школе и университете. В Гражданскую войну мой, тогда двадцатилетний, дядя Сергей воевал на стороне белых, потом бежал из Крыма в Константинополь, позже перебрался в Париж. Во Франции он получил диплом лесного колледжа, женился на француженке и жил где-то в предгорьях Альп. Старшая дочь Козловских – моя тетя Елена считалась пер1 Енина И.А. Иван Павлович Козловский // Донской архив: (историкогенеалогический альманах). Ростов-на-Дону, Вып. 4. С. 9–

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

12

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

воклассной переводчицей сложных технических текстов, легко нашла работу в Академии наук Украины. Во время фашистской оккупации она исчезла. А в период «оттепели» мы получили от нее из-за рубежа несколько писем и посылок с мылом и шоколадом. В семидесятые годы контакты вновь прервались. Средняя дочь Александра имела диплом эпидемиолога и погибла в Поволжье в  г. Я знала только одну мамину сестру – Марию. Мария Ивановна Козловская заведовала кафедрой химии в педагогическом институте г. Уральска в Казахстане. Занимаясь химией, она при этом с детства была неравнодушна к Англии, ее истории и литературе. Диккенса читала в подлиннике. Именно к тете Марусе перед началом Великой Отечественной войны приехали репрессированные дедушка и бабушка. Профессора Козловского в году арестовали и осудили за «антисоветскую пропаганду», но вскоре выпустили, запретив жить в ти городах. Казахстанский Уральск находился за рекой Урал, являвшейся своего рода «чертой оседлости», за которой могли жить многие репрессированные. Не удивительно, что Уральский пединститут сосредоточил такое количество первоклассных ученых, каким не всякий столичный вуз мог похвастаться. Именно там в пятидесятые профессор В.В. Иванов из Ленинграда преподавал биологию с основами генетики по Н.И. Вавилову! А профессор Н.М. Малеча из Киева создал уникальный трехтомный словарь говора яицких казаков. Наш дедушка за несколько лет успел заложить основы понимания русской истории дореволюционного периода. Историки Уральского педагогического института высоко ценили его. Дедушка с бабушкой умерли от голода, отдавая американский паек мне и моей сестре. Реабилитировали моего деда только в году. Мама эвакуировалась из блокадного Ленинграда в Уральск со мной и сестренкой. Все шестеро мы жили

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

13

в тесной двухкомнатной квартирке, а когда тетя Маруся удочерила немецкую девочку, нас стало семеро. Основное воспоминание детства – голод. Летом питались зеленью и ракушками. Перловиц выковыривали на мелководье и тут же на берегу варили в ведрах. Зимой преподаватели института раз в месяц получали талоны на отходы мясокомбината. Картошка считалась деликатесом, чаще подбирали очистки и пекли котлетки – «тошнотики». Насколько я знаю, факты биографии профессора И.П. Козловского сегодня по крохам собирает Нина Акоповна Казарова, профессор истории Южного федерального университета из Ростова-на-Дону. Она установила контакты с историками Западно-Казахстанского государственного университета (созданного на основе бывшего пединститута) и получила материалы из Польши. Н.А. Казарова с соавторами опубликовала книгу о трех русских профессорах Варшавского университета2. Собранные сегодня Н.А. Козаровой материалы позволили ей подготовить новую монографию о профессоре И.П. Козловском, которая находится в печати. Но все это в последние годы, а 25 лет назад Тогда мы с Тедом хотели найти моих родственников – Козловских, оказавшихся в Европе. Даже хотели найти себе дом в Англии, в Хай Викомбе, в 40 милях от Лондона, где моя тетя Лена жила в шестидесятые годы, работала переводчицей и вышла на пенсию. Ее фамилия по мужу, пропавшему в тридцатые, – Левицкая. Хотелось связаться и с потомками дяди Сережи во Франции. Когда-то он прислал несколько фотографий семьи на фоне лесного пейзажа в предгорьях Альп. Счастливые супруги, дети на лужайке, вдали белая усадьба, купы деревьев. Наверняка, где-то 2 Казарова Н.А., Казаров С.С., Лобова В.В. Историки Варшавского университета. Время и судьбы. Ростов-на-Дону,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

14

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

во Франции есть его внуки, возможно, и правнуки. Мы предполагали найти европейские следы Козловских еще до прихода нового века. Человек предполагает, а Господь располагает. Но вернусь к нам с Тедом и нашей жизни в Канаде. После года, когда «очаг коммунизма» был затушен (к этому мой Тед был причастен через польско-американский проект Бжезинского), муж открыто заявил: цель достигнута, «холодной войне» конец, Россия – великая страна, с ней надо дружить. К сожалению, его экспертная оценка никого на Западе не интересовала. Он решил отойти от группы Бжезинского и прервал контакты с американскими советологами. Тед рассказывал, что его приглашали читать лекции по геополитике и политической географии высшему комсоставу НАТО, но он отказался. Поначалу тут сыграла роль его страсть к путешествиям, которую работа в НАТО могла бы серьезно ограничить. Позже Тед пришел к выводу о правильности своего решения по существу. Участь НАТО стала еще более неопределенной и двусмысленной после подписания соглашений с новой Россией. Вспоминаю конкретные случаи, в то время поразившие меня, политически наивную россиянку. Мы часто ездили в США на автомобиле. Не столько отдыхать и развлекаться, сколько за покупками, как большинство жителей Виннипега. В США все дешевле, да и расстояние от нас до границы (60 км) меньше, чем до любого канадского города. Для пересечения границы хватало одного паспорта на двоих. На вопрос таможенника: жена? муж кивал Так было до г. Во время одной долгой поездки по Штатам летом г. мы «заскочили» в Вашингтон полюбоваться фейерверком и военным парадом американских войск по случаю победы в первой «Войне в Персидском заливе». Пока я снимала на видео парад войск, Тед встречался с поляками из «Голоса Америки», которые пытались убе-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

15

дить его, что «холодная война» далека от завершения и что главные сражения впереди… Помню, муж был обескуражен настолько, что поделился со мной сомнениями в правильности разрушения Советского Союза, чего никогда прежде не делал. Год спустя он разочаровался в «большом брате» (так здесь называют США) настолько, что принял канадское гражданство и ездил за границу исключительно с канадским паспортом. Считал, быть канадцем безопаснее. До избрания в  г. консерватора Стивена Харпера премьер-министром Канада считалась почти нейтральным государством, к ней испытывали определенное уважение. Канадский паспорт служил как бы охранной грамотой при поездке в любой регион любой страны мира. В начале августа г. мы участвовали в экскурсии по Канадской Арктике, устроенной в канун проведения Международного географического конгресса в Вашингтоне. Долетев до крайнего северного пункта Алёрт на острове Элсмера, где расположены метеостанция и стратегическая база американо-канадских вооруженных сил, мы приготовились к выходу из самолета. Офицер распорядился, чтобы все фото и видеокамеры оставались в салоне, и разрешил нам выйти. Мобильники там не работали. Нас пригласили внутрь казармы, показали столовую и спортзал, угостили кофе и провели в зальчик с картами, где рассказали о назначении базы. Муж не удержался от вопроса: «холодная война» и силовое противостояние в мире закончены, СССР рухнул, каково назначение военной базы? В ответ мы услышали: «О чем Вы говорите? Всё продолжается, и будет продолжаться пока существует Россия». На самом конгрессе, состоявшемся в середине августа, избрали нового президента Международного географического союза на пять лет. Им стал участник нашей арктической экскурсии, немец Экарт Элерс, профессор Боннского университета. На банкете в немецком посольстве,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

16

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

устроенном по этому случаю, много восторженных слов прозвучало в адрес Горбачева в связи с его подарком – передачей ГДР в руки Запада. Особенно счастливы были почему-то американцы. Один из них признался, что отдать что-то Германии, значит передать США, потому что Штаты из Германии не уйдут никогда. Нельзя не сказать о том, как украинская диаспора воспринимала развал СССР. Премьер-министр Манитобы Гари Филмон – потомок западных украинцев – сразу отреагировал на появление в своей провинции исследовательницы-географа из Москвы, желавшей помочь дотационной Манитобе установить торговые, научные и культурные связи с огромной Россией. Знакомый профессор из университета принес карту-синьку Восточной Европы и от имени Филмона попросил меня охарактеризовать ситуацию вокруг «малой родины» предков премьера (я уже и забыла название того поселения). С трудом удалось идентифицировать крошечный городок, менявший свое название в зависимости от того, в состав какого государства попадал – Австро-Венгрии, Польши Как во всякой бюрократической стране (а Канада бюрократизирована в высшей степени), премьер Филмон представлял непотопляемую номенклатуру, высшую канадскую бюрократическую элиту и после ухода с поста премьера в конце девяностых получил должность председателя Комиссии по надзору за деятельностью канадских спецслужб. Нетрудно догадаться, что синекура досталась ему за особые заслуги, в том числе и за то, чтобы подписанное в г. между Манитобой и РСФСР Соглашение о сотрудничестве никогда не было реализовано. Впрочем, Соглашение не могло получить никакого шанса на развитие, несмотря на все выгоды для среднего и малого бизнеса провинции по многим причинам. После обмена делегациями с Россией в г. премьер Филмон прислал мне благодарственное письмо

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

17

Соглашение между Российской Федерацией и провинцией Манитоба, для заключения которого так много сделали Людмила и Тед

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

18

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

«за большие заслуги в подготовке Соглашения и визитов делегаций», что не помешало властям торпедировать сам договор, а меня на десяток лет засадить в тюрьму. Антирусские настроения украинцев пробудились перед распадом Союза и достигли точки кипения во время Всеукраинского референдума о независимости в декабре г.: на Украину отправились тысячи канадских добровольцев с несметным количеством пожертвований (наличные везли чемоданами!) от полуторамиллионной диаспоры. Цель одна – изолировать Украину от России. Колледж Св. Андрея при Университете Манитобы в основном существовал на средства диаспоры и бюджетные субсидии. Преподавание должно было вестись на украинском, но кроме моего мужа лишь единицы из профессорского состава владели языком на бытовом уровне, не говоря уже о чтении книг и лекций. Кроме того, канадские украинцы стойко охраняли языковую среду столетней давности. Книг на современном (официальном) украинском они читать не могли, и, как выяснилось позже, с народом пятидесятимиллионной (тогда еще) Украины речевых контактов тоже не получалось. Авторитет профессора Мичковски в колледже был велик, тем более что его предмет – «Экономическая и политическая география Украины» – кроме него, не смог бы вести в то время никто, независимо от языка преподавания. Тед прекрасно разбирался не только в сугубо украинских вопросах, но знал географию Венгрии, Чехословакии, Румынии, Молдавии, Польши и России. В обществе его любили за умение поддержать интересный разговор, не ограничиваясь погодой и сплетнями. На одно из чаепитий преподавательского состава Тед привел меня и с гордостью представил как свою жену: она русская, работает в Академии наук в Москве. Половина присутствующих тут же отошла от нас и покинула комнату. Тед удивился, я промолчала.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

19

Благодарственное письмо премьер-министра провинции Манитоба с признанием заслуг Л. Ильиной в заключении Соглашения с Российской Федерацией

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

20

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Украинский культурный центр в Виннипеге – одно из многих подобных учреждений в Канаде

С первых шагов «самостийной Украины» Тед выступал против разрушения ее экономических и культурных связей с Россией. Он считал, что без России Украина не выживет, в лучшем случае потеряет научную и промышленную мощь. Канадские украинцы уверяли, что Украина кормит Россию и без помощи Украины «москали загнутся от голода». Студенты колледжа открыто выражали недовольство лекциями, в которых Тед анализировал ситуацию на Украине, устраивали обструкции, доносили. О том, насколько неоднородна и влиятельна украинская диаспора в Канаде, свидетельствуют такие факты. Сорок лет назад Александр Исаевич Солженицын должен был посетить Манитобу, в связи с чем один из моих канадских друзей – Аркадий – включился в кампанию по сбору средств для организации визита. Он посетил русскоговорящие диаспоры, еврейскую, католическую и православную. Удивлению Аркадия не было границ, когда выясни-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

21

лось, что католики не желают общаться с православными, вне зависимости от их национальности. В обеих группах были в основном украинцы, лишь небольшой процент составляли русские, евреи, поляки. Оказалось, западноукраинские католики настроены против своих восточноукраинских братьев до такой степени, что наотрез отказались участвовать в приеме диссидента Солженицына. Религиозные предрассудки в то время превалировали над политикой, идеологией и национальной принадлежностью до такой степени, что лидеры украинских католиков запретили всем «своим» участвовать в сборе денег и во встрече с политическим изгнанником. Некоторые поклонники творчества А.И. Солженицына тайком приносили Аркадию наличные, умоляя не называть их имен ни при каких обстоятельствах. Истинное величие познается и в малом. Через много лет мне в руки попало письмо в газету от канадского украинца, прочитавшего «Архипелаг Гулаг» и «Один день Ивана Денисовича». Гордон Галушка находился в тюрьме в те е годы, когда звезда Солженицына достигла зенита в США и Канаде. Бывший заключенный признается, что «первичная функция тюрьмы» – сокрушить душу, показать каждому осужденному, что он – ничтожество, поскольку отвергнут своей страной и лишен человеческого достоинства. Это вызывает отчаяние. Галушка пишет: книги Солженицына дают возможность понять, как сохранить человеческое достоинство в бездуховной тюремной среде. Автор кончает письмо благодарностью в адрес великого русского писателя. Еще один пример. Когда Ельцин в году путешествовал по северу США, нам предложили организовать его лекцию в университете. Требовалось оплатить проезд и отель. Муж побежал к президенту университета, советовал послать приглашение и организовать сбор денег –

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

22

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

сумма-то скромная. Президент ответил, что не может рисковать даже десятью тысячами долларов. Через месяц из киевского музея пригласили некоего «специалиста по писанкам» (пасхальным яйцам), для которого университет нашел точно такую же сумму, при том что встреча не собрала и сотни интересующихся писанками. Этот же «специалист» потом в течение месяца ездил по Канаде, зарабатывая лекциями по экономике и политике России. Такие вот типично канадские истории прошлого века. Первоначально наши международные проекты базировались на разработках ученых России и Канады, но в  г. к ним проявили активный интерес американцы. Например, проектом воздушного коридора над Арктикой заинтересовались представители ВВС США. Настойчивые просьбы о встречах, звонки, письма, наконец, визит в Манитобу некоего капитана Дунавея из Академии ВВС в Колорадо – все сыграло свою роль. Установились какието контакты. Американские делегации посетили Москву и выдали ученым серьезные обещания субсидировать совместные проекты, в частности, по развитию Арктического воздушного коридора, дешифрированию и картографированию. Канадцы предупредили, что без участия Штатов ни один из проектов реализовать не удастся. Приходилось верить. Но через пару лет капитан Дунавей переехал на восток и исчез в недрах Пентагона. Найти его нам не удалось. Впечатления о Канаде, оставшиеся от того первого периода жизни, не изгладились до сих пор. Быть может, они покажутся частными, но я о них до сих пор не забыла. Первое наблюдение – примерно одинаковое число мужчин и женщин в общественных местах и на улице. Я обратила на это внимание, наверное, потому, что мое поколение выросло в послевоенной стране, с повсеместным и постоянным дефицитом мужского населения. Даже чисто

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

23

визуально советская толпа – преимущественно женская, а здесь – разная. Через двадцать лет кое-какие впечатления о Канаде подтвердились, но многое пришлось пересмотреть. Так взрослый утрачивает многие красивые мечты, переходя от сказок к прозе, от адаптированных к детскому восприятию сборников Афанасьева к Чехову и Горькому. Реальная Канада не имеет ничего общего с ее легендарным международным имиджем. Романтические представления о традициях, обычаях, социальных приоритетах претерпевают кардинальные изменения, когда погружаешься глубоко и надолго в провинциальный социум. Легенды и мифы растаяли за десятилетия полного погружения в канадский мир, после жизни в изоляции от русскоговорящей диаспоры. Полное погружение – единственный путь познания страны и ее народа. Мне и сегодня что-то нравится в Канаде и что-то удивляет. Все знают, что уикэнд включает субботу и воскресенье. Тогда почему первый день недели во всех календарях – воскресенье? Или что за праздник Civic holiday отмечается в первый понедельник августа? Из ста канадцев лишь двое–трое могут ответить, чтó именно они празднуют. И ответы будут разные. Что нравится? Что в общественном транспорте мало народа, все сидят, зимой тепло, летом прохладно. Некоторые водители неформально вежливы. Часть автобусов на остановках опускается до уровня тротуара и выдвигает мостик, по которому въезжают инвалидные и детские коляски, входят старики3. Практически нигде нет очередей, потому что магазинов достаточно, ассортимент богатый, персонал вежлив, при авралах работники подменяют друг друга. Скандалы редки. Обсчитывают тоже нечасто, чаще 3 На таких автобусах есть надпись: «Kneelingbus», что буквально означает «становящийся на колени автобус».

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

24

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

пытаются продать ненужное. Конкуренция за рабочие места заставляет любить клиента. С другой стороны, широко распространены такие нормы поведения, к которым европейцу привыкнуть трудно. Я объясняю их недостатками воспитания и образования. Мы с мужем не уставали удивляться, как могут молодые сильные юноши сидеть в залах ожидания вокзалов, а старые, больные и немощные стоять перед ними, без всякой надежды, что им уступят место. Те же манеры по отношению к беременным и женщинам с детьми на руках. Муж даже не пытался делать замечания, говорил – бесполезно. К слову о мамашах, они почему-то в общественных местах и даже на улице позволяют детям сидеть и лежать на заплеванном асфальте. Многократно наблюдала, как малыш сидит на тротуаре, что-то жует, роняет, поднимает грязными ручонками, отправляет в рот кусочки – всё на глазах мамы. Странно и то, что родители позволяют малышам играть на газонах, где гадят собаки, и наоборот – собакам разрешено пачкать места, где гуляют дети. Или вот, на рынках и в магазинах принято пробовать фрукты с лотка, немытыми. В супермаркетах желающим предлагают наспех приготовленную бесплатную закуску. Желающие находятся, даже в небедных магазинах, где цены выше средних. Возможно, широкое распространение общественного питания снижает градус пищевой брезгливости. Вероятно и другое объяснение: привитая с детства слепая вера в таблетки приводит к безответственности взрослых за свой образ жизни, питание и воспитание. А может быть, всё объясняется отсутствием элементарных знаний по биологии и физиологии человека? Хорошо бы вместо уроков здорового секса преподавать в школах основы здорового образа жизни. Впрочем, такие мелочи не могли омрачить мои первые годы жизни в богатой и прекрасной стране, так похожей на Россию.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

25

Запомнилась поездка на Международную конференцию по туризму летом г. в Кингстон, «историческую столицу» Канады. Этот уютный провинциальный городок с населением тысяч широко раскинулся у границ США. На прогулочном теплоходике за 80 долл. можно поплавать между игрушечными островками озера Онтарио. Большинство их давно приватизировано. Официально район называется «Кингстон и тысяча островов». Конференцию проводил знаменитый университет Квинс. Сегодня он в десятке лучших университетов континента, во всяком случае, по мнению канадских СМИ. Мы с мужем представляли доклад о развитии научного туризма в России. После конференции обошли достопримечательные места города. Гидом, разумеется, был мой Тед. Между прочим, он сказал, что в библиотеке университета собрана великолепная коллекция русской классики, возможно, лучшая в Канаде. На факультете славистики готовили «советологов». В г., уже находясь в «полутюрьме» в этом городе, я записалась в библиотеку университета, заплатила 50 долл. и получила доступ на четвертый этаж. Коллекция действительно впечатляющая, но стареющая, фонды не пополняют с года. Факультет закрыли, штаты сократили втрое, средств на русские книги не выделяют. Я принесла двенадцать книг, изданных в девяностые годы в России. Мой дар не приняли. Сначала говорили, что «нет места». Через день извинились, сказали, что не нашли никого, читающего по-русски. Сократили всех русскоговорящих сотрудников. Я предложила перевести выходные данные книг, сделать рефераты. Отказали. Сведения о России так и застыли на эпохе Набокова, Пастернака, опусов «Посева». Даже сборника речей M.С. Горбачева, который встречала в тюремных библиотеках, здесь найти не смогла. По данным г., в Кингстоне проживает уже тысяча жителей. Думаю, город вырос не за счет мигрантов.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

26

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Просто, в статистику пришлось включить обитателей 17 мужских тюрем вместе с обслуживающим персоналом. Тюрьмы расположены как в самом городе, так и вокруг него. Наличие высокой концентрации тюремных служб и охранников делает город одним из самых безопасных в Канаде, даже несмотря на близость криминального «большого брата». Низкий уровень преступности объясняется еще и тем, что отбывшие срок делают всё возможное и невозможное, чтобы поскорее и подальше бежать от страшных воспоминаний. Городов в Канаде вообще мало, но рейтинг городской комфортности публикуется регулярно. Последние годы Кингстон стабильно занимает то второе, то третье место, неизменно уступая недосягаемой Виктории – городу пенсионеров, канадскому Майами-Бич. Иногда вперед выходит столица – Оттава. Мой Тед, специалист по туризму и рекреации, ставил Кингстон на первое место по чистоте (здесь нет промышленных предприятий, много зелени, огромное озеро) и обилию исторических достопримечательностей Между прочим, во время поездок по Канаде меня удивляла процедура оформления в отелях. Она очень похожа на «совковую». Кредитные, а иногда и дебитные карты почему-то не дают менеджерам гарантии, что проживание будет оплачено сполна. В Торонто берут предоплату за пользование баром и не украденные (пока) полотенца. При выписке деньги возвращают. Все операции осуществляются безналично. Купюры вызывают подозрение, кроме тех, что дают «на чай». Правда, мы не останавливались в пятизвездочных хоромах, как и в отелях с двумя звездами, где совсем не редкость клопы, тараканы и постельное белье секонд-хэнд. Компьютерные атласы Украины и России были готовы к продаже в начале года. Минимум библио-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

1. КАНАДА: ШЕСТЬ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ

27

тек и более университетов Северной Америки заявили о готовности закупить сравнительно недорогие ( долл. за комплект) дискеты. Нужны были брокеры. Мой Тед принимал самое активное участие в поисках ритейлеров. Вместе с мистером Мерфи они обсуждали возможности продажи атласов в Западной Европе, особенно в Польше и Германии. Для встречи с одним из брокеров я собиралась лететь в Ванкувер рейсом в 7 утра 20 июля г. Друзья забронировали мне отель, муж купил авиабилет и заказал такси на Ложась спать, я еще не знала, что мои счастливые шесть лет канадской жизни окончились.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2 «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

У каждого в жизни бывают моменты необратимости происшедшего, точки невозврата. Для меня такой точкой стало 20 июля года. Я встала около 5 утра. Проснулась с легкой обидой на мужа, обещавшего разбудить в , чтобы я успела принять душ и выпить кофе перед отъездом. В спальне мужа не оказалось. Накануне он был в гостях у своих польских друзей, которым привез какие-то документы из Варшавы. Дело в том, что муж только что вернулся из Европы – вечером 17 июля. Чувствовал себя разбитым после шестинедельного путешествия по Украине и Польше, участия в похоронах жены брата Януша в Варшаве. Да и возраст – за 70 – уже сказывался. К примеру, «джет лаг» (разница во времени при авиаперелетах: с Украиной она составляет 7–8 часов) раньше его никогда не беспокоил. Это я сейчас понимаю, что ему все равно тяжело давались такие приключения. Когда после прилета польская семья Фабриковски пригласила нас «на чай», я сослалась на завтрашний тяжелый день и предложила Теду остаться дома. Он согласился, но 19 июля, после второго звонка от Фабриковски, решил ехать один. Я просила его не пить вина, так как он принимает лекарство против «джет лага». Он обещал.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

29

В тот вечер к нам приехал Тед Мерфи, привез дискеты атласов для брокера в Ванкувере. Мой Тед сразу ввязался в разговор с Мерфи и начал делиться впечатлениями от поездки по Украине. Он побывал вблизи Чернобыля, в Крыму – там были волнения, пересек на велосипеде Прикарпатье. Кстати, велосипед был второй страстью мужа. Они с Мерфи обменялись мнениями о перспективах торговых связей с Украиной и Россией. Тут снова позвонили Фабриковски и позвали мужа к себе немедленно! В Тед вышел вместе с Мерфи, который предложил подбросить его вместе с велосипедом к дому Фабриковски. Мой Тед отказался. На крыльце мы поцеловались, и я еще раз просила его не пить вина. Он пообещал. Это был последний раз, когда я видела мужа живым. Оставшись одна, я кончила укладывать дорожную сумку и около легла, приняв диазепам, который муж порекомендовал мне на ночь для отдыха и крепкого сна. Он сам принимал транквилизатор уже десять лет для снятия возбуждения, лучшего сна и преодоления «джет лага». Его лечащий врач Бартлет не советовал употреблять алкоголь во время приема диазепама. Впрочем, Тед был равнодушен к выпивке. Итак, я проснулась около 5 утра и не обнаружила Теда в его спальне. Иногда он спал в западной гостиной, а в жару предпочитал спать в цокольном этаже (бейсменте). Там, в туристской комнате, окруженный путеводителями и картами, рюкзаками, фотокамерами и прочими принадлежностями для путешествий, муж любил отдыхать на диване. Но его не оказалось и там. Зато в западной гостиной я увидела настоящий потоп. Ковер был залит водой из двух канистр, в которых мы держали воду для полива домашних растений. Пустые четырехлитровые канистры валялись на полу. Я механически подобрала их и отнесла на кухню. В полумраке и спешке обратила внима-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

30

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА!

ние на разбросанные повсюду журналы и газеты, подушку и плед, лежащие на полу в луже воды. Посреди комнаты стояли два контейнера из-под йогурта с какой-то жидкостью. На подушке я увидела пятно крови и решила, что по пути домой Тед упал с велосипеда и разбил себе нос. Диазепам и «джет лаг» почему-то влияли на его вестибулярный аппарат. Накануне он катался в парке и разбил свой новый велосипед, раскровянил нос и потом долго лежал на диване, с трудом останавливая кровь, потому что принимал антикоагулянты. Новый велосипед пришлось отвезти в мастерскую. Старый, со спущенными шинами, обычно хранился в бейсменте, обернутый пластиковыми мешками. В гости к Фабриковски муж поехал на моем велосипеде. Пробегая мимо входной двери, я заметила, что она не заперта. Вышла на крыльцо. Метрах в четырех-пяти от крыльца, на подъездной дороге увидела тело мужа в луже крови. Муж лежал на спине, в руках зажат его старый велосипед. Попыталась снять велосипед, но не смогла. Показалось, Тед жив, тело теплое. Первая мысль – отвезти его на машине в больницу. Рукой подняла ему голову – затылок мягкий Из стоящей у крыльца канистры полила водой лицо. Когда освободила руку, ладонь была покрыта густой теплой массой Затем наступил провал в памяти. Потеря сознания. Очнулась рядом с телом. Дальнейшее я плохо помню и о последовательности событий знаю только из полицейских материалов. Вбежала в дом, набрала , запуталась в цифрах – забыла собственный номер телефона. Как позже выяснилось, звонок прошел в и длился до Вышла к телу мужа, увидела приехавшее за мной такси, оно пришло в Сказала шоферу, что никуда не еду. Таксист заметил тело в крови и умчался прочь. Уже слышался вой сирен. Пожарные прибыли через минуту.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

31

Согласно полицейским материалам, в приехали «скорая» и уличные полисмены Леваднюк и Оуэнс. Они стали выяснять, кто я и кто лежит на улице. Констебль Леваднюк бегал по дому, его шеф Оуэнс маркировал снаружи зону расследования желтой лентой. Я опять запуталась в именах, не могла назвать себя, принесла свой авиабилет. Леваднюк спросил: украинка? – Нет, русская. Бумажник с деньгами и документами пропал. Леваднюк позвонил в отдел убийств. Ему сказали: «Она – подозреваемая номер один» (She is suspect number one). Через 20 минут после приезда полиции меня уже назвали «подозреваемой номер один». Сегодня от самых опытных юристов Канады я слышу: это поразительно быстро. Прецедентов нет, за исключением взятых на месте преступления с оружием в руках. Мне было плохо, несколько раз теряла сознание, плакать не могла. Не помню обморока в комнате, но на суде свидетели рассказывали, как я упала, как меня подняли и посадили на диван. Леваднюк принес воды. Врач «скорой» дал кислородную маску. Я спрашивала, что с мужем, хотела выйти к нему. Врач предложил ехать в больницу, но Леваднюк запретил, сославшись на указание сверху. Прибыл старший инспектор (супервайзер) Грютер. Стал спрашивать, кто я, откуда, как попала в Канаду, кто мои родители. Я отвечала. В том числе сказала о недавней смерти мамы и что папа погиб на Ленинградском фронте в г. Грютер приказал Леваднюку вывести меня из дома. Леваднюк пошел за мной в спальню, чтобы я сменила халат на брюки с кофтой, и вывел «подозреваемую номер один» из дома. Меня посадили в машину Грютера, где я сидела вплоть до 8 утра. Подходили соседи, спрашивали, не нужно ли чего, принесли чашку чая. Соседка Джейн Маки сказала Грютеру, что Людмиле нужны адвокат и переводчик. Грютер возразил: если понадобится, мы ей все обеспечим,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

32

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

а пока она не подозреваемый, а важный свидетель Я попросила разрешения сходить к соседям в туалет. Грютер не разрешил выходить из машины, отвез меня за 1,5 км в ресторан, после чего мы вернулись назад, чтобы он мог закончить свои дела. Так началась долгая, двадцатилетняя полоса инсинуаций и откровенной лжи. В Грютер сказал, что едем в местный полицейский участок для снятия «рутинных свидетельских показаний», после чего меня отпустят домой. По дороге пытался допросить, но меня тошнило, болело сердце, спазм сковал речь. Я спросила об адвокате, Грютер заявил: если Вы невиновны, зачем Вам адвокат? Прибыли в отдел убийств. Грютер запер меня в комнате без окон, с мягкими стенами, камерой слежения, столом и тремя стульями. В вошли два следователя, сержанты Скотт Белл и Тиссен. Я спросила, что с мужем. Ответ: он скончался. Мне стало плохо. Допрос длился более 16 часов, до ночи 21 июля. Белл и Тиссен прерывали допрос для обмена мнениями, разговоров с патологоанатомом, проводившим вскрытие, и для отправления собственных нужд. За 16 часов мне не предложили ни адвоката, ни переводчика, ни пищи, ни стакана воды. Читая сегодня о тайных пытках в тюрьмах США, не могу отделаться от мысли, что в Канаде пытают давно и на вполне законных основаниях. Например, обезвоживание тела разрушает клетки мозга. Находясь в стрессовой ситуации, следует пить каждые два-три часа по чашке воды. А если не пить 24 часа? Если не давать воды летнему существу, находящемуся в шоке? Во время предварительных слушаний в суде адвокаты поднимали вопрос о жестоком обращении. Судья Эшдаун признал: «Да, допрос был чрезмерным, но того требовали обстоятельства» Какие? Что хотели выпытать? Неужели считали меня «террористкой»?! Невероятно. Даже в очках мне было отказано. Я просила свои очки, чтобы прочитать написанные Беллом

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

33

23 страницы «моих показаний» и подписать документ. Мотивированная на помощь полиции в отыскании преступников, я совершала одну ошибку за другой. Принесли чужие очки. С трудом удалось прочитать фрагменты первой страницы и поставить подпись после обещания следователей немедленно отпустить меня домой Не было сил. Весь день 20 июля друзья-канадцы, узнавшие о трагедии из местных СМИ, пытались связаться со мной. Сержант Маршалл, руководивший операцией по задержанию и допросу, успокаивал, дескать, она лишь свидетель, адвокат и переводчик ей не нужны, скоро ее отпустят. В тот же год Маршалл с почетом ушел на пенсию. Еще одна странность: на протяжении часового допроса Белл и Тиссен не пользовались ни видеокамерой, ни магнитофоном, по крайней мере они так утверждали. Тиссен задал мне вопросов, я ответила на все. Суд получил всё в рукописном варианте Белла 98 страниц шариковой ручкой! Так и хочется спросить: неужели это происходило в развитой демократической Канаде, а не в джунглях Африки? Более того, видеокамера в комнате допросов, где я провела в целом более 18 часов и где меня не раз оставляли одну, должна была работать, а если нет, надо спросить, ПОЧЕМУ? Без видеодокументов невозможно проверить, правильно ли записаны вопросы-ответы, а главное, в каком состоянии находилась допрашиваемая. Мое сознание периодически отключалось. Я не помню допроса. 16 часов с Беллом и Тиссеном показались коротким разговором, с простой мыслью: помочь следствию и уйти домой, из кошмара в нормальный мир. Ведь они обещали! Провалы в памяти есть и сегодня. Думаю, в тот день я получила несколько микроинсультов. Полгода почти не владела рукой, испытывала трудности речи, головокружения Содержания допроса не помню до сих пор, но при чтении собственных ответов мне позже приходилось

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

34

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

пользоваться словарем. Белл интерпретировал мои ответы вдохновенно Мой английский тогда был далек от совершенства, а значения некоторых слов и выражений я не понимаю и сейчас. Одно, впрочем, ясно: на все вопросы с подвохом ответы были четкими – я не виновна. По мере поступления информации от патологоанатома следователи предпринимали меры. Обилие пролитой крови и тяжесть многочисленных ран наводили на мысль о том, что подозреваемая должна была быть покрыта кровью или как минимум иметь следы крови и соответствующей тяжести раны. Меня раздели догола, полисменша обследовала каждый сантиметр моего тела, но не нашла ни единой царапины, синяка или капли крови. У меня взяли образцы волос, крови, ногтей, нитей из ткани одежды, слюны. Обстоятельств «стрип-сёрча» (обыска с раздеванием) не помню, но Белл пригрозил, что если откажусь от него, ко мне применят силу. Полиция всего достигает добровольно под дулами пистолетов. Манипуляций с образцами тканей моего тела почти не помню, хотя Белл саморучно вырывал пучки волос и обрезал ногти до мяса. Позже, когда мыла руки в камере-одиночке, из-под ногтей капала кровь. Конечно же, под ногтями ничего не нашли, а вот волосами воспользовались, подкладывая их позже в «нужные места». Например, Белл утверждал, что волосы могут обнаружиться на жертве, но моих волос там не было, или на одежде в стиральной машине А, главное, – на орудии убийства, но такового не нашли вообще. Три месяца пятьдесят полицейских, с собаками и без, четыре команды водолазов и несколько экспертов занимались поисками оружия на площади в квадратную милю (в два с половиной километра) вокруг дома и в реке. Не нашли. И не могли найти, ибо преступники увезли с собой не только похищенные ценности (деньги, фамильные драгоценности, облигации), но и орудия убийства, которых,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

35

судя по характеру ран, было минимум два – тяжелая дубина и железный прут, или фомка, или еще что-то подобное, что конкретно – местные детективы определить не смогли. Доктор МакДоналд не был судебным патологоанатомом, а потому не справился со своей задачей и не смог внятно объяснить, сколько видов оружия использовано, какова их специфика, что происходило на сцене преступления. На суде он не ответил, была ли жертва правшой, «на глазок» прикинул размеры тела и «забыл» его взвесить… Очень удобная позиция для прокуроров – открытые ворота для любого фантастического сценария на тему о том, как один пожилой профессор убивает другого, без мотива, каких-либо физических улик и даже без орудий убийства, которые не найдены до сих пор. Родился сценарий: Тед убит спящим на диване. В расследовании было совершено столько ошибок, что нормальный суд не должен был даже принимать дело к рассмотрению. Например, меня никто не спросил, что пропало в нашем доме. Полиция и прокуроры в один голос утверждали: ничего не пропало! Но 20 июля г. я не нашла своего бумажника с документами и деньгами ( долл. США и долл. канадских) и сказала Грютеру о пропаже. В суде он преподнес дело так, будто «обвиняемая была озабочена деньгами, когда труп ее мужа лежал у порога». Тот же Грютер несколько раз отказывал моим друзьям и мне в предоставлении адвоката. Оба судьи признали, что Грютер неправ, но все инсинуации инспектора автоматически становились уликами. Грютер упирал на то, что я спала в том же доме, где произошло убийство, дескать, не могла не слышать драки. В то же время полиция уверяла суд, что никакой драки не было, муж убит «спящим на диване». Кто прав? Никто. Драка была, но я не могла ничего слышать. Расстояние между гостиной и моей спальней более 15 метров, две двери между комнатами за-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

36

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

крыты, а в крови моей 10 мг снотворного. Судя по протоколу допроса, я просила Белла и Тиссена взять у меня кровь и проверить на диазепам. Кровь взяли, но анализ на содержание транквилизатора не провели. Знали, что наличие снотворного противоречит сценарию. Диазепам блокирует выделение адреналина. Двадцать лет спустя Грютер в интервью телеканалу СВС использовал это для объяснения нестыковок в полицейском сценарии. На вопрос ведущего программы, как могла хрупкая женщина боксировать и бороться с мужем, нанести ему 19 смертельных ударов, вытащить килограммовое тело на улицу – и после всего остаться без каких-либо следов на собственном теле, супервайзер ответил: адреналин! Жаль, телеведущий не спросил, почему адреналин помог жене и не помог мужу в его борьбе за жизнь Странным кажется абсолютное отсутствие каких-либо отпечатков пальцев в доме, на машине и велосипедах, бумажнике Теда, найденном рядом с телом в луже крови, словом, никаких отпечатков нигде! Зато прекрасно различимые, четкие 14 следов поверх крови вокруг тела были не только не обследованы, но само их наличие полиция пыталась скрыть, ибо они принадлежали не нам с Тедом, а неизвестным лицам. Полицейские опросили соседей в радиусе нескольких кварталов. Семья Монсонов из дома напротив кое-что слышала. Монсон 20 июля показал: от дома Мичковски в полночь отъехала машина, причем кто-то очень торопился, шины визжали на старте. Монсонов никто больше не беспокоил, чтобы узнать подробности. Супругов Фабриковски, которые общались с Тедом за пару часов до его гибели, спрашивали о чем угодно, только не о подробностях вечеринки. Единственное, что они сообщили, так это то, что Тед выпил два-три бокала вина (!) и, когда после уходил, едва стоял на ногах, держался за мебель, а по

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

37

улице ехал «виляя от одной стороны дороги до другой». Патологоанатом констатировал: смерть наступила после полуночи, но не позже 2 часов ночи. Ограбление и драка могли занять полчаса, максимум 40 минут. Значит, нападение началась после Тем более странно желание прокуроров убедить всех, что обвиняемая убила мужа «ранним утром». Наконец, подозрительным кажется исчезновение некоторых предметов уже после трагедии. Утром 20 июля я собиралась приготовить кофе и видела на кухонном столе толстый конверт, но в спешке его не рассматривала. Констебль Мунро в своем рапорте от 22–24 июля г. сообщил, что нашел конверт с запиской и позвал констебля – поляка Капку, чтобы тот перевел записку на английский. В ней некто обращался к моему мужу с отчетом о покупке польских акций на сумму 3 злотых и возвращении остатка в сумме 5 долл. США. Подписи не было, а если и была, то в рапорте об этом ничего не сказано. Неизвестной осталась судьба польских акций и наличных долларов США. Мунро сообщил, что передал конверт с его содержимым констеблю Швагеру, отвечавшему за сбор и хранение улик. В результате полицейского «расследования» к году акции, деньги и записка исчезли. Имя автора осталось неизвестным. Даже дилетанту ясно, что конверт с деньгами и документами, переданный жертве за два часа до убийства, должен был стать важнейшей путеводной нитью для поиска преступников. Если автор записки не подписался, то проведение графической экспертизы считается азбучным шагом к расследованию: она должна объяснить, кто писал и передавал пакет жертве. Отпечатки пальцев, время и место передачи пакета с документами и валютой – ни один из этих фактов не известен, во всяком случае, в материалах дела нет ни слова об их расследовании. Почему?

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

38

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Полиция и прокуроры не сделали ничего для выяснения, кто писал, где акции и деньги, кто и когда передал пакет мужу. В г. я спрашивала у адвокатов, что известно о конверте с кухонного стола. Защитник Уолсон ответил, что на такие мелочи у него нет времени. Позже стало ясно, что пакет был передан мужу во время или после вечеринки у Фабриковских. Содержимое исчезло после убийства, сначала деньги с акциями, потом и записка. У Швагера остался только конверт. Кроме того, пропали телефонфакс и свыше двадцати страниц переписки моего мужа с бизнесменами из Польши и Канады на польском языке. Допросить семью Фабриковски о гостях, с которыми общался и, вполне возможно, с кем вместе ушел Тед, отказались и прокуроры, и защита. Возможно, все всё знали, но почему-то скрывали. Около трех часов утра 21 июля г. я очнулась в одиночке местного КПЗ. После процедуры снятия отпечатков пальцев у меня на руках остались следы жидкого мыла и краски. Я стала мыть руки. Раковина окрасилась кровью. Капли крови и боль в пальцах – следствие обрезания ногтей – восприняла равнодушно, не пожаловалась никому. Главным считала найти адвоката. Позже узнала, что друг семьи профессор Хенли приезжал за мной в отдел убийств, хотел отвезти к себе. Тед Мерфи тоже приезжал, привозил адвоката, но даже с адвокатом не смог переступить порог отдела убийств, которым в то время руководил Эвацки, начальник и лучший друг супервайзера Грютера и следователя Тиссена. Совсем скоро этот начальник отдела стал шефом полиции Виннипега. Это была колоритная фигура! Местные журналисты называли Джека Эвацки «двуликим Янусом». После раннего – в 56 лет! – ухода на пенсию в памяти людей шеф полиции остался «доктором Джекилом и мистером Хайдом». Начало конца карьеры Эвацки положил сержант-детектив Энди Миколаевски, подавший

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

39

17 октября г. рапорт о нарушениях правил ведения следствия со стороны старших офицеров и самого шефа полиции. Автор требовал создать какой-то независимый орган внутри полиции, некий арбитраж, куда стекались бы жалобы на высшие полицейские чины и шефа Эвацки. Необходимо контролировать работу полиции во всех наиболее «чувствительных» случаях, когда затрагиваются интересы начальства, считал Миколаевски. Он привел несколько примеров, когда предвзятость следователей, давление на свидетелей и несвоевременность сбора улик и тестирования привели к искажению картины преступления. В результате пострадали невиновные, а действительные убийцы не были обезврежены и успели совершить другие преступления. После подачи рапорта началось «тихое преследование» Энди, и он решил обратиться к прессе. Разразился скандал, точнее, полоса «тихих скандалов». Поначалу их постарались скрыть в связи с последствиями встречи полицейских из разных стран мира в Гимли, в Манитобе. Встреча была закрытая. Принимающая сторона – Манитобская аналитическая секция опасных преступлений ViCLAS (Violent Crime Linkage Analysis Section), работавшая на базе Виннипегской штаб-квартиры Королевской канадской конной полиции, пригласила офицеров из Канады, США и Европы. Основные вопросы пятидневной повестки дня: 1) как отслеживать маршруты убийц и насильников от страны к стране, используя канадско-американскую базу данных о наиболее опасных преступлениях; 2) анализ, обновление и пересмотр некоторых нераскрытых преступлений – «висяков», включая манитобские. Естественно, моего дела все эти инновации не касались… Тогда я еще не была осуждена. Череда скандалов тянулась несколько лет и завершилась преждевременным уходом на пенсию шефа Эвацки, оставившего после себя не только слухи о коррупции,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

40

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Статья в газете о разоблачении коррумпированного шефа виннепегской полиции Джека Эвацки

но и полдюжины сыновей и братьев в системе охраны правопорядка. Начались расследования многочисленных преступлений, совершенных офицерами под руководством Эвацки, – фальсификация доказательств, подтасовка фактов под заказы «сверху», ложные показания под присягой в суде и т.д. и т.п. XXI век начался новыми разоблачениями. К сожалению, в середине девяностых, когда разворачивалось дело «особы русской национальности», до момента истины было еще очень далеко. В могущественную немецкую команду под руководством шефа Эвацки входили также инспектор Эрик Грютер, следователь Тиссен, ответственный за улики Швагер и прокурор Пфлюг. Шефом Эвацки было «схвачено» все, что могло повлиять на исход расследования. Прокурор Пфлюг успешно довел дело до моего пожизненного заключения. За восемь лет ведущие

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

41

прокуроры менялись несколько раз, Пфлюг оставался. Просто совпадение? Возможно. И в моем случае все тоже оказалось возможным: без мотива, без каких-либо материальных улик, без очевидцев, без орудия преступления, при отсутствии криминального прошлого, лишь потому, что она «русской национальности», пожилая женщина-ученый посажена в тюрьму. Теперь, когда примеров противоправных действий на Западе известно много (одной тюрьмы в Гуантанамо достаточно), такое мало кого удивит, но в девяностые годы прошлого века все, без преувеличения, все мои канадские друзья говорили, не волнуйтесь, здесь не Советский Союз, у нас закон и порядок, вас непременно оправдают. Наивные друзья верили в канадское правосудие. Они видели, что улик и мотива нет, что проблема в ошибках следователей, в каких-то мелочах, которые не должны влиять на справедливость судебного процесса. Увы. Не только повлияли, но и определили приговор. Начало положил Джордж Дэнжерфилд – лучший прокурор Манитобы. Он сражался против моих адвокатов во время первых слушаний 27 июля г., отстаивая позицию Короны (как скромно именует себя канадская прокуратура). Дэнжерфилд раз за разом повторял: «Она русской национальности, у нее российский паспорт, она ездит туда-сюда. Даже если отобрать у нее паспорт, в своем посольстве она получит новый и сбежит от правосудия». Это была официальная позиция канадских властей в то время, когда Запад всячески декларировал лояльность по отношению к ельцинской России. Во время слушаний прокурор открыто угрожал тем из моих друзей, кто предлагал финансовый залог (а их было немало – Дэвид Никкел, Томас Хенли, Данута Подкоморска и др.) на сумму 75 тысяч, объявляя их «пособниками преступницы». И тем не менее залог был принят, и меня выпустили на поруки до суда, который состоялся в г.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

42

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Угрозы со стороны прокуратуры нельзя считать пустой риторикой. Вот вам пример. Тот самый Дэвид Никкел, наш с Тедом хороший знакомый, городской инспектор по делам строительства в Виннипеге, в течение двадцати пяти лет отвечал за безопасность новых построек, своевременный ремонт или снос ветхих строений и не имел нареканий. После открытой поддержки подсудимой «русской национальности» его карьера пошла вниз. В конце девяностых произошла ссора с филиппинцами. Это случалось и раньше, не каждый хозяин спокойно принимает акт о необходимости затрат на ремонт, тем более – снос дома. Дэвид настаивал на сносе полуразвалившейся постройки, в которой две филиппинские семьи держали кафе и парикмахерскую. В  г. полиция переговорила с хозяевами, замешанными в наркоторговле, после чего те подали в суд на инспектора Никкела, обвинив его в вымогательстве. Дэвид отказался нанимать адвоката, справедливо полагая, что дело сфабриковано и распадется во время судебных слушаний. Пока суд да дело, весной г. постройка филиппинцев, как и предсказывал Дэвид, рухнула на тротуар, причинив ранения просящему подаяние нищему. Полиция побеседовала с нищим, и тот исчез как раз на ту неделю, когда потребовалось свидетельствовать в суде. В октябре г. присяжные осудили Дэвида, признав его виновным во «взяточничестве», которое заключалось в «бесплатной стрижке» и доставке тележки гравия. После суда Дэвид оказался под особым присмотром полиции, потому что громко возмущался произволом со стороны органов правопорядка. Он вспоминал и мое дело, говорил об угрозах со стороны полиции. Дэвид считал, что его арест и увольнение с работы, последовавшие через день (!) после доноса филиппинцев, противоречат презумпции невиновности и свидетельствуют о коррупции. Он боролся до конца. В июне г. мы встретились в Виннипеге. Он жаловался на преследования

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

43

со стороны манитобских властей и собирался переезжать в Онтарио. Через три месяца Дэвид Никкел, профессиональный рыболов и охотник, трезвый и спортивный мужчина утонул, оставив сиротами четверых детей. Странная, нелепая смерть. Уже на предварительных слушаниях в марте-июне г. по моему делу прокурор Дэнжерфилд настаивал на «хладнокровном, хорошо спланированном убийстве», требовал обвинения и наказания за убийство первой степени тяжести, причем делал это буквально с первых дней, когда расследование еще не начиналось. Ни улик, ни какой-либо информации о трагедии у него в руках не было, но он провозглашал: «Перед нами преднамеренное, хладнокровное и хорошо спланированное убийство, совершенное русской из Москвы». Через год он по каким-то причинам отстранился от моего дела. В начале двухтысячных его самого обвинили в фальсификации улик и давлении на свидетелей. Дискредитированный прокурор был выведен на пенсию. Все судебные процессы с участием Дэнжерфилда за последние двадцать лет пересматривались специальной комиссией. Все, кроме моего. Рассказывая об ошибках Дэнжерфилда, СМИ вынуждены были оговариваться: «Всеобщее рассмотрение требуется, но проверка дел бывшего прокурора ограничена». He все дозволено канадской «свободной прессе». Через несколько лет случай свел меня с пенсионером, бывшим инспектором муниципалитета города Виннипега. Мы были знакомы двадцать пять лет. Этот спортивный джентльмен регулярно разминался в привилегированном спортзале вместе с Дэнжерфилдом, когда звезда последнего была еще в зените. Инспектор рассказал мне о невероятном цинизме Джорджа, его презрении к людям вообще и неюристам в особенности. Инспектор назвал прокурора

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

44

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Статья о фальсификаторе улик – прокуроре Джордже Дэнжерфилде

«самым большим негодяем из всех, с кем довелось сталкиваться в жизни, подлинным преступником. С ним дружить – что гулять по минному полю» (фамилия Dangerfield в переводе буквально означает опасное поле). К сожалению, сценарий Дэнжерфилда, особенно в части атаки на мое российское происхождение, оказался очень удобным для Короны во время судебного процесса

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

45

Из стенограммы выступления прокурора Дэнжерфилда в суде в г. Подчеркнуты русофобские высказывания.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

46

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

г. Отмечу, канадская прокуратура предпочитает называть себя «Короной», потому что Канада заимствовала и до сих пор использует архаичную юрисдикцию Англии XIX века со всей ее атрибутикой, включая парадокс, когда преступников осуждают не местные власти, а заокеанская королева. Против меня в суде выступали не мелкие манитобские чиновники, а сама королева Великобритании: «Ее Величество Королева против Людмилы Ильиной» – значится на всех судебных документах. С таким недосягаемо высоким и бесконечно далеким обвинителем трудно спорить. Сценарий «коронованного циника» Дэнжерфилда пришелся по душе всем прокурорам, несмотря на фиаско со сбором доказательств. Правда, за отсутствием улик и мотива осуждать в «преднамеренности» было как-то неловко, тем не менее убийство второй степени (непреднамеренное) тоже вполне подходило для «русской национальности». Несмотря на брачный контракт, судья Шулман в Инструкциях для присяжных утверждал, что в качестве мотива вполне можно использовать деньги. Шулман повторял: «Мисс Ильина провела свою жизнь в России и приехала в Канаду только в г. Используйте свой здравый смысл, рассмотрите все обстоятельства, включая тот факт, что она выросла в России и лишь несколько лет прожила в Канаде». Какой вердикт, по-вашему, наиболее вероятен после четких инструкций судьи? Невозможно обойти вниманием колоритную фигуру старшего прокурора Монтгомери. Вместе с помощником Пфлюгом он пассионарно вел процесс. Наконец, 3 ноября г. Монтгомери выступил с заключительным словом. Трудно сказать, перед кем он красовался, перед членами жюри присяжных или перед собственной супругой, которая присутствовала на большинстве судебных заседаний и не стеснялась высказывать свое мнение во время про-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

47

цесса. Например, в кругу знакомых она заявляла: «Русская виновна уже потому, что она русская, так считает мой муж». (Не предполагала, что мнение супругов Монтгомери будет немедленно доведено до моих друзей.) Что касается ее мужа, то он был на очень хорошем счету в юридическом истеблишменте. После кончины Монгтгомери СМИ объявили его «опытнейшим прокурором Манитобы и одним из самых уважаемых юристов Канады». Конечно, о мертвых ничего кроме хорошего не говорят, но из песни о нем слова не выкинешь… Приведу лишь два перла из его выступлений перед членами жюри в г. Монтгомери смело и не без юмора давал собственные (ничем не подкрепленные) объяснения по любой нестыковке прокурорско-полицейского сценария. Так, исчезновение орудий убийства, которых ни собаки-ищейки, ни водолазы не смогли обнаружить в течение месяцев непрерывного поиска, Монтгомери объяснил своеобразно: «Конечно же, полиция Виннипега провела огромную поисковую работу. Они старались, как могли, они стараются всегда. Да, им не удалось найти орудие убийства, но зато они установили вне всяких сомнений, что это орудие использовалось. Как вы слышали, подсудимая является блестящим членом Российской Академии наук. С ее страстным интересом к окружающей среде нет ничего удивительного, что она нашла место спрятать тупой объект где-то среди деревьев, кустарников и травы в окрестностях ее дома, где можно искать, но нельзя обнаружить»1. А вот как старший прокурор увел своих свидетелей и членов жюри от «опасной темы». Допрашивали Ясека Фабриковски, в доме которого Тед провел последние часы 1 Стенограмма суда от 3 ноября г. Т. С. 72 (Transcript of Trial, November 3, Volume P. 72).

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

48

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

перед смертью. Вместо вопросов по-существу, кто присутствовал на вечеринке, о чем говорили, с кем вместе вышел Тед и других, Монтгомери внезапно перевел допрос в иную область. «А теперь скажите нам, каким Вам представляется Мичковски по своему характеру?» – обратился он к человеку, который встречался с моим мужем всего три раза (жена Фабриковски хорошо знала Теда, но ее на суд не позвали). Ясек ответил: «Я бы навал его “дешевым типом”. В тот вечер он прибыл к нам на старом женском велосипеде, которому цена пять долларов на распродаже, да притом еще просил разрешения поставить велосипед в гараж, так как боялся, что его украдут… Я не раз проходил мимо его дома и часто видел, что окна закрыты плотными металлическими жалюзи, как будто он опасался, что кто-то залезет в дом и ограбит его». Это говорил математик, который понятия не имел о частых и долгих путешествиях моего мужа, а, главное, никогда не был внутри нашего дома и не знал, что нас обкрадывали несколько раз во время нашего отсутствия. Монтгомери же об этом хорошо знал, но в заключительном слове не преминул безапелляционно заявить: «У меня нет сомнений в том, что профессор Мичковски был человеком, исключительно озабоченным проблемой собственной безопасности. Он до ненормальности боялся воров и охранял свой дом как крепость»2. Такой вывод понадобился прокурору, чтобы у присяжных не осталось сомнений в том, что наружная дверь была заперта, сигнализация включена, следовательно, у жены была «исключительная возможность» (exclusive opportunity) для убийства. Полицейские во время суда (а также до и после него) щедро давали интервью: «Она русской национальности, ездит туда-сюда, значит, виновна». Пресса публиковала 2

Transcript of Trial, November 3, Volume P. 84–

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

49

только негативные статьи, которые в обязательном порядке включали «русский нюанс» («она говорила с русским акцентом», «муж хвастался, что жена настоящая русская», «она русский ученый», «член Академии наук из России» и т.д.). «Русский акцент» сопровождал все слушания и всё судебное производство. Любое несоответствие сценария, нестыковка доказательств, алогичность и глупость объяснялись «русской национальностью», и ею же оправдывалось большинство нарушений канадских законов. Так, шестнадцатичасовой мучительный допрос без капли воды оправдан судьей Эшдауном как «слишком длинный, но необходимый». Ложь полицейских в ответ на звонки Мерфи, Хенли, Подкоморской и других добропорядочных канадских граждан оправдана судьей Монниным «необычностью ситуации», а попытки исказить факты со стороны ведущего следователя Скотта Белла оправданы всеми судьями, вовлеченными в мое дело. Как ни странно, ошибки моих адвокатов тоже оправдывались «сложностью» дела, хотя многое можно и нужно было исправить. В г., через два года после убийства, во время первого суда члены жюри присяжных пытались разобраться с уликами, просили уточнений, задавали вопросы, на большинство которых не получили ответов. В результате они заявили, что находятся в тупике. Судья получил от них письменное заявление о невозможности вынести вердикт. В таком случае ВСЕГДА следует роспуск суда. Я просила защитников настоять на прекращении суда, но они отказались. Были уверены в победе. Вопреки всем прецедентам судья Шулман велел присяжным «подумать еще раз». Прокуроры надавили на членов суда присяжных, акцентируя «русские аспекты» дела. Присяжные не устояли и вынесли в отношении меня обвинительный вердикт.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

50

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Через несколько лет друзья одного из членов жюри сказали, что расклад голосов присяжных был 50 на Никогда и нигде в Канаде при таком раскладе вердикт не бывает негативным, либо суд отменяют, либо вердикт выносят в пользу подзащитного. Но здесь речь шла о «русской женщине, вступившей в брак с богатым американцем и убившей из-за денег», – так говорили обыватели, несмотря на отсутствие доказательств корысти. Они не знали, что я подписала брачный контракт и отказ от пенсии мужа, а потому не только не ждала никаких выгод, но с его смертью теряла всё. Это было известно адвокатам, прокурорам и судьям, но СМИ предпочитали сплетни о том, что я оплачивала защиту деньгами мужа. Мне даже звонили и угрожали Адвокаты смеялись в ответ на мои жалобы. То ли не верили мне, то ли в Канаде угрозы подзащитному – обычная практика. Нельзя сказать, что я в то время совсем не понимала, что происходит. Во-первых, хотела связаться с российским консульством и получить если не юридическую помощь, то хотя бы характеристику моей личности как особы с сугубо научными интересами, далекой от мафиозных разборок или контрабанды. Это предложение напугало моих адвокатов. Они запретили какие-либо контакты с нашим посольством, если я хочу пользоваться их услугами. Один из них сказал: «Только русских нам еще и не хватает» Во-вторых, перед судом г. я пыталась привлечь внимание адвокатов Пинкса и Ройтенберга к очевидному искажению улик, исчезновению доказательств моей невиновности и давлению на свидетелей. Например, соседке Джейн Маки следователь напомнил, что у нее два сынашалопая Вторая соседка Элейн Пьямсале (мы дружим с ней до сих пор) работала в ЭйрКанада, и шеф предупредил, что она может лишиться работы. Вообще-то, защит-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

51

ники попросту не слушали меня. А мои друзья повторяли: «Вы – ученый, они – адвокаты, дайте им делать свою работу спокойно». Я поверила, мы проиграли, меня прямо из зала суда 6 ноября г. отправили в заключение, а мои защитники получили свои 70 тысяч и бросили меня в самой безобразной тюрьме Канады – тюрьме Портидж Ла Прериа. Таков был итог первого суда. Его вердикт: виновна, осуждена пожизненно («лайфер»), минимум десять лет должна провести в тюрьме до рассмотрения вопроса об условно-досрочном освобождении («парол»). Мой первый опыт пребывания в тюрьме продолжался три месяца, пока 8 февраля г. на специальных слушаниях судья не разрешил выпустить меня на поруки для подготовки апелляции. Провинциальная женская тюрьма в городке Портидж Ла Прериа справедливо считалась позором Канады. В  г. Манитоба построила новую женскую тюрьму. Но в ноябре г., когда я туда попала после суда, это была не преисподняя, ЭТО БЫЛ АД. Снаружи здание похоже на крематорий, внутри – на барак концлагеря. Древнее вонючее здание, кишащее тараканами, мышами, крысами и заразными болезнями. Именно в тюрьме Портиджа меня заразили туберкулезом и букетом из гепатитов. С огромным трудом мне удалось избавиться от высокого звания «агента» (то есть носителя вируса). С первых дней пребывания в заключении я попросила работу, любую. Из 37–40 заключенных в Портидже, как почти везде в провинциальных тюрьмах, работали единицы. Просьба удивила администрацию: 58 лет – не тот возраст, когда хотят работать. Меня поставили на мытье туалетов. Тяжелая и грязная работа, но я ее делала. Позже узнала, что есть одно привилегированное рабочее место – кухня. Заключенная Сандра (повариха) проявила доброту, дала несколько советов. Я им последовала

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

52

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

и получила разрешение работать мойщицей тяжелых котлов, кастрюль и сковородок. Это был низший, пятый уровень престижности. На четвертом уровне мыли тарелки и кружки, на третьем – убирали столовую, мыли столы и полы, на втором – помогали повару. Выше четвертого уровня, и то временно, за три месяца я не поднималась. Кухня привлекала доступом к «лакомствам», таким как поджарки, десерт, соки, изредка – самодельное мороженое. Никого не смущало обилие тараканов и мокриц, которые вместе с рыжими сороконожками населяли подсобки с продуктами. Раз в месяц, видимо, перед инспекционным осмотром, проводили дезинфекцию. Но уже через пару-тройку дней химикаты выветривались, и насекомые возвращались. Я пыталась объяснить, что оставляемая по углам в тайниках еда привлекает крыс и насекомых. Меня высмеяли, потом пригрозили. Стало понятно: у нас разные представления о стандартах чистоты. В те времена еще разрешали курить, так что каждые два часа через «черный ход» кухни, вопреки всем запретам, во внутренний дворик вываливались работницы в облаках пара и дыма. Во главе кухонной роты стоял вольнонаемный Брэд, не утруждавший себя приготовлением пищи, поскольку отвечал за поставки продуктов и вывоз отходов. Пищевых отбросов было много, настолько много, что я решилась спросить, куда их девают. Ожидала услышать: на ферму или какое-то подшефное хозяйство, не пропадать же тоннам продуктов! Бред усмехнулся: вывозим на свалку, ни фунта на сторону, иначе – под суд. Тюремные правила категорически запрещали «пищевые контакты» между тюрьмой и волей. Закупки продуктов тоже велись через посредников-контракторов под абсолютным контролем системы тюрем. Кухонные девочки воровали, саботировали, подставляли друг друга, следили и доносили при общей жуткой

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

53

антисанитарии, постоянных отравлениях и ругани. Помню случай, когда была моя очередь на раздаче приготовленных сандвичей. Одной девице кусок не понравился, она растоптала его, а руки вытерла о мою одежду. Будь на моем месте кто-то иной, началась бы драка. Я смолчала. Второй случай уже более «целевой», прямо направленный на мою персону. Во время праздника я обедала за столом против компании разбитных аборигенок. Они начали дразнить меня, орали что-то о борще и водке. Я не реагировала. Тогда метиска Мо приблизилась ко мне с миской – хотела выплеснуть содержимое мне в лицо. Я быстро встала и ушла из столовой. С тех пор приходилось перекусывать на глазах у охраны. В Портидже я похудела на восемь килограммов за три месяца. К концу работы отношения с Сандрой испортились, потому что я слишком много знала и отказывалась «кооперироваться». Впрочем, я по сей день благодарна Сандре за совет и помощь в адаптации. Она отбывала свои пять лет за мошенничество: будучи бухгалтером, ухитрялась снимать со счетов клиентов по нескольку долларов. С миру по нитке! Украли они с начальником полмиллиона. Ей с семьей досталось тридцать тысяч, остальное ушло наверх. Начальник, естественно, пообещал всю мощь поддержки в суде и полное оправдание, если она не выдаст. Она не выдала, он остался в кресле начальника… Старо как мир. С первых дней заключения мои друзья и я просили адвокатов приехать в Портидж, составить и подать апелляцию о пересмотре дела. Друзья предлагали оплатить расходы. Результата не было. В конечном счете сердце у меня не выдержало, пропали сон и аппетит. Администрация тюрьмы испугалась моего прединфарктного состояния. Замначальника позвонила Пинксу и заявила: «Если заключенная умрет, отвечать будете Вы». Я при разговоре

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

54

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

присутствовала. Пинкс приехал. Оказалось, его фирма расформирована и переименована, Ройтенберг перешел в другую компанию, а мою апелляцию согласилась готовить адвокат Леонофф. Она была хорошим адвокатом, даже слишком хорошим для меня, а потому через пару месяцев, вытащив меня из Портиджа на поруки 9 февраля г., Леонофф перешла на более престижную работу, бросив свою подзащитную на произвол судьбы. Мои друзья Мюррей и Мюриел Смит нашли адвоката и согласились оплатить защиту. Это обошлось им и семье профессора Пруитта в 75 тысяч долл. Сестра продала мою московскую квартиру чтобы погасить долг, взятый еще в г. В Канаде гонорары адвокатам выплачиваются задолго до суда, без денег никто не пожелает даже ознакомиться с делом. Легенды о «бесплатных» защитниках из Лиги общественных адвокатов – Лигал Эйдс – не вяжутся с реалиями жизни. Адвокаты неохотно занимаются благотворительностью. Государство, например, платит двадцать-тридцать долларов в час за работу, которая частными фирмами оценивается в – долл. (мои брали ). Недавно узнала, что в Онтарио и Квебеке адвокаты берут по – долл. в час. Так что дешевые защитники и защищают ровно на двадцать долларов. 72 тысячи были выплачены Пинксу и Ройтенбергу в г., в том числе 5 тысяч – 22 июля, только за то, чтобы вытащить меня из КПЗ на поруки 27 июля. Кстати, снимая 5 тысяч с моего личного счета, адвокаты попробовали снять 10 тысяч с нашего с мужем общего счета и с удивлением обнаружили, что счет заморожен. Банк Монреаля в нарушение собственных правил и подписанных с ним договоров заморозил семейный счет в день моего ареста. Фактическая конфискация семейного счета наглядно показала, как работает основной закон капитализма о неприкосновенности частной собственности не на бумаге,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

2. «ТОЧКА НЕВОЗВРАТА»

55

а в реальной жизни. «Русский акцент», безусловно, сыграл свою роль, но представление о финансовой демократии в Канаде своеобразное. Банки в любое время широко открыты для органов правопорядка. На семейном счете были все мои скромные сбережения. В г. семьи Смитов и Пруиттов наняли адвоката Ричарда Уолсона и выдали ему чеки, сначала на 15 тысяч за апелляцию, потом еще на 60 тысяч для защиты в суде в случае пересмотра дела. Уолсон хотел получить гарантии на выплату ему тысяч в случае выигрыша, но моя подпись ничего не стоила, потому что у меня отняли собственность вопреки основному принципу презумпции невиновности. Мюррей и Мюриел Смит гарантировали от моего имени выплату такого гонорара. К сожалению, Уолсон не сразу приступил к работе над моим делом. Он параллельно участвовал в другом судебном процессе, и на подходе у него была защита двух полицейских. Он передоверил всю подготовительную работу ассистенту, молодому юристу. Пренебрежение к «недоплаченной работе» является обычной практикой адвокатов. Мой оптимизм почти угас, когда Уолсон сообщил о своем решении сохранить стратегию защиты Пинкса. Я слишком хорошо помнила недоработки и персональные ошибки ведущего адвоката и его помощника Ройтенберга. Они терпеть не могли друг друга, но вера в победу и обещанные двести тысяч удержали их в одной команде до конца судебного процесса. После провала в г. амбициозный Ройтенберг перешел в фирму Уолсона, однако помогать в моей защите отказался. Не хотел быть ничьим ассистентом. Что касается Пинкса, то от заключенных я узнала, что он предпочитает защищать наркодилеров. Дилеры платят натурой. Припомнились срывы в его манерах, перепады настроения, провалы в памяти и разбитый нос, что

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

56

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

он объяснил «падением со стены детского велосипеда» на голову. Нашей победе в апелляционном суде в г. в какой-то мере способствовала и странная репутация Пинкса, который явно не справился с «пламенным обвинителем Монтгомери». Положительное решение апелляционного суда вдохновило Уолсона. Он добился, чтобы новый суд назначили на осень г. Теперь мне нужно было прожить в ожидании справедливого вердикта еще полтора года.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3 В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

Существовать на пособие или социальную помощь совсем не то, что «жить», в моем понимании. Нормальная жизнь превращается в повседневную борьбу за существование. Нелегко вспоминать об этой борьбе в период между первым и вторым судами. Чувство голода, о котором забыла с послевоенных лет, вернулось. Нужно было учиться выживать на долл. в месяц. О размерах этой суммы можно судить при сравнении с ценами: граммов хлеба=3 долл., литр молока=1,5 долл., 1 кг сахара=1 долл., автобусный билет на 1 поездку от 75 центов до 1,25 долл. (цена повышается каждый год), картошка дороже яблок (2 долл. за 1 кг), лук 3 долл. за 1 кг и т.д. Как известно, если семейный бюджет ограничен, можно кушать качественно, но мало, можно много, но желудок, печень и почки быстро откажут, и придется тратить вдвое больше на лекарства. У большинства канадцев есть медицинская страховка, так что они предпочитают питаться дешево и принимать массу таблеток и пилюль от несварения желудка, поносов и запоров, колик в печени и почках. Многие дешевые лекарства выдают бесплатно, но только по рецепту врача. Витамины запредельно дорогие. Кроме того, предметы личной гигиены, кое-какая

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

58

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

одежда, телефон, телевизор, почтовые расходы отнимали у меня более 70 долл. В скобках замечу: в тюрьме продукты втрое дешевле, так что на три-четыре «казенных» доллара в день можно быть сытым. Предметы гигиены в тюрьме бесплатные. На воле же приходилось, как в голодные послевоенные годы, считать копейки. Помню, подбирала яблоки-падалицу ранним утром, часов в пять, чтобы не прогнали от чужого забора. Однажды в центре города увидела на асфальте большую грушу, слегка надкусанную, наверное, ребенком и брошенную возле мусорного контейнера. Воровато оглянувшись, подобрала и сунула в сумку. Дома очистила, отмыла и с удовольствием съела. Ну, друзья тоже помогали, чем могли. Я ведь не жаловалась. Привозили фрукты и овощи, чаще со своего огорода. Первые месяцы Тед Мерфи подкидывал по 20 долл. Однажды я поинтересовалась, почему не продаются наши компьютерные атласы. Мерфи тоже недоумевал, почему заказчики не торопятся переводить деньги. Очень скоро мы поняли почему: ЦРУ выпустило Атлас России, пару карт заменив, пару добавив. Тед принес распечатку – наш набор карт, те же авторы, даже масштаб тот же. В связи с этим у меня вопрос к авторам: кто им заплатил за карты? Если никто, можно было бы подать в суд на организатора продаж атласов. Нам удалось продать несколько комплектов, но кто-то же распространил Атлас России по библиотекам и университетам США и Канады. Кто? ЦРУ? Что касается Атласа Украины, его дружно отвергла украинская диаспора Северной Америки, посчитав «слишком пророссийским». Между прочим, после первого судебного процесса друзья-украинцы, а среди манитобцев были честные и порядочные иммигранты из Украины, помогали деньгами и советами. Мой знакомый Алекс Лысенко, например, подарил мне долл. и шепнул: «Никому не говори, что я дал

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

59

деньги. Беги в США, купи водительские права на другое имя и живи спокойно, хочешь там, хочешь в России. Здесь тебе никогда не выиграть, не та страна» В девяностые Алекс честно заработал в Украине пару миллионов и привез семью в Манитобу. Бежал от украинской коррупции. Сейчас он банкрот. Судился с жуликом и проиграл благодаря судье Марку Моннину. Несмотря на помощь друзей, денег катастрофически не хватало. К каждому Рождеству благотворители выдавали сухой паёк: макароны, галеты, рис и сахар, немного кофе и конфет, дешевые консервы, иногда мороженую курицу. Ездить приходилось далеко, возил меня Билл Пруитт. По пути обсуждали права человека и системы правосудия в США и Канаде, в частности, судебную процедуру г., в которой Билл участвовал в качестве моего свидетеля. Тогда я была возмущена оскорблениями в адрес моих свидетелей со стороны прокурора Монтгомери. Профессоров Пруитта и Хенли обвиняли в «содействии» и «соучастии» (наверное, потому, что Хенли в г. опубликовал позитивную статью о визите российской делегации), в наивности и глупости, намекали на какие-то личные выгоды, на какую-то «опасность» для их репутации. Моих адвокатов прокуроры называли «манипуляторами, иллюзионистами и трюкачами», сравнивая их с защитниками футболиста О. Джей Симпсона. Меня прямо отождествили с оправданным футболистом и призывали жюри «не дать убийце избежать наказания, как это удалось О. Джей Симпсону». Притом прокуроры великолепно понимали, что нарушают канадские законы, по которым запрещено сравнивать обвиняемого с преступниками, тем более знаменитыми. Терпеливый судья Шулман не обращал внимания на такие мелочи, пока защита не выразила протест. Но прокурор Монтгомери не испугался и продолжал в том же духе.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

60

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

В те дни я впервые узнала о прошлом Билла Пруитта. Будучи профессором биологии Университета Аляска, в пятидесятые–шестидесятые годы он участвовал в протестном движении коллег-профессоров против испытаний ядерного оружия в местах проживания аборигенов. Военные США «предупредили» трех наиболее активных ученых, но протесты продолжались. В конце концов один профессор попал в автокатастрофу, его коллега сошел с ума, а Билл с женой и двумя детьми бежали «на материк». Более года он безуспешно повсюду искал работу, в том числе на родине, в восточных штатах, пока не обнаружил свое имя в «черном списке». Университеты и колледжи США не могли его принять, несмотря на ученые заслуги и десятки публикаций. Он нашел место в Университете Манитобы и принял канадское гражданство. Заведовал кафедрой биологии, основал бореальную опытную станцию в лесах Северной Манитобы и завоевал мировой авторитет как специалист по экологии бореальных лесов. Посещал СССР, был знаком с корифеями советской биологии, опубликовал с ними несколько совместных книг. Билл с женой Эрной изучали русский язык, хотели посетить Сибирь Началась перестройка. Не всё, по мнению Билла, следовало менять, и – конечно же! – нельзя было разрушать Союз. Я спрашивала, как Билл относится к судебному процессу г. и моему делу в целом. Он считал, что дело сфабриковано и нам не выиграть, сколько бы мы ни платили адвокатам. Почему? Потому что Канаду нельзя считать самостоятельным государством. За 35 лет Билл не помнил каких-либо серьезных самостоятельных решений канадского правительства. Не только экономически, но и политически Канада подмята Белым домом. Он привел ряд примеров из международной жизни, а затем перешел к моему делу. Он был уверен, что его собственные показа-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

61

ния разозлили Монтгомери потому, что Билл ссылался на свои российские контакты с учеными, членами АН СССР, сотрудниками научных институтов Карелии и Кольского полуострова, где проводились совместные с Канадой исследования. Не случайно Монтгомери грубо прерывал свидетеля, пытавшегося объяснить членам жюри, что собой представляет Академия наук и кто такие российские ученые: «Это не то, что у нас академия цветов или собак, а в США академия полиции. В Академии наук СССР работает элита мировой науки». Монтгомери его прервал: «Вы там занимались подсчетом оленей, а не изучением психологии своих коллег» и «откуда Вы знаете, как подсудимая относилась к мужу, Вы присутствовали при их интимной жизни?» В заключительной речи Монтгомери, не стесняя себя в выражениях, назвал летнегo завкафедрой университета и заслуженного деятеля науки «прелестным маленьким профессором», хотя физически сам был вдвое мизернее Билла (умственно – в десятки раз). Профессору Хенли тоже досталось, Монтгомери намекал на «возможные негативные последствия» свидетельских показаний для его карьеры, и это не было блефом. Позвоночное право, процветавшее в СССР, давно находится на вооружении канадского правосудия. Впоследствии мне довелось узнать из газет и от невинно осужденных, а таковых сотни, что в канадских провинциях ни одно судебное решение не принимается без «консультаций» с власть предержащими. Местная газета-монополист, словно в насмешку, называется «Виннипегская свободная пресса» (Winnipeg Free Press) и обслуживает нужды правящего класса, независимо от партийной принадлежности. Мой муж дважды пытался опубликовать свою статью о необходимости развивать связи с Россией, о выгодах такого сотрудничества для Манитобы и всего канадского бизнеса. Безуспешно. Сна-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

62

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

чала у него спросили, почему именно Россия, а не Украина должна быть партнером Канады. Затем шепнули, что редколлегия против России, но если Тед даст тысячу долларов, они опубликуют любую статью. Вторая газетка «Солнце Виннипега» (Winnipeg Sun) по всем параметрам относится к желтой прессе. Именно репортеры «Солнца» преследовали меня во время судебных слушаний и апелляций в течение всех восьми лет. Начиная с г. я в полной мере испытала «прелести» внимания СМИ к своей персоне. Папарацци гонялись за мной, поджидая у выхода после каждого слушания и широко оповещая население о сплетнях: дескать, деньги на адвокатов украдены из пенсии мужа, она «связана с русской мафией», занималась отмыванием денег и контрабандой плутония. В том, что большинство сплетен исходило из полицейско-прокурорских источников, можно было не сомневаться. У меня в руках протоколы полицейских интервью с теми, с кем приходилось общаться до трагедии. Приятельница мужа Божена, с которой мы встречались пару раз и говорили о погоде, мадам Фурлонг из пенсионного отдела университета, секретарша кафедры географии: эти люди абсолютно не знали меня и не годились как свидетели обвинения, зато с успехом использовались для формирования общественного мнения. Иногда неопытные канадцы пытались помочь следствию, по наивности доверяя полиции. Мерфи, например, сказал о том, что его фирма хотела продавать в Канаде дешевые российские дозиметры, так как специалисты по экологии и охране здоровья населения рекомендуют измерять уровень радиоактивности в местах обитания. Из его замечания полицейские раздули сплетню о контрабанде радиоактивных компонентов. Полуобразованные люди верили, что из России исходит только зло. Дело в том, что после Чернобыля специальные НИИ начали выпускать до-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

63

зиметры (счетчики Гейгера), среди которых были и дешевые карманные дозиметры по 3 долл. за штуку. В г. канадцы попросили привезти образцы, поскольку здесь ничего подобного в обращении нет. Странно для страны, где разведаны урановые месторождения, в отвалах породы близ рудников широко представлены радиоактивные компоненты, да и естественный радиационный фон далек от нормального. Уместно было бы пропагандировать покупку дозиметров. Увы, здоровье простых канадцев никого не волнует, несмотря на то, что среда повсеместно канцерогенна, и заболеваемость раком в Канаде зашкаливает. Я знаю лишь несколько семей, независимо от достатка, где нет умерших или страдающих от рака. Статистика, естественно, всячески замалчивается. Мой Тед, озабоченный здоровым образом жизни, был поражен, когда я объяснила, насколько важно измерять уровень радона в нашем полуподвале. Весной грунтовые воды по трещинам поднимаются к поверхности земли, выталкивая радиоактивный газ радон в жилые помещения. Простейший способ измерить уровень радона – карманный дозиметр. Я привезла 10 штук. В тот же год мой Тед установил в бейсменте дорогостоящее оборудование для вытяжки радона при повышенной его концентрации. Мерфи хотел заняться рекламой счетчиков Гейгера. Позже со мной связался президент компании Дайректлинк Дон Бурдени, профессионал по «опасным предметам в быту». Он с самого начала разговора предостерег меня от рекламы и распространения счетчиков Гейгера, которые, как оказалось, запрещены в Канаде и США по причинам шпиономании. Во-вторых, Бурдени захотел стать канадским брокером российского бытового оборудования в случае организации любых поставок. У наших дозиметров был существенный недостаток: когда истекал срок батарейки, дозиметр выбрасывался, поскольку

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

64

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

в Канаде не производили таких источников питания. Когда полицейские нашли три или четыре использованных дозиметра, то тут же с упоминанием моей национальности и откровениями Мерфи появилась сплетня о «контрабанде плутония». На улику все это никак не тянуло, но как сплетня работало. Она жива до сих пор, только сейчас в контрабанде обвиняют уже не меня, а моего погибшего мужа. Эффектную «операцию» провели власти в отношении нашего семейного имущества. Оценили имущество в – тысяч, занизив сумму на треть. Специальная Общественная комиссия (Паблик траст) взяла под контроль всю процедуру передачи наследства, поскольку муж не оставил завещания, а я подписала брачный контракт и отказалась от пенсии мужа. Комиссия быстренько распродала по дешевке (своим людям) собственность мужа: за дом ценой минимум тыс. выручили 87 тыс., за машину вместо 10– 2 тыс., новый кондоминиум стоимостью 25 тыс. почему-то ушел за 18 тыс. долл. и т.д. Несмотря на очевидный факт моей непричастности к дележу наследства, полиция и адвокаты братьев мужа придумали басню, что обвиняемая обокрала мужа, а когда он обнаружил кражу, убила, чтобы избежать разоблачения. Говорили о каких-то участках земли, квартирах и коттеджах… Эти сплетни живы и сегодня, хотя родственники Теда получили и растратили всё доставшееcя им наследство довольно быстро. Неоприходованными оставались «фамильные драгоценности», которые муж привез и подарил мне 18 июля г. Он был на похоронах жены брата Януша в Варшаве. Ее ценные вещи были поделены между мной и Сейко, женой брата Богдана. Не помню точно, что там было, кажется, брошь, подвеска, перстень, кольцо, что-то еще. Мне предстояла трудная поездка в Ванкувер, я даже не открыла шкатулку. Естественно, всё пропало. Братья мужа до сих пор, спустя 20 лет, присылают мне и в Паблик Траст

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

65

письма с требованием вернуть фамильные вещи. Первое время офицеры Траста тоже донимали глупыми предложениями, но в последние годы одумались. Никак не могли у меня оказаться драгоценности. В момент ареста на мне не было никаких украшений, кроме недорогих часов и золотого крестика от бабушки. Я получила разрешение войти в дом через четыре месяца после трагедии. К тому времени там уже ничего ценного не осталось. Между прочим, формально драгоценности принадлежали мне. Парадокс, но это как раз я могла бы требовать у полиции вернуть мою собственность, на существовании которой так настаивали родственники мужа. А теперь немного романтики. На рубеже тысячелетий, когда мир застыл в ожидании конца света и второго пришествия, в крошечной Манитобе тоже происходило коечто неординарное. Странные события разворачивались вокруг иммигрантов. В те времена приток мошенников из Украины и России вырос до неприличных размеров. Мой друг, побывавший в Торонто, был потрясен обилием мафиози в русскоязычных ресторанах. Пригласивший его приятель, указывая на столики справа и слева, называл имена и клички находящихся в международном розыске знаменитостей. Канада пригрела всех и не выдавала никого, разумеется, вполне официально и небесплатно. Канадский иммиграционный департамент претворял в жизнь политику, согласно которой каждый иностранец, вложивший в экономику тысяч долл., автоматически получал статус полуиммигранта, а через год – паспорт гражданина Канады. В Манитобе появилась группа «русскоязычных миллионеров» неизвестного происхождения. Эти скороспелые богачи покупали и строили шикарные особняки, фермы и дачи, вели широкий образ жизни, никак не связанный ни с бизнесом, ни с торговлей. Развлекались, проедая наворованные миллионы.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

66

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

В те годы один из моих старых знакомых, семидесятилетний Эдвард Вансбуттер, заскучал в своем просторном городском доме с садом-огородом и любимицей хаски. Красивый загородный коттедж в престижной парковой зоне тоже не мог утешить одинокого вдовца. Эдвард потерял Ядвигу, с которой после мировой войны иммигрировал в Канаду, нажил троих детей, дом и скромную пенсию. Взрослые дети давно отделились и жили типично канадской жизнью – работа, автомобиль, ТВ-шоу. Эдвард же любил всё русское – музыку, литературу, уклад жизни, традиции. Особо почитал русскую кухню. Великолепно готовил, причем в его репертуаре были практически любые русские блюда, от окрошки до расстегаев и от классического борща до ржаного кваса. Беда в том, что ему не с кем было поговорить по-русски и некому было мыть кастрюли. Зная о моем бедственном финансовом положении, он просил переселиться в его дом, предлагая варианты брака и помощь в «борьбе с канадским правосудием». Нужно ли объяснять, почему я отказалась. Но он не оставил поиски спутницы жизни. Сначала Эдвард нашел украинку Машу, женился на ней и взвалил на жену работу по дому и в огороде. Маша долго терпела канадский образ жизни, но в конце концов уехала в родную закарпатскую деревню и не пожелала возвращаться в благословенную Канаду, отказываясь от всякой материальной помощи. Тогда пенсионер Вансбуттер примкнул к группе русскоговорящих миллионеров. Бездельники развлекались, как умели. Миллионер Гена Игнатов, например, активно использовал службы знакомств – «Брак с иностранцем», «Отдых за рубежом» и другие – для выбора и аренды постсоветских женщин. Уникальные возможности Интернета позволяли оценивать женское тело в бикини и высылать фиктивные приглашения «на работу». Приглашения рас-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

67

пределялись по месяцам, с мая по сентябрь. Согласно графику, «свеженькие» прибывали, проводили по месяцу с каждым членом группы и убывали к себе домой обычно без последствий. У Эдварда «без последствий» не получилось. Он не был циником. Проведя с некоей Еленой Трубеевой из петербургского казино два месяца, он решил развестись с украинкой Марией и жениться на Елене. Приехал ко мне за помощью составить приглашение будущей невесте. Он с гордостью (!) показал фотографии, на которых Елена, абсолютно голая, седлает мотоцикл, лезет на крышу его коттеджа по лесенке. Типичное порно. О чем я и сказала наивному старику. Пыталась его предостеречь. Но что значили мои жалкие доводы против богатого тела Елены!? Ничего. Эдвард женился. Правда, произошло это не сразу. Все-таки нужно было вначале получить развод с Марией. Кончилось лето, кончилась виза, Елена улетела в свое казино. Всю зиму Эдвард с Еленой по три-четыре часа ежедневно болтали по телефону. Эдвард жаловался, что приходится платить до долл. в месяц за «телефонное» удовольствие, глядя на фотографии, вспоминать о прошлом и мечтать о будущем. Весной товаровед Елена, эстонка по национальности, приехала более подготовленной. Она продала бизнес, сдала в аренду квартиру, собрала энную сумму (говорят, 50 тысяч долл.) и твердо решила получить канадское гражданство. Состоялась свадьба, заключили брачный договор, с которым Елена была не согласна, но все-таки подписала. Дети Эдварда настояли на нем, поскольку новая жена явилась из постсоветского пространства и была на 32 года моложе их отца. Среди иммигрантов тут же нашлась украинская семья Вербенюк, с которой Елена подружилась. Глава семьи Василий оказался стойким русофобом, несмотря на то, что свои доллары накопил в российском нефтяном Сургуте. Вербенюки получили канадское гражданство в основном

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

68

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

при поддержке манитобской родни. Алла Вербенюк утверждала: «Все мужчины вокруг меня служат в полиции». Как известно, в канадскую полицию берут с «чистой» биографией. Летом г. супруги Вансбуттеры путешествовали по стране, в то время как Алла присматривала за их домом, поливала цветы и огород. Однажды утром позвонил кто-то из Вербенюков и спросил, как я себя чувствую и какие планы на сегодня. Я чтото отвечала, не помню, была занята. Через 10 минут Алла привезла ко мне Елену. С порога Елена объявила, что их – Вансбуттеров – обокрали, и они уверены в моем соучастии. Вызвали полицию. Приехавший полицейский опросил нас и не поверил в мою причастность к «ограблению». Не поверил потому, что список пропавших вещей включал свыше 30 предметов, гораздо более ценных, чем находившиеся у меня три их кассеты с русскими фильмами. Эдвард с Еленой сами перед поездкой привезли мне их для просмотра. Когда полицейский убыл, прибыл Эдвард. Отводя глаза, попытался урезонить разбушевавшуюся жену. Они убрались к вечеру, когда мне просто стало плохо. Через неделю Эдвард уже просил у меня прошения, дескать, Елена ревнует. Я не могла не простить слабака, ведь после ареста в июле г. именно Вансбуттеры согласились принять меня. Конечно, тогда я им заплатила за гостеприимство долл., когда под залог квартиры в Москве взяла в долг несколько тысяч для адвокатов. Но продолжала быть благодарна Ядвиге и Эдварду, что приютили, накормили, дали кое-какую одежду. В память Ядвиги я простила Эдварда. Он уже рассорился с Еленой и пытался выгнать ее из дома. Часто приезжал ко мне и жаловался. Про семейство Вербенюков сказал: «Ошиблись, не того полицейского вызвали. Хотели навесить на Вас еще и воровство».

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

69

Осенью г., одновременно с началом моего второго суда, департамент иммиграции завел дело на Елену, инкриминируя ей «введение в заблуждение иммиграционной службы», «соблазнение» и «побуждение к браку» семидесятилетнего старика. Весной г. до меня дошла весть, что ее депортировали. Мюриел Смит познакомила меня с вдовой брата мужа. Элеонор происходила из семьи венгерских богачей, разводивших лошадей и потерявших собственность после Второй мировой войны. Она музыковед, издала книгу о творчестве Берлиоза. Унаследовала от мужа и родственников несколько миллионов. Могла себе позволить жить попеременно в Париже и Лондоне, с заездами на историческую родину. Мюриел пригласила Элеонор погостить, но тратить время на нее не могла. Я встречалась с миллионершей несколько раз, однажды она угостила меня кофе. Гуляли в парке, говорили о Венгрии. Элеонор удивлялась тому, что «простые венгры» становятся беднее, сельское хозяйство и туризм разваливаются Ведь страна – наконец-то! – стала европейской, должна развиваться и богатеть. Почему же с каждым годом народ всё больше озлобляется против «европейских ценностей» и с грустью вспоминает семидесятые-восьмидесятые годы. Сытый голодного не понимает. Приходилось объяснять, что в те времена тысячи советских туристов посещали Венгрию, я тоже с удовольствием (дешево!) отдыхала на Балатоне. Зажигательные чардаши. Великолепная кухня. Коттеджи в садах. Сливы и груши устилают землю, трудно подойти к пляжу. Мы тазами собирали фрукты из-под ног, прокладывая тропинку, жалко наступать. Советский средний класс оставлял миллионы в ресторанчиках, сувенирных лавочках и винных погребках, пополняя скромные, но стабильные форинтовые доходы венгров. Поставки овощей, фруктов, соков и вина рекой текли в Союз в обмен на ценности, пополняв-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

70

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

шие бюджет маленькой страны. Всё рухнуло. Что имеем, не храним, потерявши, плачем. А ко мне некоторое финансовое облегчение пришло с приглашением Дэвида Никкела повозить его жену. Присцилла родом из Индии. Обычаи семьи не поощряют вождение автомобиля. Присцилла неплохо зарабатывала сиделкой. Терпеливая и работящая, она имела много клиентов, которые жили далеко друг от друга. Приходилось не только аккуратно доставлять пугливую индианку по адресам клиентов и возвращать домой на загородную ферму, но и разбираться в ночной топографии Виннипега. Большинство канадских городов очень «просторные», прерия располагает к территориальной щедрости. Платили мне натурой, продуктами. Дэвид охотился и рыбачил, привозил диких гусей, мясо кабанов, оленину и рыбу. В Штатах они покупали дешевые фрукты и сыр, делились со мной. Их ферма располагалась на берегу Ред Ривер в 20 км от границы США. Дэвид выделил нам Crysler New Yorker – очень комфортабельный автомобиль. Вообще-то друзья доверяли мне роскошные машины, но я почему-то любила две – мою прежнюю Ford Festiva и трудягу Track Silverado В местах с высокой плотностью автомобильного населения Фестива дает шанс запарковаться в любом месте, выскакивать из большинства пробок и даже залезать в чужие дворы. Минус в том, что в случае ДТП авто сминается гармошкой, как спичечный коробок. Напротив, Силверадо приятно и безопасно водить в густом автопотоке, в условиях интенсивного трафика. Сидишь в такой машине и свысока наблюдаешь за автомобильной мелкотой, которая шарахается от тебя как от танка. Перед началом второго суда из Варшавы вернулась Данута Подкоморска. Она рассказала, что не смогла выполнить мою просьбу, положить букетик лаванды на могилку

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

3. В ОЖИДАНИИ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА

71

моего Теда. Брат Януш «взбеленился», когда услышал от Дануты слова в мою защиту. Данута пыталась высказать свое мнение о трагедии: она считает Людмилу жертвой, так как полиция сфабриковала дело против «русской жены». Полицейские следователи, сказала Данута Янушу, заставляли ее тоже подписать показания, где половина – вранье. Когда же она отказалась, не постеснялись сказать: «Мы понимаем, Ваша память с возрастом ослабела» Януш сначала зафыркал, потом взмахнул руками, вскочил и убежал. Дануте ничего не оставалось, как покинуть его дом. Кроме Януша, никто из родственников кладбище не посещает. Польские наследники возмущались, что слишком долго приходится ждать окончательного вердикта. Сын моего мужа (от первой жены) отказался от наследства, зато бывшая жена сына со своим новым мужем требовали выплатить их долю немедленно. В ожидании наследства поляки вскладчину наняли виннипегского адвоката с хорошим «слухом» – он успешно дирижировал слухами и сплетнями.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4 СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Меня ждал второй процесс. После того, как мы выиграли апелляцию в г., я решила не повторять ошибок и сама подготовила анализ полицейских рапортов, экспертных отчетов и других материалов. Получилась рукопись объемом страниц. Передала ее адвокату Уолсону и просила прочитать до суда. Рукопись он взял и тут же перекинул помощнику со звучной фамилией Лондон. Вчерашний студент Аарон Лондон старался как мог. Он просмотрел рукопись и выслушал мои комментарии. Но решение-то принимал Уолсон, а он мои замечания не прочел. Я тогда еще не разбиралась в ситуации и не могла знать, что невозможно было выиграть у судьи Моннина при любом качестве защиты. Уолсон же считал: если удастся до суда убрать все намеки на наследство, то присяжные просто не смогут обвинить человека без мотива, свидетелей и физических улик. Так в Канаде не бывает. Судья Марк Моннин работал в гражданском суде и никогда не судил уголовные дела. Наш судебный процесс можно считать его первым опытом в уголовном делопроизводстве. Такой опыт необходим каждому судье для продвижения по службе, например, получения должности верховного судьи провинции.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

73

Поэтому не удивительно, что молодой Моннин убрал мотив за отсутствием доказательств, но отыгрался на другом. Он открыто поддержал все фантазии полицейских, в том числе ведущего следователя Скотта Белла, супервайзера Грютера и констебля Раутавуори. В инструкциях членам жюри присяжных судья заявил: не обращайте внимания на выводы эксперта сержанта МакЛина, он прибыл на сцену преступления после Белла и Раутавуори, значит, его показания менее значимы, чем показания двух полицейских. Тот факт, что Белл не обучался анализу пятен крови, а Раутавуори имел за плечами всего лишь двухнедельные курсы под руководством того же сержанта МакЛина, известного в западных кругах профессионала, судью не остановил. Марку Моннину требовалось довести свой первый уголовный процесс до «нужного» вердикта. Приговор «виновна» обеспечивал карьерный рост. Гражданский судья Моннин мог получить продвижение по службе только при поддержке Короны, мнения адвокатов в карьерном росте судей не учитываются. Моннин инструктировал присяжных не принимать во внимание результаты эксперта МакЛина, специально приглашенного полицией из Эдмонтона для анализа пятен крови. МакЛин прибыл на следующий день после трагедии, осмотрел сцену преступления и не нашел того, чего ждали от него полицейские. МакЛин не подтвердил полицейскую версию о том, что имела место «попытка чистки» внутри дома. Скотт Белл и Раутавуори утверждали, что нашли «доказательства попытки смыть кровь», называя личные «ощущения» доказательствами. Никаких щеток, приспособлений, детергентов и прочей химии обнаружено не было, только пролитая вода. МакЛин сомневался даже в том, что именно пролито первично, вода или кровь Он полагал, что единственное пятно крови в гостиной имеет слегка размытые края, и никаких следов удаления пятна

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

74

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

нет. Казалось бы, проще простого вырезать небольшой (30x50 кв. см) кусок ковра с пятном крови и воды в качестве основной улики по столь важному вопросу. Экспертиза наряду с визуальной оценкой выявит, что и в какой последовательности пролито на ковер, какие чистящие средства использовались или никаких, и таким путем с точностью до 99 процентов докажет «попытку чистки» или ее отсутствие. Такой элементарной для любого расследования операции проделано не было. Кусок ковра не был предъявлен суду, потому что его не посчитали нужным представить как улику. Не было ничего, кроме «ощущений» Белла и Раутавуори. Судью Моннина не смутило отсутствие каких-либо вещественных доказательств, он настоял на признании «ощущений» двух дилетантов в качестве важной улики. На любительском уровне проводилось практически всё расследование, на том же примитивном уровне проходили дискуссии в суде и заключительный инструктаж членов жюри. Между апелляцией и началом второго суда местные СМИ освежили в памяти манитобцев (и присяжных!) финансовые аспекты обвинения: «Рожденная в России ученая забила мужа до смерти. Она хотела получить более тысяч после смерти мужа». Перед началом второго суда я просила Уолсона сделать всё возможное, чтобы судебный процесс проходил где угодно, только не в Манитобе. Эта провинция настолько глубоко поражена антирусскими настроениями, подогреваемыми прессой, слухами и сплетнями, что выиграть защиту человека «русской национальности» просто невозможно. Есть прецеденты переноса судебных процессов в другие провинции, почему бы нам не воспользоваться правом на справедливый суд. В то время я еще не знала, что правосудие Манитобы растратило бюджетные деньги на строительство еще одного здания суда, в котором

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Статья в газете в канун рассмотрения апелляции в г. Заголовок: «Расчетливый убийца или невинная жертва туннельного видения»

75

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

76

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

новейшие системы видеослежения и охраны потребовали дополнительных ассигнований, опустошивших казну. Так понималась декриминализация города манитобскими властями. Виннипег занимал первое место в Канаде по количеству убийств на тысяч населения и получил прозвище «столицы убийств». Перевод судебных заседаний куда-либо повышал затраты, следовательно, был нереален. Судебный процесс г. проходил осенью. Я была очень слаба физически, нестабильна психически. Бессонница подавлялась лекарствами, работоспособность возвращалась только после крепкого кофе. Аппетит отсутствовал, физические упражнения и прогулки не помогали, придуманные отвлечения (разговоры с друзьями, письма, фотография, работа над книгой по Циркумполярному Северу) не позволяли забыть основное – впереди суд, с большой долей вероятности – тюрьма и смерть. Перед началом процесса предстояло выбрать жюри присяжных. Чисто формальная процедура, чисто механические вопросы-ответы типа: Что Вы читали или смотрели по ТВ о деле? Знакомы ли Вы с делом? – Нет и нет. И тот же набор добропорядочных канадцев, которые после честных ответов «нет» тут же лезут в Интернет или звонят «знающим» людям, в результате разбираться в уликах и показаниях уже не обязательно. Как и при первом судебном процессе четыре года назад, психологическая среда умело формировалась посредством СМИ и ажиотажем папарацци. Ранила не столько сама «охота», сколько широкое привлечение детей на большинство слушаний. Школьники 12–16 лет с видимым удовольствием смотрели и слушали о кровавых событиях 20 июля г. Мои друзья возмущались громкими разговорами в зале, смехом и возней – детям трудно усидеть смирно два часа. Сопровождавшие их воспитатели объясняли нам, что школьная программа предусматривает знакомство с су-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

77

допроизводством путем регулярного посещения судебных заседаний. Вывешенный у входа в здание календарь с широким спектром криминальных дел позволял ученикам выбирать, что они хотели бы послушать, чтобы набраться мудрости. Все, без колебаний, голосовали за убийство! Как же иначе – страна демократическая, у каждого есть право копаться в чужом грязном белье, даже у несмышленышейподростков. Газетная статья: «Манитоба Между прочим, на лидирует по темпам роста географию, историю и преступности в стране» классическую литературу времени в школьной программе не хватает, то есть в канадско-американских школах НЕТ таких элементарных предметов, как история и география, а литература «покалечена» до уровня американских авторов. Шекспира, Достоевского и Толстого изучают по голливудским фильмам. Историю с географией заменяет страноведение, сфокусированное на Колумбе и английской колонизации. Всё из-за отсутствия времени, чтобы – не дай Бог! – не перегрузить учеников лишними знаниями. Криминальная практика лишней не считается. Сценарий Короны не изменился. Обвиняемая убила спящего на диване мужа, нанеся более 30 ударов тяжелым предметом (предметами), выволокла тело на улицу, там его

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

78

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

одела, навалила сверху велосипед, сбегала к реке и спрятала орудие убийства, переоделась, постирала обрызганную кровью одежду и вызвала полицию. В попытке снивелировать вопросы о 14 (или 17?) чужих следах по крови Корона присоединила к ненайденному оружию еще и обувь, в которой обвиняемая якобы действовала на сцене преступления. После убийства ей пришлось бежать к реке через парк и прятать всё это где-то «среди ландшафта», по словам прокуроров, хотя тренированные ищейки, водолазы и полсотни полицейских так и не предъявили суду ни оружия, ни кроссовок, с которых «кровь капала на велосипед, цементный пол и ступени крыльца». Чушь какая-то! Ссылки на странные носки, якобы найденные констеблем Раутавуори в парке возле реки, выглядят смешно. Офицер нашел на самой посещаемой площадке пару носков, по его словам, поднял, положил в карман и забыл Через три дня вспомнил и передал Швагеру в качестве улики. Носки обследовались на предмет ДНК обвиняемой. ДНК не нашли, но нашли два волоса (по одному на каждом носке). Нет слов. Сценарий содержал многочисленные противоречия в деталях и доказательствах. Как известно, дьявол в деталях. В моем случае именно совокупность доказанных фактов и деталей противоречила теории Короны. Тед не был убит спящим на диване. Где и как его атаковали – достоверно неизвестно, но НЕ во время сна и НЕ на диване в гостиной. Патологоанатом МакДоналд в рапорте о вскрытии и показаниях на суде говорил о «ранах обороны и нападения» на теле жертвы. Он сравнивал происходившее на сцене преступления с «боксированием и борьбой», детально описывая мощный «боксерский удар», который Тед нанес кому-то из нападавших. Естественно, на теле преступника должны были остаться адекватные раны. На кулаке жертвы (пальцы, ладонь) выделялся огромный синяк, значит,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

79

у преступника следует искать нечто подобное. Но у меня ничего похожего на кровоподтек обнаружено не было. После нанесения десятков ударов диван и стена над жертвой и сам преступник должны были быть покрыты пятнами крови. Патологоанатом подчеркивал: голова хорошо снабжается кровью, во время ТАКИХ ударов череп крошится, и кровь фонтанирует из поврежденных артерий. Ничего подобного на диване и стене над ним полиция не обнаружила. И ни пятнышка как ни старалась не нашла на мне констебль Кендра Рей во время тщательного личного досмотра 20 июля. Противоречат логике все ключевые фрагменты сценария Короны. Зачем преступнице, у которой в кармане авиабилет и деньги, забронирован номер в отеле и заказано такси, бегать по берегу реки с тяжелой дубиной и окровавленной обувью, заливать водой ковер, выволакивать из дома килограммовое тело, одевать его и оставлять на виду у всей улицы? И при чем здесь велосипед? Где наличность из бумажника Теда и фамильные драгоценности, пропажу которых братья мужа до сих пор не могут забыть? Где мой бумажник с деньгами, водительскими правами, банковскими картами, медицинской страховкой и прочими документами, без которых никто на Западе не путешествует? Мои российский и канадский паспорта вместе с международными водительскими правами полиция нашла в ящике стола, а бумажник с деньгами исчез. Зачем стирать одежду, если можно взять ее с собой вместе с оружием и обувью и выбросить вдали от дома? Кстати, вся постиранная одежда принадлежала мужу. Среди извлеченных из стиральной машины вещей полиция нашла и тот свитер, в котором Тед ездил на встречу с польскими друзьями. Фабриковски опознали «улику номер 33» под присягой заявив, что именно в этом свитере Тед был у них вечером 19 июля. Вопросов много, ответов нет, как нет и логики в теории Короны.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

80

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Как обычно, отсутствие логики никого не смутило, ни судей, ни прокуроров, ни адвокатов защиты, ни присяжных. Ведь речь шла о русской. Во время процесса г. Уолсон и Лондон были настолько уверены в нашей победе, что не потрудились выставить ни одного свидетеля защиты. Против меня было 32 свидетеля Короны, в том числе 20 полицейских, а за – никого. Почему? Уолсон объяснял такой перекос желанием выступить последним, чтобы отправить присяжных вырабатывать вердикт на основе доводов защиты. Канадский закон дискриминирует защиту, которая не может выступать последней, если выставит хоть одного свидетеля. В Канаде разрешены так называемые «свидетели характера обвиняемого», которые зачастую делают проигрышное дело выигрышным. Конечно, со свидетелями надо работать, адвокаты должны объяснить им, как держаться на перекрестном допросе, отражать атаки прокурора и не навредить защите. Семеро моих друзей готовы были под присягой показать, что я не опасный человек и не жулик, а известный ученый, что мы с Тедом любили друг друга. Но Уолсон решил отказаться от свидетелей. Думаю, адвокаты просто поленились, были уверены в победе. Или не хватило времени для работы со свидетелями. Ведь мои свидетели – честные люди, не солгут под присягой, их трудно подготовить к обороне от прокурорских инсинуаций и оскорблений. Иное дело настоящие преступники, у которых друзья под присягой способны на любую ложь, чтобы вытащить подельника из беды. Уолсон не захотел тратить драгоценное время на свидетелей. Тем не менее адвокаты не прошли мимо забот о гонораре. Пока я в библиотеке суда ждала вердикта, а ждать пришлось три дня, Уолсон послал Лондона ко мне с бумагой, из которой следовало, что в случае выигрыша я выплачу

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

81

Схема места преступления, составленная Людмилой Ильиной

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

82

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

ему тысяч за сервис. Выигрыша не получилось, гонорар остался прежним – 65 тысяч. Меня тогда арестовали в зале суда. Предчувствие трагедии не обмануло. Имея опыт предыдущего судилища, я уже в середине слушаний предположила негативный приговор и приготовила 60 таблеток диазепама, растворив их в апельсиновом соке. Врачи говорили, что 40 таблеток достаточно, чтобы уснуть навсегда. После провозглашения вердикта выпила таблетки. В памяти осталось: Лондон встал передо мной на колени, взял мои руки в свои и сказал, что Уолсон уже в канцелярии, подает заявку на апелляцию, и я выйду на поруки Сознание отключилось. Очнулась в камере КПЗ. Лежу на топчане в робе – жестком пластиковом сарафане. Тело горит, покрыто пятнами и струпьями. Отрава сработала. Но здоровые почки и печень стояли на страже и спасли мне жизнь. Тогда я не была уверена, к добру ли. Девицы из КПЗ рассказали, что две дюжих конвоирши приволокли меня и переодели, на вопрос, что с ней, ответили: «передозировка». Относились ко мне в КПЗ лучше, чем в Портидже, я имею в виду заключенных. Одна подарила апельсин, другая помогла встать, когда мне стало плохо, а третья постоянно давала советы. Уолсон подал заявку на апелляцию. Последовали слушания, на которые меня в наручниках, кандалах и тяжелых цепях долго вели от КПЗ по подземному переходу, через новое и старое здания суда по длинному коридору к дальней угловой комнате. У десятка дверей толпились граждане с детьми, для которых обвешанная цепями старуха в сопровождении двух конвойных воспринималась не только как бесплатное зрелище, но как символ зла, угроза их личному благосостоянию. Такой показательно унизительный проход канадская юстиция называет «воспитательным актом» для осужденного и зрителей. Судья разрешил ждать апелляцию по месту жительства. Документы оформляли

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

83

два дня. Отсидев восемь дней в КПЗ, вышла на поруки. Уолсон и Лондон готовили апелляцию в Верховный Суд Манитобы. Встречаться со мной не захотели и гордо отказались от дополнительной платы. Небывалый случай! Этот выход на временную свободу запомнился потому, что за мной приехали Мюррей и Мюриел Смит. Был поздний вечер незадолго до Рождества. Мокрый снег. Под колесами – темное соленое море, вдоль пустых улиц – метровые стены из снега с песком, снежные комья бьют в лобовое стекло. По ледяным накатам машина идет юзом. Мюррей вел на автопилоте. Они везли меня к себе. Молчали. Мне вспомнился советский фильм Желакявичуса «Это сладкое слово “свобода”», и я перефразировала: «Эта соленая, грязная, ужасная СВОБОДА». Фильма они, конечно, не знали, но меня поняли. Мне оставалось быть свободной полтора года. Мюррею оставалось жить четыре месяца. Он скончался от рака. Апелляцию назначили на осень г. К сожалению, апелляционные слушания больше походили на цирк. Казалось, за семь лет ко многому привыкла, но к фантазиям прокурора Соулла привыкнуть было невозможно. Отвечая судье, почему не найдено следов крови по дороге к реке и вообще в окрестностях дома, Соулл заявил, что оружие и обувь с окровавленными подошвами обвиняемая завернула в газеты, отнесла на берег реки и утопила, а газеты принесла обратно и постирала (газеты!) вместе с другой одеждой убитого. Пришлось остановить лгуна, конечно, через Уолсона (обвиняемый не имеет права общаться с кем-либо, кроме адвоката), просить принести коробку, из которой вытащили улику номер – клочок газеты размером 6x10 кв. см, извлеченный полицией из стиральной машины. Как в него можно завернуть чтолибо, прокурор объяснить не смог. Клочок польской газеты находился в кармане шортов мужа. В самолете по пути

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

84

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

из Варшавы Тед читал газету, вырвал интересную статью, положил в карман и забыл. Он стирал белье накануне вечером, как обычно, не проверив карманы. Полиция нашла в стиральной машине только его одежду, включая белые шорты и клочок газеты. Что касается реки, то полицейские команды с водолазами и собаками-ищейками не обнаружили ни оружия с обувью, ни каких-либо следов крови нигде в окрестностях нашего дома. Соулла это не смутило. Он продолжал сочинять. «Все кровавые следы ведут в дом» – неправда. Следы вели в разных направлениях, в том числе в сторону лужайки, а на траве, по мнению полиции, искать кровь бесполезно. Детективы и не искали. Соулл напирал на «наличие огромной массы крови в стиральной машине». Тоже неправда. ДНК-тестирование не подтвердило, что внутри машины была кровь, а снаружи кровь могла быть старой, оставленной Тедом после его падения с велосипеда накануне. Соулл напомнил судьям, что обвиняемая была озабочена пропажей денег, когда тело мужа лежало у порога, но при этом добавил: из дома ничего не пропало, вещи остались нетронутыми. Прокуратура и полиция знали: ценности пропали, а в гостиной всё было вверх ногами. Вопрос мотива преступления Соулл решил не рассматривать, хотя отсутствие мотивации при совершении убийства не свойственно образованным (нормальным) и трезвым людям. Но ведь «она русской национальности, у нее российский паспорт», значит, способна совершить «садистское убийство», по определению Короны, «свирепую, бешеную атаку». Будучи в трезвом уме. Без мотива. Конечно, мы проиграли. Верховный судья Скотт не мог допустить нового суда. Казна пуста. Подобный нашему, длительный судебный процесс обходится от одного до полутора миллионов долларов. Но гораздо важнее то, что семья Скоттов пребывает в дружеских отношениях с мо-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

85

гущественной семьей Монниных. В Канаде апелляция базируется исключительно на ошибках судьи и никогда не принимает во внимание ошибок полиции и прокуратуры. Судья Марк Моннин, совершивший по молодости и неопытности множество ошибок в своем первом уголовном процессе, тем не менее ожидал повышения в должности. Верховный судья Скотт просто не мог из-за какой-то русской повредить карьере друга. Его бы не поняли в адвокатской среде, где господствует жесткий корпоративный интерес, ты – мне, я – тебе. Прокурор Соулл вскоре существенно продвинулся по службе. В г. мои адвокаты добивались проведения ДНК-тестирования, запросили Манитобу и получили документ, подписанный Соуллом в качестве заместителя генерального прокурора Манитобы, в провинции он же – заместитель министра юстиции. После провала апелляции меня снова посадили в КПЗ, но через неделю выпустили на поруки в ожидании нового, на сей раз федерального рассмотрения дела. Накануне выхода из КПЗ я получила тревожное известие от Мерфи. Он должен был поливать мои цветы. 22 сентября г. судья разрешил выпустить меня под залог, и пока оформляли документы, в ночь на 23 сентября мою квартиру ограбили. Мерфи утром привез кое-какие продукты и нашел дверь взломанной, повсюду царил разгром, электроника (старая), ТВ и телефон исчезли, а посреди гостиной валялось орудие взлома – фомка. Тед вызвал полицию. Уличный полицейский не мог сдержать изумления: за 10 лет службы впервые видел такое ограбление, когда бедная квартира не только ограблена, но и разгромлена. В бедных районах вообще квартиры грабят редко, себе дороже. Мы с Мюриел Смит подали заявление в полицию. Тамошние пессимисты сказали: в Виннипеге краж в день и грабежей в неделю, расследуют исключительно пропажу особо ценных

Статья в поддержку Людмилы Ильиной: «Осужденная убийца невиновна: частный взгляд»

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

87

вещей, застрахованных и маркированных собственником. У меня было нечего страховать и маркировать. Мюриел вела переговоры с полицией. Ее личность вызывала уважение, поэтому инспектор велел позвонить через месяц, справиться, как идет расследование. В холле полицейского управления мы увидели следователя Тиссена, он допрашивал меня 20 июля г. Нехорошие предчувствия охладили желание просить о помощи. Но Мюриел уверяла, что полиция для того и существует, чтобы расследовать кражи. Через месяц, позвонив по данному мне номеру, я узнала голос Скотта Белла, второго следователя, который допрашивал меня в г., врал под присягой на судах и слушаниях, фальсифицировал улики и давил на свидетелей. Оказывается, его перевели из отдела убийств в отдел грабежей, который он и возглавил И еще я узнала, что сосед снизу – Ховард Дин отсидел 10 лет за убийство клиента в Онтарио. Он занимался выбиванием долгов для ростовщиков, в г. вышел на поруки и уехал подальше от подельников, которые досиживали срок, потому что не «сотрудничали» с полицией. Ховард Дин, как сообщил мне домовладелец, регулярно навещался местной полицией. Не думаю, что его интересовал мой электронный хлам, скорее, кто-то подрядил Ховарда на ограбление. Исчезли телефонные счета с номерами телефонов, письма и конверты с адресами, визитки, словом, вся доступная информация о моей частной жизни. Узнав голос Белла, я постаралась забыть о расследовании, которого никто и не думал проводить. В июне г. Уолсон отправил документы в Оттаву. Не прошло и месяца, как пришел негативный ответ. Невероятная скорость вынесения решения поразила моих адвокатов, которые ожидали результатов осенью, после каникул. В июле–августе у канадского правосудия «мертвый

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

88

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

сезон», суды не работают, адвокаты в отпусках, лишь клерки сидят на телефонах. Многостраничные тексты апелляции и ответа на нее со стороны Короны, сотни ссылок на прецеденты, на которых базируется правосудие Канады, первоисточники, документы. По мнению адвокатов, только прочтение обширного материала требовало минимум месяца, затем необходимо было проверить правильность ссылок на прецеденты. Большой объем работы!

Заметка о судейском клане Монниных и карьерном росте Марка Моннина

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

4. СУД: ВТОРАЯ ПОПЫТКА

89

Результат усилий достучаться до правосудия шокировал моих адвокатов. Наша апелляция была отклонена без рассмотрения, полагаю, даже без прочтения, всего за несколько дней. В Федеральном апелляционном суде много барьеров. Прежде, чем документ достигает ЛПР (лиц, принимающих решение), он проходит не через одно сито – опытных юристов, отцеживающих «достойные рассмотрения дела». Семья Монниных имеет мощные связи в верхах. Отец Марка – Алфред Моннин и брат Майкл Моннин заседают в Апелляционном суде Манитобы, занимая наиболее высокие посты в системе канадского правосудия. Это ДИНАСТИЯ в полном смысле слова, Династия Монниных. Напоминает мафию, не так ли? Невозможно одолеть мафиозную династию законными средствами. Я поняла это в тюрьме, получив письмо от Мюриел Смит, которая дружила с женой судьи Скотта, разгромившего нашу апелляцию в – гг. Скотт охранял Монниных. В Оттаве наше дело было отброшено уже на первой ступени, без рассмотрения. Друзья Монниных поспешили изъять материалы, которые могли бросить тень на их династию, повредить карьере юного Марка. Спешка была такая, что одностраничное решение отправили факсимильной почтой 17 июля, чтобы возможно быстрее запереть меня пожизненно, хотя факс документом не является. В решении из Оттавы два слова: «апелляция отклонена» и одна подпись: Гонтье. Кстати, семья Монниных – тоже французская, а франкофоны своих не сдают. Меня взяли под стражу в 24 часа. 17 июля г. я умерла. Для себя. Для людей.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5 ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

Вдвое увеличив «летальную» дозу, приняла диазепам в момент ареста, 80 таблеток по 5 мг каждая. Очнулась на следующее утро. Враньё о летальных дозах транквилизаторов запомнила на всю жизнь. Или половина из них плацебо? Позже узнала: транквилизатор помог избежать сумасшествия. Спасибо ему. Около полудня 18 июля г. меня вывели из камеры, раздели догола, обыскали, выдали мою собственную одежду, заковали в ручные и ножные кандалы, между которыми короткая цепь, пристегнутая к тяжелому поясу. Кстати, заключенных-инвалидов тоже приковывают к носилкам и коляскам, чтобы они не могли двигаться. По канадскому ТВ однажды видела документальный фильм о родах: заключенная лежала распятая на специальном ложе, растопыренные руки и ноги намертво пристегнуты специальными ремнями. Спросила охранниц: зачем, как такое возможно? Получила ответ: для сохранности жизни роженицы и ребенка. Хирургические операции тоже делаются на «распятии». Навесив кандалы и цепи, меня свели во двор. Тюремный фургон стоял, разинув пасть. Сначала не менее двух

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

91

часов мы разъезжали по Виннипегу в погоне за подростком, которого требовалось отвезти в ювенальную колонию Портидж Ла Прериа. Наконец, подростка нашли, сковали ему руки, и еще через 50 минут мы добрались до колонии, где более часа оформляли доКандалы («сбруя») кументы. Лишь к вечеру меня для арестантов в Канаде. выгрузили в полуподвальной Рисунок автора. приемной тюрьмы, такой знакомой и такой проклятой. Как водится, раздели догола, дотошно обыскали, включая обследование заднего прохода, промежности, ушей, рта и носа, выдали пластиковую робу и поместили в клетку самоубийц. На сей раз не церемонились: круглосуточно яркий свет и видеонаблюдение, каждый час проверка-побудка. И так всю неделю. Клетка находится в небольшой комнате, вместе с другими семью клетками, режим содержания в которых «нормально максимальный». Через неделю медсестра Нина (украинка) согласилась организовать встречу с криминальным психиатром. Как Нина, так и врач пытались выведать мои намерения, а именно, не собираюсь ли я мстить честным канадцам, не хочу ли убить себя или представителей органов правопорядка В клетке с «нормально максимальным» режимом я прожила до 7 августа, хотя «федеральных» заключенных вообще не положено держать в провинциальной тюрьме. Сегодня мне трудно представить себе условия, в которых пришлось провести три недели. Старое вонючее здание тюрьмы не имело воздухообмена, был только кондиционер, да и тот периодически выходил из строя. 30 градусов снаружи и не менее внутри. Восемь человек в клетках едят,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

92

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

плюют, чихают и кашляют, испражняются Семеро «провинциальных» менялись каждые 5–10 дней. Я оставалась. На прогулки меня не выпускали, как я узнала позже, я стала федеральной заключенной с персональным уровнем «высшей категории опасности» (максимум секьюрити). Было ясно, что так я долго не протяну. Кровяное давление резко поднялось, но снова обращаться к Нине я боялась. Она заставила бы глотать запредельные дозы гипотензива. В тюрьме лекарства заставляют принимать, проверяя после этого рот. По ночам у меня из носа шла кровь, появился шум в ушах, память временами пропадала, десны ослабели без витаминов. Помню, как-то клетки отперли для обеда, я воспользовалась отсутствием охраны и стащила один апельсин, поскольку привезли семь порций, а нас было всего шестеро. Еще несколько раз удавалось выменять свою порцию еды (чаще всего десерт) на яблоко. В тюрьмах дают раз в неделю яблоки, иногда апельсины. Обещанный переезд в федеральную тюрьму Эдмонтона состоялся 7 августа. Утром вывели из клетки, велели переодеться в свою одежду и обувь, из личных вещей отдали только очки. Процесс одевания обязательной «сбруи» занял более получаса. Рядом обвешали цепями летнюю аборигенку на восьмом месяце беременности. Она всё переносила безропотно. Мне было больно, кандалы на ногах затягивали туго. В жару ноги быстро отекали, при малейшем движении на коже оставались ссадины и расплывались красно-синие пятна. Цепи не давали возможности поднести руки к лицу, стереть пот, заливавший глаза, затекавший в рот. На улице стояла тридцатиградусная жара, в тюремном фургоне было, вероятно, еще жарче. Кондиционер работал только в отделении для водителя и конвоирши. Обе – молоденькие девочки, видно, по должности ненавидящие всех заключенных. Их специально тренируют,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

93

промывают мозги, внушая, что заключенные – не люди, по отношению к ним – никаких эмоций, только бизнес. На провинциальной границе фургон и конвой поменяли. В этом очередном микроавтобусе было как в духовке – жара достигла максимума. В окошко нам бросили по банану, сандвичу и пластиковой бутылочке с водой. Аборигенка исхитрилась, дотянулась до рта и стала есть. Проголодалась, бедная. Потом попросила остановиться, нужен туалет. Несколько попутных кафе нам отказали, наконец, одно захудалое разрешило. Вывели обеих, конвою не положено разделяться. Воображаю, как мы выглядели, когда волокли цепи и едва ползли к туалету. Цепи не сняли, двери кабинки закрывать нельзя, я поранилась до крови. Боялась инфекции. На обратном пути повстречали мамашу с малышом лет пяти. Она шарахнулась. Малыш округлил глаза: мама, почему они на цепи как злые собаки? А потому, – назидательно ответила мать, – что они опаснее злых собак. Через 9 часов прибыли в Саскатун, в КПЗ, где уже ночевали какие-то женщины. На ночь кандалы и цепи сняли, дали раскладушку и дырявое покрывало. Мне досталось место возле унитаза. Встать не могла. Ноги у щиколоток напоминали два черных бочонка. Утром, несмотря на мольбы и слезы, заковали опять. От боли плохо помню вторую часть пути. В эдмонтонской тюрьме меня выгрузили в инвалидное кресло, которое вкатили в изолятор «максимум секьюрити», по простому – «макс». К сожалению, никто не предупредил о нововведениях в канадских тюрьмах для таких, как я. Необоснованно и негласно ввели дополнительные к официальному приговору наказания, в частности, два года заключения предстояло провести в строгих условиях режима обеспечения максимальной безопасности (максимум секьюрити). Еще одно малоизвестное правило: никаких льгот и поблажек тем, кто продолжает настаивать на своей невиновности.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

94

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Что такое изоляция в «максе», независимо от возраста, здоровья и поведения, не поддается описанию. В мои годы оттуда выходят со сломанной психикой и полностью разрушенным здоровьем, если посчастливится выйти. Второе, тоже нигде не зафиксированное дополнение к основному приговору – никаких послаблений тем, кто настаивает на своей невиновности, – означает, что у заключенного мало шансов перейти из «макса» в «средний уровень» (медиум секьюрити) или «основную популяцию» (дженерал попьюлейшн). Если же удастся, то потом трудно получить персональный «минимум секьюрити». Не признающим вину, наконец, не выйти на облегченный режим (условно-досрочное освобождение – «парол»), что означало оказаться чуть-чуть ближе к нормальной жизни. Чтобы добиться любого облегчения статуса, требуются гигантские усилия, опыт работы с документами и деньги Очень большие деньги! Тюрьма в Эдмонтоне строилась из расчета двухуровневой безопасности, без «максимума», исходя из постулата об отсутствии у женщин-заключенных кровожадности и агрессивности, в отличие от мужчин. Психиатры, социологи и психологи утверждают, что женщины совершают убийства в основном под влиянием обстоятельств, в порядке самообороны и защиты детей от насилия, что соответствует особенностям женской психики. Позже, в погоне за фальшивым «равенством полов перед законом» в женские тюрьмы вмонтировали блоки «максимум секьюрити». Получились тюрьмы «многоуровневой безопасности» с максимальной изоляцией от внешнего мира и жесткой системой ограничений в правах.У мужчин все уровни безопасности разведены по разным тюрьмам. В «максе» заперты наиболее опасные, агрессивные преступники, и там справедливы многочисленные запреты, спецохрана и полная изоляция. В тюрьмах среднего уровня безопасности

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

95

содержится большинство заключенных-мужчин. По сути, там бытуют обычные тюремные законы и правила. Получение персонального минимального уровня дает права на кое-какие привилегии. Как только такой режим разрешен, в тот же день заключенный переводится в тюрьму с минимальными ограничениями. Это означает жизнь вне «колючки», приличную работу за пределами тюрьмы, встречи с родственниками, общение с нормальными людьми. Мужские тюрьмы, например, имели теплицы, молочные хозяйства или птицефермы, где мужчины получали специальность, после чего большинство уже не возвращалось в преступную среду. Ничего похожего не имеют женщины с минимальным уровнем безопасности, просто потому что они живут внутри «колючки», рядом с теми, кто недостоин никаких льгот и поблажек. В многоуровневых тюрьмах все женщины изолированы от внешнего мира вплоть до выхода на парол. Выпущенные на свободу после 10 или 15 лет изоляции, женщины не в состоянии адекватно относиться к окружающей действительности. Без профессии, лишенные необходимых в свободном мире навыков и привычек, они либо остаются без работы, либо часто ее меняют, чтото опять нарушают и через месяц-другой возвращаются в тюрьму. Что касается осужденных на полтора-два года за мелкие преступления, то многоуровневая тюрьма для них становится криминальным университетом. Они учатся избегать ареста, вовлекаются в наркобизнес, их шантажируют, вымогая через родственников деньги. Мне довелось жить в домике с филиппинкой, обучавшей всех желающих контрабанде наркотиков. Женщины дискриминируются в тюрьмах, – объясняла важная политическая персона, – по финансовым причинам. Женщин мало, и строить для них мелкие тюрьмы невыгодно. Мужчин же много, к примеру, только в Кинг-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

96

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

стоне для них существуют 17 тюрем и богатая свобода выбора. Возникает вопрос, почему бы не построить для женщин одну большую тюрьму с облегченным до мужского уровня режимом содержания, одну на всю Канаду? Нельзя сказать, что общественность не знает о дискриминации женщин в тюрьмах. Знает. Но женщин в Канаде дискриминируют практически во всех сферах: зарплаты раздают в конвертах, а потому средняя женская зарплата за тот же труд составляет едва половину мужской, в госструктурах и бизнесе женщин меньшинство, на руководящих постах – единицы, а в полиции женщин меньше, чем даже в армии. Кстати, именно в полиции и армии женские зарплаты равны мужским. Если в семье скандал или драка, то полиция в восьми случаях из десяти на стороне мужа. В моем деле участвовало более 40 полицейских, и среди них была лишь одна женщина Кендра Рей, проводившая обыск – «стрип-сёрч» 20 июля г. Правда, даже такую процедуру нередко доверяют мужчинам. Жалоб со стороны женщин, оскорбленных этим, никто не слышит. Более того, у мониторов в клетках самоубийц и карцерах часто дежурят мужчины. А ведь там на глазах у охраны приходится делать всё Резонансное самоубийство девочки Эшли Смит 19 октября г. вскрыло многие безобразные факты. В карцере, за которым наблюдали четыре (!) охранника у мониторов, она покончила с собой. Эшли умирала 12 минут. Видеозапись бесстрастно свидетельствует о ее мучениях и фиксирует циничные реплики дежурных. О деталях мне рассказывали очевидцы, как заключенные, так и представители охраны и администрации. Наконец, самоубийству Эшли Смит посвящен документальный фильм студии «Пятая Власть» (The Fifth Estate). Разбирательства по громкому делу Эшли все еще тянутся, и конца не видно. Наказаны пока только четверо охранников.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

97

Примеров того, насколько опасна жизнь в «безопасных» женских тюрьмах Канады, много. Еще больше случаев беззакония со стороны полиции и прокуратуры. Делается всё, чтобы «быстро и дешево» посадить человека в тюрьму. Канадские реалии повторяют американский сериал «48 часов». Пугает стереотип рассказанных историй ареста и осуждения, а их в моем дневнике не менее десятка. Вот девочка перепила на вечеринке, ее подставили. Очнулась в компании трупа и полиции. Многочасовой напористый допрос, естественно, без адвоката. С перепоя голова тяжелая, всё двоится. Напротив – пара спортивного вида следователей, нацеленных выдавить признание вины, если не физическим, так психологическим напором. Этим «дешевым и быстрым» путем раскрывается большинство преступлений в глубинке. Некоторые подписывают признание за сигарету или стакан крепкого кофе. Строптивые желают адвоката. И тогда наступает время торговли. Дешевый юрист из Лиги общественных адвокатов не намерен тратить много времени, он уговаривает клиентку заключить сделку. Предлагаются льготы: вместо убийства 1-й или 2-й степени всего лишь непреднамеренное убийство, да еще при смягчающих обстоятельствах, каковыми в те времена считалось опьянение, алкогольное или наркотическое. «Ничего не помню, ничего не знаю, на всё согласна» – самая удобная формулировка, устраивающая всех. За такое больше четырех-пяти лет не дают, а если нет рецидива или приводов в полицию или подсудимая принадлежит к «первой нации» (аборигенка), то два-три года вместо пожизненного заключения. Разница существенная. Это официально называется «сделкой с правосудием»! Довольны все – полиция не заботится об уликах, которых зачастую просто нет, прокуроры не тратят времени на оформление, защита вообще ничего не делает, присяжные не нужны,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

98

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

а судья лишь пишет приговор, который никем не оспаривается. Удобно! Только вот действительный убийца нередко остается на свободе и, как правило, не останавливается, продолжая убивать. Да и судьба юной «преступницы» сломана, о чем она понимает только в тюрьме, откуда в приличное общество и прежнюю беззаботную жизнь возвращаются единицы. Вместе со мной в западном отсеке «макса» сидела Лори Белл. История летней заключенной проста. Избалованная дочь состоятельных родителей дружила с плохими парнями, вместе баловались наркотиками и оружием. Парни застрелили полицейского и сбежали. Их окружили, в Виннипеге была объявлена широкая кампания с планомперехватом. Одного парня убили, Лори и второго юношу арестовали. Приговор: 20 лет ему, 10 грозило ей, хотя она не стреляла и практически не присутствовала при убийстве. Ее обвинительное заключение гласит: «виновна по ассоциации». Есть в демократической Канаде такая странная уголовная статья. Никак не могу понять, в чем может состоять вина «по ассоциации». В результате сделки прокуроры согласились, при условии признания вины, на «непреднамеренное убийство», т.е. три года. Из «макса» Лори вышла раньше меня. Она тогда была нормальной испуганной девочкой, которая тянулась ко мне, как к матери. Встретились мы через полгода. Это уже был другой человек. В «основной популяции» законы жизни диктуются убийцами или рецидивистками. Важны личные качества того, кто «ведет» дом. Лори не повезло, попала под влияние рецидивисток. Она становилась всё более агрессивной, перестала работать, спекулировала табаком и сигаретами, покупала наркотики И случилось страшное. У Лори кончился табак. Она попросила вновь прибывшую аборигенку поделиться. Эта молодая индианка была психиче-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

99

ски нездоровой, не понимала, где находится и что вокруг происходит. Она знала одно – если поделится табаком, то самой курить будет нечего. Получив отказ, Лори приготовила орудие убийства – набрала камней в носок. Перед завтраком Лори Белл подкралась к жертве и молотила по голове и лицу, пока несчастная не потеряла сознание. Тогда Лори подняла с земли махорку и гильзы и пошла курить. Лицо жертвы было страшно изуродовано, потребовались операции. Лори посадили в карцер, а потом – в «макс», и надолго. Мне приходилось испытывать прелести жизни в смешанной тюрьме почти пять лет. В г. из «макса» меня перевели в «основную популяцию» и поселили на втором этаже отдельного домика «D» (Делта). Там верховодила Синтия Кавана. Постороннему не понять ощущения счастья, когда появляется возможность ходить по чахлой, заплеванной окурками травке, дышать живым воздухом, есть почти то, что хочется, видеть из окна степь за колючей проволокой, а в степи иногда – куропаток и зайцев. Меня абсолютно не интересовала ситуация внутри дома, и напрасно. Дом был в руках летнего существа непонятного пола, убийцы с летним стажем и сломанной психикой, наркодилерши и проститутки. В первые дни Синтия проявляла ко мне позитивный интерес, в основном из-за моего умения шить одеяла. Для шитья мне выделили «курилку» – комнатку на первом этаже, недалеко от комнаты Синтии. При содействии замечательного человека, начальницы мастерской «макса» Шарлот Найс, удалось получить швейную машинку, ножницы, нитки, иглы и лоскуты. Я шила одеяла для одиноких матерей, благотворительных базаров, нищих и бездомных. Синтия нередко заходила, просила кое-что сшить, я не отказывала. Научилась «покупать» фрукты за шоколад, т.е. покупала шоколад за свой счет и меняла на казенные

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Так выглядит согласие на отключение от аппаратуры, поддерживающей жизнь.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

фрукты, которых мне не хватало. В тюрьмах своя «валюта» – почтовые марки и шоколад. До запрета на курение сигареты и махорка тоже были в ходу, но сейчас в канадских тюрьмах не курят. Увы, такая мера не снизила процент курящих, курят пластик, траву, очистки, банановые корки. Прикуривают от тостеров, потому что открытого огня в тюрьмах нет. О чистом формализме говорит размер штрафа – пять тысяч долларов. Случаи применения неизвестны. Чтобы продолжить редактировать свои книги на русском и английском языках, я записалась в компьютерный класс. Дискеты прислали по почте друзья, инструктор ввела в компьютер кириллицу. Еще один хороший человек на моем пути – начальник службы безопасности мистер Рей Браннинг – разрешил работать над книгами, перешагнув через глупые формальности. Без работы мозг умирал. Это Браннинг понял еще во время моих письменных сражений с медперсоналом, психологами и охранницами «макса». Кто-то удивлялся: для чего вам бумага и книги? К чему вам шить одеяла? Зачем продлевать водительские права, вы отсюда живой не выйдете? Но я вышла. Сначала в основную популяцию, в домик «Делта» под командой Синтии Кавана. На третий месяц после моего прихода без какихлибо причин Синтия стала ворчать. Я внятно расслышала, что она мне угрожает. Одна из соседок по дому шепнула: берегись, Синтия наркоманка. Конечно, я испугалась. Но нужно было жить, утром ходить в компьютерный класс, после обеда шить одеяла. В то июньское утро по дороге в главное здание в полуметре от меня возникла Синтия и пошла рядом, бормоча: убирайся из моего дома, иначе я убью тебя, убирайся немедленно. В классной комнате я села за компьютер и хотела работать. Вошла Синтия, девочки разлетелись как воробьи, Синтия подступила вплотную и заорала: убирайся из моего дома, иначе я убью тебя

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

сегодня же. На мое счастье за дверью маленького офиса сидела инструктор Лаура, которая побоялась выйти сразу, но после ухода Синтии посоветовала написать прошение о переводе в другой дом. Инструктор тоже подала рапорт об инциденте. К сожалению, была пятница, а потому никто ничего не сделал. Кроме совета «не выходить из своей комнаты», помощи я не получила. Нужно было продержаться три ночи и два дня. Я взяла кое-какие продукты к себе в комнату, хотя это запрещено, приготовила два контейнера для малых дел, а «по-большому» решила выскакивать в туалет рано утром. Мы с Синтией жили на разных этажах, и туалеты были на каждом. Проснувшись около пяти утра, пошла в туалет, но Синтия дежурила под лестницей, выскочила и заперла дверь в мою комнату. Я осталась в пижаме в коридоре. Решила ждать очередной обход в шесть часов. Синтия ждать не хотела, по интеркому связалась с дежурным и заявила: «Эта (то есть я) перебудила всех в доме, наведите порядок». Пришли два охранника, отперли мою комнату и посоветовали никуда не выходить. Охрана тоже боялась. Я не могла ни помыть руки, ни почистить зубы. Увидела двух новеньких в умывальной комнате и присоединилась к ним. Вдруг что-то твердое уперлось под лопатку – жесткие пальцы Синтии как пистолет, потом сильный бросок – и я зажата в углу. Девицы исчезли. Одна рука на моем горле, другой Синтия зажала мне рот и нос. Профессионально. Руки у нее могучие, мужские. Я задохнулась. Она приблизила свое серое лицо с белыми глазами и прошипела: убирайся, иначе умрешь сегодня же. Не помню, как добралась до постели и легла. Синтии было невтерпеж, она побежала в главное здание и попросила дежурных офицеров прийти на собрание жильцов. Трое девочек, которые ко мне хорошо относились, ушли по своим делам и о собрании не знали. Остальные под давлением Синтии обви-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

нили меня во всех грехах, после чего Синтия заявила, что не потерпит меня в своем доме. Офицеры ушли. Я поднялась к себе, мне стало плохо с сердцем, приняла нитроглицерин, легла. Через пять минут ворвалась Синтия, стала швырять мои веши. К счастью, дежурный офицер Майк (он знал меня по «максу») вернулся с намерением проводить в медпункт. Он приказал взять зубную щетку и лекарства, запер мою комнату, и мы вышли из дома. Дальше я ничего не помню. Девочки потом рассказывали: во дворе я упала, офицер в растерянности стоял, по радио передали запрет покидать дома, тюремный лагерь ждал Нарушив запрет, две девочки подбежали к нам и попытались поднять меня. Не получилось. Тогда Майк на руках отнес меня в медчасть, где я провела неделю. Вернулась уже в дом «Би», в котором встретила очень хороших, я бы сказала, благородных людей – Кати и Деб. Они тоже убийцы, но не наркоманки, не «дети метадона», как я называю тех, кого канадская система тюрем подсадила на метадон – принимаемый под контролем наркотик – заменитель героина. У Дебры Пойнт из Калгари была подруга-лесбиянка. Однажды они повздорили, соседи слышали взаимные угрозы. Через два дня подруга пропала. Неделю спустя в гараже их дома обнаружили тело. Дебра с подругой жили в этом доме несколько лет – только идиот оставил бы там тело. Но полиция и соседи в один голос утверждали, что Дебра – убийца, просто из нелюбви к лесбиянкам вообще. Судили, дали 25 лет. Кати Ткачук – англоканадка, украинская фамилия у нее была по мужу, двое детей. С родителями отношения не ладились, отец любил «побаловаться» с девочками, мать ему потакала. Кати видела, как дедушка обращается со старшей внучкой, предупредила, что не потерпит разврата. Это повторилось. Кати просила бабушку вмешаться, та уклонилась от разговоров, муж Кати тоже

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

не помог. Однажды, вернувшись с работы, Кати застала младшую дочь на коленях у деда в неприличной позе. Она схватила ружье и выстрелила, вошедшая бабушка накинулась на нее, и Кати снова выстрелила. Всю вину Кати взяла на себя, чтобы не таскать детей по судам. Ее осудили на 25 лет. Девочек отдали на воспитание в семью сестры. Вот такие истории. Тюрьма избавляет от излишней доверчивости. О благородстве Кати и Деб я судила не по рассказам, а по их делам. Что касается Синтии, то ей за покушение ничего не было. Администрация решила не выносить сор из избы. Меня попросили не поднимать шума, намекнув, что в случае скандала я пострадаю больше Синтии. Мне было хорошо известно, что так оно и есть: при любом конфликте в личные файлы обеих сторон вводится характеристика о «несовместимости», независимо от того, кто виновен. Несовместимость серьезно осложняет жизнь не только в тюрьме, но и после выхода на парол. Синтии было нечего терять, а я могла бы забыть о привилегиях. Покушение выявило неоднородность «основной популяции». Два лагеря вели борьбу за господство, грубо говоря, это было соперничество белых и цветных. Первыми, естественно, верховодила Синтия, а во главе аборигенок и прочих небелых считалась (негласно) Ивонн Джонсон. Ее «армия» составляла две трети популяции тюрьмы, и все эти люди осудили Синтию. Индеанка Ивонн, знаменитая «правозащитница» всех старых и больных, вывела на лагерную площадку своих сторонников и потребовала от Синтии извинений за неуважение к «старушке Людмиле». Я в это время лежала в медицинском отсеке и узнала о выступлении в мою защиту через неделю. Ивонн осуждена пожизненно за убийство своего насильника. О ее судьбе Канада узнала после опубликования триллера «Украденная жизнь. История женщины Кри». Кри – почти истреблен-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

ное белыми племя американских индейцев. Книгу, конечно, сочинил и оплатил издание соавтор Ивонн – писатель Руди Виеб. Я с ним встречалась, дала какие-то материалы и попросила обратить внимание на мое дело. Руди (кстати, немец) наотрез отказался публиковать мою историю по причине «не той» национальности. Я очень расстроилась. Возвращаясь к Синтии, скажу, что в ее жизни поначалу ничего не изменилось. Но через год во время тотального обыска всех помещений тюрьмы собака обнаружила в стене под ее кроватью тайник, настоящий склад наркотиков и лекарств. Синтия торговала ими и этим держала в руках не только заключенных, но и кое-кого из охраны. Результат тотального обыска не удалось скрыть только потому, что проводили его охранники из мужской тюрьмы Эдмонтона. Синтию перевели в «макс» и в конце г. разрешили переезд в Онтарио, в многоуровневую тюрьму Гранд Вэлли, в Китченер. Мотивация банальная: ее богатые родители жили неподалеку, возле Кингстона. Позже, встречаясь с ней в Гранд Вэлли и Кингстоне, я услышала ее историю. Она мне многое прояснила. Синтия Кавана до 19 лет была мальчиком по имени Рикки Чаппарони. На втором курсе университета пожелала стать девочкой и после хирургических операций и приема огромного количества лекарств превратилась в полногрудую блондинку с бицепсами атлета. Она вела разгульный образ жизни, убила полицейского и попала в тюрьму. Сначала ее определили, согласно документам, к мужикам, за что она подала в суд на тюремные власти и выиграла! Ей выплатили компенсацию за «моральный ущерб» в размере 10 тысяч. Проведя за решеткой 23 года, Синтия вышла на парол и приехала в Кингстон, но уже через полгода попалась на наркотиках, и ее вернули в Гранд Вэлли. Если честно, мне даже жаль это существо без принципов, без пола и возраста, но не лишенное талантов. До сих пор удивля-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

юсь, как с ее менталитетом школьницы она преуспевала в искусстве убеждать, в какой-то мере лидировать. Тюрьма подсадила Синтию на метадон, с которого «спрыгивают» только на героин или в могилу. Если постороннему человеку показать канадскую тюрьму, то он увидит домики-коттеджи, приличную еду, теплые санузлы. Кое-кто подумает, чего еще надо преступникам, в некоторых деревнях люди так не живут. Да, обертка у канадских конфет замечательная. Но ведь никто не променяет обертку на конфету. Психологическое давление в канадских тюрьмах настолько мощное, что слабые ломаются за полгода, сильные сходят с ума или теряют волю к нормальной жизни. Не случайно возникла необходимость легализации метадона. Применение опасного наркотика, запрещенного в большинстве цивилизованных стран (кстати, и в России), в Канаде не только легально, но и поощряется. Метадон выдают бесплатно в тюрьмах и психбольницах, причем вышедшие на свободу женщины получают его пожизненно и даром. Без наркотика статистика насилия и самоубийств была бы не такой красивой, какой канадская система тюрем хвастается сегодня. Для обмена опытом в канадские тюрьмы привозят не только студентов-криминологов из Оттавы и Великобритании, но и представителей аналогичных ведомств из бедных стран Африки и Юго-Восточной Азии. Делегациям показывают «фантики», но никому не разрешено собирать правдивый материал о реальной жизни внутри женских тюрем. Передо мной, к примеру, книжка «Права человека в действии. Настольная книга для женщин, отбывающих наказание в федеральных тюрьмах». Книга состряпана в те годы, когда мы боролись за единственную минимум секьюрити тюрьму для женщин. В нарушение всех наших прав тюрьму хотели закрыть и закрыли-таки в г., зато выпустили в свет книгу, словно в насмешку. Содержание

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

шести ее глав отчетливо напоминает передовицы брежневских газет. Помните, урожаи на подъеме, полное перевыполнение планов, безграничная свобода слова, всенародная радость и самолюбование Как в Канаде. Только нет здесь своего Высоцкого, чтобы спеть: «Эх, ребята, всё не так, всё не так, ребята». Конечно, в тюрьмах обитают разные категории заключенных. Есть холодные циники. Они ухитряются зарабатывать деньги, причем немалые, шантажируя или сажая на «иглу» (героин, кокаин) нормальных людей. Видела я и несчастных, намеренно проводящих за решеткой зимние месяцы, чтобы выспаться и вдоволь поесть, сохранить здоровье и жизнь. Большинство из них – бездомные представители «первой нации». По логике, в связи с огромным давлением на психику и почти полной изоляцией от нормальных людей в тюрьмах было бы важно развивать программы реинтеграции, то есть подготовки заключенных к возвращению в социум. В начале х такие программы существовали: «менторство», праздники «первой нации», «линия жизни», благотворительные обеды, выезды в религиозные центры, изготовление поделок с последующей их продажей для пополнения благотворительных фондов и прочее. Естественно, к участию в них допускались заключенные с минимальным уровнем персональной опасности. К сожалению, федеральное руководство системы тюрем воспринимало такие программы как «дополнительную нагрузку на штатных сотрудников» и «неоправданный риск». Постепенно почти все они были свернуты. Я добровольно принимала участие в двух подобных программах: изготовление одеял для бездомных, детей и нищих (сшила около одеял) и в менторской программе. Менторы – своего рода духовные поводыри, воспитатели, которые добровольно раз в две недели приходили

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

к заключенным на час-два. Ко мне приходила Ив Хьюз, пятидесятилетняя англичанка, очень добрый и милый человек. По четвергам после своей основной работы Ив приезжала в тюрьму, и с до за чашкой чая мы беседовали о жизни. Я глубоко благодарна Ив за ее самоотверженное стремление подарить мне кусочек свободной жизни. Микробиолог по образованию, она заведовала лабораторией в крупной фирме по производству цыплят и другой мясной продукции. Не хотелось упоминать название компании, чтобы не навлечь беду на Ив и ее семью, но после ее увольнения прошло более пяти лет, так что Ив разрешила назвать компанию – Lilydale Corporate Laboratory из Эдмонтона. Она рассказывала, что посетила в качестве инспектора санитарной безопасности все птицефабрики фирмы, а потому никогда не ест мяса птицы сама и не рекомендует своим друзьям. Антисанитария, заболевания среди персонала, подделка санитарных сертификатов, словом, нет таких нарушений, которые она не встречала бы в последние годы. Ее рапорты сначала игнорировались владельцами, потом стали вызывать раздражение. В г. она уволилась. Другой работы не нашла и оформила преждевременную пенсию. Подчеркиваю, после пятидесяти даже «стопроцентным англоканадцам» чрезвычайно трудно найти достойную работу. Если они не входят в состав номенклатуры, «вечно востребованных» политиков, тюремных работников, органов охраны правопорядка, налоговой системы и прочих, то на приличную работу их не берут. Ив Хьюз получила дополнительное образование и прошла подготовку, чтобы работать в социальной сфере. Ухаживала за инвалидами. Пришла к выводу, что если работать на совесть и выполнять все условия контракта, то символический оклад (20 тысяч в год) не соответствует затратам труда. И стала «ранней пенсионеркой».

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

После моего отъезда из Эдмонтона в г. Ив Хьюз отказалась от участия в программе менторов, потому что множество новых ограничений свели на нет позитивный эффект менторства. Программа стала слишком дежурной и обременительной для волонтеров. Все, кто в ней участвовал (около 90 добровольцев), признают: ликвидация менторства – это попытка скрыть происходящее в тюрьме от внешнего мира. С особой бдительностью охраняются женские тюрьмы. Перлюстрация писем, запись телефонных разговоров, видеонаблюдение за всем, что происходит внутри жилых помещений. Цензоры отдавали нам письма не только вскрытыми и прочитанными, но еще и с вырезанными адресами отправителя, так что иной раз трудно было ответить на письмо – нет обратного адреса. Открытки страдали больше всего: на месте адреса зияли дыры, не щадили ни виды природы, ни фото животных. Треть писем вообще не доходила. Причин никто никогда не объяснял. Список тех, кто может (?!) прислать вам в тюрьму письмо, подавался за два месяца и тщательно проверялся – имя, адрес, телефон, место работы, в каких отношениях корреспондент находится с заключенным. Могу свидетельствовать, женские тюрьмы охраняются строже, чем военные базы. В – гг., к примеру, мы ездили купаться на пляж, принадлежавший одной из крупнейших баз Канады. Мы проехали мимо офицерских коттеджей, солдатских казарм и патрулей – прямо к яхт-клубу. В то же время одно только простое приближение к тюремной «колючке» фиксируется датчиками и вызывает либо вой сирены, либо появление охраны. Во всех случаях предполагаемых контактов с представителями СМИ тюремная администрация предупреждала: не советуем встречаться с журналистами, они выставят вас в негативном свете, опозорят, общество предаст вас анафеме. И женщины разбегались по домикам, когда ин-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

терком приглашал на встречу с посторонними, особенно боялись репортеров, отказываясь давать интервью, в том числе и анонимные. Параллельно возрастало количество всевозможных «исследовательских» программ и проектов, проводимых профессорами и студентами-криминологами. По наивности и неопытности я пыталась помочь, участвовала в нескольких программах и даже удостоилась благодарности. Однако уважения ни к моим замечаниям, ни ко мне криминологи не испытывали. Мы все считались «объектами изучения», не более. Например, «спасибо» в письме ко мне Светланы Делик и Марии Лос, студенток департамента криминологии Университета Оттава, звучит как насмешка после всего обилия информации, что они получили от меня и не использовали. Их работа с претенциозным названием «Исследовательское изучение нужд женщин-иммигранток в тюрьмах» была успешно защищена в г., полученные ими гранты оправданы, а результаты опубликованы в журнале «Гендер и Общество» в г. Таких работ проводилось безобразно много, если учесть их нулевую результативность. Единственной «пользой» можно считать получение дипломов «исследователями» и оправдание грантовых затрат. За десять тюремных лет попадались и серьезные деятели криминальных наук. Группа профессора Элисон Педлар из Университета Ватерлоо, посетившая тюрьму Гранд Вэлли и через год – тюрьму Изабел МакНейл, собирала сведения о проблемах женщин. Акцент был на лайферах. Первая встреча с Педлар состоялась 2 мая г. в и длилась полтора часа. Профессор записывала интервью не на бумажке, а с помощью магнитофона, очень благодарила, оставила визитку и пообещала прислать копию отчета. К тому, что обещания высоких визитеров, за редким исключением, не выполняются, я привыкла, но тот факт,

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

что профессор Педлар, встретив меня через год, даже не узнала, озадачивал. Ведь мы обсуждали ключевые и болезненные вопросы многоуровневых женских тюрем Канады. Элисон Педлар уважительно выслушивала оценки болезненных проблем и предложения по их смягчению, просила помочь кое в чем разобраться, интересовалась, как улучшить быт заключенных. Я тогда акцентировала внимание на опасной праздности молодых и сытых женщин. Часами, сутками, годами они едят, сплетничают, завидуют, мстят друг другу. Временное безделье превращается в хроническую болезнь. От нее, конечно, не умирают, но теряют психическое и физическое здоровье. Ожирением и диабетом поражено подавляющее число заключенных канадских тюрем. Особенно страдают женщины. Избавиться от переедания и ничегонеделанья при отсутствии самодисциплины невозможно. Тюремный срок, даже небольшой, отлучает большинство молодых женщин от внетюремных реалий, от обязанности содержать себя и детей, отвечать за свои поступки. Они выходят из тюрьмы если не наркоманками, то иждивенками, ищут легкие заработки или покровителей. Болезнь «хроническое безделье» порождает лень, иждивенчество и безответственность. В беседах с криминологами и социологами я пыталась найти ответ на вопрос: чем помочь? Удивилась, что в канадской педагогике нет понятия «самодисциплина». На семейном уровне оно, вероятно, существует, но в обществе «абсолютной свободы и добровольности» не принято обучать детей границам и пределам. Не случайно дисциплина в платных школах гораздо строже, чем в общественных, и чем дороже учебное заведение, тем выше требования. Бесплатное образование в Канаде не дает элементарных навыков самодисциплины, что значительно усложняет выпускникам самостоятельную жизнь, а многих толкает в преступные группы. Большинство тех, кого семья или

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

обстоятельства не научили ограничивать свои желания и делать то, что требуется, кончают жизнь в тюрьме. Ответ на вопрос «что делать?» двойной: надо смолоду приучать детей к самодисциплине, а если время упущено и девочка в тюрьме, то необходимо заставлять ее учиться и тренироваться, затем давать работу, такую же приличную, как та, что ждет ее на свободе, или как минимум имеется в pacпоряжении заключенных-мужчин. В скобках выскажу крамольную мысль: тюрьмы и полутюрьмы давно пора дополнить цивилизованными трудовыми лагерями. Включение в трудовой процесс, с достойной зарплатой, навсегда выведет половину заключенных из криминального цикла. Безделье – один из самых страшных пороков. Idleness is an evil – безделье это зло. В – гг. я на собственном опыте убедилась, что в Гранд Вэлли женщины по-прежнему лишены возможности работать, а после г. администрация федеральных мест заключения начала последовательную ликвидацию рабочих мест в мужских тюрьмах. Существовавшие там молочные и свиноводческие хозяйства были разорены, оранжереи демонтированы, птицефермы изолированы от тюрем, скот пошел под нож. В настоящее время, кажется, решили кое-что восстанавливать Над системой обслуживания тюрем висит плотная завеса секретности. Подписывая контракт, все обязуются не разглашать того, чему были свидетелями. По своей воле никто из рядов служителей не уходит, а те, кого увольняют за серьезные прегрешения (торговлю наркотиками, гибель заключенных и т.д.), легко устраиваются на престижные должности в государственных и коммерческих структурах. Оплата льгот и привилегий проходит по «нетюремным» социальным статьям бюджета, а зарплата административной надстройке, охране и контрактникам включена в затраты на содержание заключенных, что в условиях роста

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

5. ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ

кадрового состава требует постоянного увеличения бюджета системы тюрем и сокращения расходов на нужды заключенных. За последние годы число офицеров только в федеральных тюрьмах увеличилось на человек и достигло 7 охранников, а затраты на каждого из 14 тысяч заключенных в сутки возросли с до долл., причем оплата сигнализации и охраны составляет 80–85 процентов суммы. Затраты на продукты, предметы личной гигиены, белье и кое-какую одежду (большинство носит свое) не превышают 10 долл. в день. На что тратятся остальные 50–60 долл., неизвестно. За пять лет число заключенных увеличилось на треть, а расходы на содержание тюрем – на 46 процентов. В г. «пенитенциарная дыра» поглотила 2,7 млрд бюджетных долларов. Вместо увеличения расходов на обучение и тренировку полиции, финансирование служб, занятых предотвращением преступности, правительство добавляет посадочные места в тюрьмах и нанимает больше тюремщиков. Тюрьмы не являются государственными учреждениями, хотя финансируются налогоплательщиками. Тюрьмой занимается подрядчик – «контрактор», некое коммерческое образование, паразитирующее на бюджете страны.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

6 С ЗАПАДА НА ВОСТОК, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ

В феврале г., после почти трех лет моего заключения в Эдмонтонской тюрьме произошло событие, которое, без преувеличения, спасало мне жизнь. В течение полугода я просила перевести меня из западной провинции Альберта на восток, в провинцию Онтарио. Мотивы – состояние здоровья, которое в условиях сурового климата заметно ухудшилось. Северная Альберта напоминает нашу Восточную Сибирь: короткое жаркое лето и долгая острая зима. Учитывая экономию на отоплении тюрем, в Эдмонтонском «максе» мой артрит стартовал, и боли в суставах не оставляли надежды на облегчение даже в условиях минимум секьюрити. Воспалительные процессы ослабляли иммунную систему. Каждый грипп переходил в бронхит и пневмонию. Давление крови тоже не заставило себя ждать, начались скачки от опасно высокого до чрезмерно низкого… Конечно же, состояние здоровья в канадской тюрьме не является основанием для перевода заключенного в благоприятные условия. Администрация посоветовала: добавьте в прошение «национальную основу», то есть укажите, что вам необходимо жить поблизости от русской диаспоры, а она как раз находится в Торонто. Наконец, я нашла и третью при-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

6. С ЗАПАДА НА ВОСТОК, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ

чину – мое право как имеющей минимум секьюрити жить в единственной в Канаде тюрьме, приспособленной для таких «лайферов», то есть в тюрьме-минимум в городе Кингстон. Как это удалось – рассказываю. Сегодня, когда я вспоминаю десять тюремных лет, то испытываю особую признательность к офицеру Федеральной пенитенциарной службы расследователей Карле Ди Сенсо Дионн. Эта мужественная женщина помогала всем заключенным, подвергавшимся несправедливым репрессиям со стороны властей. Начиная с первого разговора в ноябре г., Карла Ди Сенсо поддерживала меня советами: как выйти из «макса» до окончания двухлетнего срока, как перейти в минимум секьюрити, несмотря на отрицание вины, как перебраться из многоуровневой тюрьмы в единственную женскую тюрьму-минимум в Кингстоне, как преодолевать постоянное давление репрессивного тюремного аппарата. Карла стояла на страже соблюдения законности в женских тюрьмах и по отношению к женским тюрьмам, что особенно сложно в условиях абсолютного преобладания среди тюремного начальства мужчин. Мужчины федерального аппарата слабо представляли себе реальное положение дел, а потому слепо внедряли принцип «равноправия полов». В тюрьмах равноправие вообще, а гендерное в особенности, можно считать самым затратным и наименее результативным принципом. Борьба мужчин за равноправие увенчалась сокрушительным «успехом», должность Карлы упразднили вслед за ликвидацией последней в Канаде женской тюрьмы-минимум. Когда в г. я пыталась связаться с офисом Карлы, во главе всех женских проблем уже находился мистер Сейперс, который отмахнулся от меня как от назойливой мухи, отправив к клеркам с их автоответчиками. Говорят, женскую группу расследователей сократили в связи с отсутствием финансирования

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

Прошение о переводе в тюрьму-минимум (то есть с минимальным уровнем безопасности) я подавала трижды. Осенью г. обратилась лично к начальнице ДжанетСью Хамилтон. В отличие от надменных администраторов среднего уровня, Джанет-Сью приняла меня в кабинете, где до того мы встречались с Карлой Ди Сенсо. Джанет сказала, что очень уважает Карлу, а также доверяет мнениям священника Рено Гуимонда и куратора Валери Гау. От Рено я уже знала, что среди эдмонтонских православных священников-ортодоксов не нашлось ни одного(!), кто согласился бы посетить в тюрьме русскую Конечно, в прошение о переводе на Восток включать такой аргумент не стоило, но Джанет о нем узнала. Валери Гау – мать-одиночка и влюбленная в театр балерина – стала охранницей потому, что нужно было кормить двоих детей. Для нее не нашлось работы в театре, ей оставалось соглашаться только на дешевые гастроли и кордебалет. Как бы извиняясь, она говорила, что долго искала работу с такой зарплатой, на которую можно прожить. Единственными доступными службами, где платили равную мужской зарплату, были армия и тюрьма. Чтобы не расставаться с детьми из-за командировок, выбрала тюремную карьеру. Я глубоко благодарна Валери за многое. Она первая заказала мне огромное одеяло для какой-то еврейской пьесы, обеспечила заказ материалом, поддержала просьбы выделить мне швейную машинку, набор ножниц, иголок и прочих инструментов, которые во всех тюрьмах Канады строго запрещены. Она спасла меня от психиатрической клиники, рекомендовала перевод в тюрьму-минимум и навестила меня в Кингстоне. После подачи прошения Джанет и Валери сообщили, что власти в Онтарио требуют моего психиатрического освидетельствования. Есть два пути: ждать в очереди «приходящего» психиатра или провести месяц в психи-

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

6. С ЗАПАДА НА ВОСТОК, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ

атрической клинике. Я была согласна на любой вариант. Валери не советовала торопиться, обещала найти психиатра и объяснила, чем плоха психбольница: там холодно и неподходящая для меня пища, а значит, пребывание там в течение месяца подорвет мое здоровье. Позже из публикаций и со слов очевидцев я узнала, что пребывание в психиатрической клинике опасно не столько для артрита и желудка, сколько для сохранения психики в нормальном состоянии. В декабре нашли психиатра, который без проблем освидетельствовал меня и заключил, что в свои 67 лет я не столь опасна для населения Онтарио, чтобы запретить мне там жить, тем более за колючей проволокой. Такой тест называется «оценкой риска для окружающих» и проводится у лайферов каждые год-два. Чтобы получить согласие начальника тюрьмы Гранд Вэлли и директора ее филиала в Кингстоне, потребовалось личное влияние Джанет-Сью. На уровне телефонных контактов Джанет договорилась о моем переводе. Оставалось ждать документального подтверждения. В феврале г. Рено Гуимонд шепнул, что будет оказия: самолет пенитенциарной службы в марте полетит из Ванкувера на восток с посадками в каждой провинции. Я потихоньку начала паковать барахло. Но и работу по изготовлению одеял никто не отменял. В общей сложности я «сдизайнила» почти одеял, в том числе простегала около Кое-какие из них Рено реализовал через церковные связи, вкладывая средства в фонды помощи детям и матерям-одиночкам. На те же деньги приобретался и поролоновый вкладыш, наиболее затратная часть одеяла. Рено был общим любимцем. В его «келью» – комнатушку с иконами и прочими религиозными символами – приходили все, кому хотелось пожаловаться на судьбу, администрацию, соседок. С моей подачи его называли the most wanted

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

man, что в переводе с американского означает вовсе не дословное «самый желанный», а «главный разыскиваемый преступник». Но мы – не граждане США и пользовались нормальным английским языком. Переезд произошел внезапно. В 8 утра 23 марта г. две охранницы пришли ко мне и объявили, что если я не передумала, то могу сегодня же улететь в Кингстон. На сборы дали 11 минут. Основные вещи они запакуют и отправят следом. Разрешено взять мелочи – очки, часы, лекарства, зубную щетку и расческу. Последние полчаса я провела в комнатке Рено. Разговор с ним – бальзам на душу. Прощаться со мной приходили группами и поодиночке. Охрана удивлялась, я сама не верила глазам – откуда такая популярность, ведь не на свободу же отпускают. Наверное, из-за шитья. Реставрация, подгон и перешив одежды в тюрьме – хорошо оплачиваемый бизнес, а я делала это бесплатно. Как водится, стрип-сёрч, навешивание кандалов, наручников, пояса с тяжелой цепью. Теплые сапоги и пальто не налезали. А на улице – минус 23 и двухметровый снег. В тюремном фургоне нас оказалось двое, подсадили авантюристку из «макса» по прозвищу «Джипси» (Цыганка) – она просила называть ее именно так. В полете Джипси рассказала о себе. Ее настоящее имя Лиа Клайд, 38 лет, из хорошей семьи, рецидивистка и байкер, за последнее вооруженное ограбление ей дали 8 лет. Про себя я отметила ее исключительную внешнюю красоту и женственность. Подвезли к самолету. Там уже сажали группу скованных цепью мужчин. Нам оставили два сиденья впереди. Обыскали опять. Отобрали все разрешенные мелочи. Кстати, я с моим «минимумом» была закована так же, как Джипси с ее «максимумом», сидели мы рядом, так что всякие персональные безопасности – чистая формальность.

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

6. С ЗАПАДА НА ВОСТОК, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ

Первая посадка в Саскатуне. Выгрузка-погрузка, одних мужиков вывели, других привели. Внезапно мне стало плохо. Вспомнила о флакончике с нитроглицерином. Достать его из кармана не могла. Джипси тоже обездвижена. Пришлось просить охранницу, которая скучала за нашими спинами. Та удивилась, доложила шефу, занятому оформлением бумаг. Тот переполошился, вбежал в самолет, позвал кого-то, выскочил наружу, снова внутрь – пролистал мои сопроводительные документы, переговорил с кем-то у трапа Решение чуть не убило меня: высадить! Луи, он же шеф и руководитель конвоя, бодрый и подтянутый офицер в штатском, дослуживал последний год перед пенсией. Объявляя о решении оставить меня в Саскатуне, он был откровенен: «Это мой последний конвой, не хочу рисковать, я должен уйти на пенсию без нареканий». Луи боялся, что я умру в пути. А путь предстоял долгий, почти 10 часов, с посадками в Виннипеге, Тандер Бее, Торонто. Ужас остаться в Саскатуне, который запомнился еще по г., был настолько силен, что боли в груди отступили. Выброс адреналина помог мобилизовать волю. Я стала бороться за свой выбор, умоляла Луи не бросать меня, обещала не умереть и не жаловаться на сердце. Тут подоспела медсестра Бренда из аэропорта, нежная блондиночка лет 27–30, как потом выяснилось, шведка. Бренда проверила мое давление и пульс, разрешила принять нитроглицерин. Я умоляла Они с шефом посовещались, и Луи решил оставить меня при условии, что медсестра полетит с нами. Разрешение Саскатунского аэропорта было получено, и мы продолжили путь. Бренда и Луи заняли кресла в двух шагах от меня и проворковали всю дорогу. Луи не был бы истинным французом, если бы упустил возможность провести пару дней в компании очаровательной блондинки. Он уговорил ее переночевать в Кингстоне и пообещал

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Л. Ильина.

РУССКАЯ – ЗНАЧИТ ВИНОВНА

отправить домой первым рейсом. Ночью в аэропорту, пока мы с Джипси ожидали тюремный фургон, Луи с Брендой уехали в отель. Не судите, да не судимы будете. Конец марта. Кингстон встретил нас зеленью газонов, набухшими почками и ароматом просыпающейся земли. Контраст (минус 20 и горы снега на Западе, плюс 20 и трава на Востоке) заслонил трудности перелета через всю страну и скрасил многие разочарования, поджидавшие меня в Онтарио. Во-первых, нас повезли в город Китченер – в многоуровневую тюрьму Гранд Вэлли. Во-вторых, до нее было более четырех часов пути. Джипси рвало всю дорогу, фургон был загажен до предела. Мне повезло, я нашла у пола струю свежего воздуха. Уткнув нос в угол, пролежала без чувств до четырех утра. Выгрузили в приёмнике, идти я не могла, плохо соображала, где и почему. Нашли коляску, погрузили в нее меня, постельное белье, сумочку с мелочами, неизменные сандвич с бананом. Отвезли к домику основной популяции. Оказалось, перевод в «минимум секьюрити» еще нужно было заслужить. В канадских тюрьмах никто никому не верит, даже если есть документ. У меня пока документов не было. Плохо помню три с лишним месяца, которые я тогда провела в Гранд Вэлли. Боролась за перевод сначала в местный «минимум», потом в Кингстон. Писала прошения. Объяснялась с администрацией, которая, полагаю, уже знала о предстоящем закрытии единственной в Канаде тюрьмы с минимум секьюрити – Изабел МакНейл хаус в Кингстоне – филиала тюрьмы в Гранд Вэлли. Тяжко. Одно позитивное чувство сохранилось до сих пор – запах просыпающейся природы. Помню, за домиками «минимум секьюрити» в Гранд Вэлли располагалось болото, подходить к которому не разрешалось. Возле болота гнездилась семья диких гусей. Гусак часами дежурил на холмике, делая вид, что охраняет гусыню с выводком. На самом

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

6. С ЗАПАДА НА ВОСТОК, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ

же деле он выпрашивал хлебные корки, а бедная гусыня щипала травку Всё как у людей. Наконец, 7 мая г. удалось добиться перевода в Кингстонскую тюрьму-минимум (Изабел МакНейл хаус), расположенную в центре города. Здание Изабел МакНейл находилось напротив знаменитой канадской тюрьмы Кингстон Пенитеншиэри (заведение для особо опасных преступников). Под именем Кей Пен это жуткое место знала вся Канада и многие в США, мы же называли ее «супермакс». В смежном с «супермаксом» здании располагалась психиатрическая клиника для тех мужчин, кого невозможно считать «нормальными убийцами». Не может ЧЕЛОВЕК положить ребенка в микроволновку и включить.., чтобы прекратить капризы. Оба сооружения – клиника и тюрьма – занимали берег озера Онтарио, вплотную подступая к воде мощными бастионами и сторожевыми башнями. В последние годы происходит расселение преступников из «супермакса» по тюрьмам вокруг Кингстона. Проект расселения обсуждался несколько лет. С одной стороны, экономия средств, с другой – угроза распространения «заразы» по десятку других тюрем. Возобладало искушение сохранить полмиллиона. Кей Пен станет объектом туризма, как и расположенный на другой стороне Кинг стрит Музей тюрем. Кстати, через 5 лет после закрытия Изабел МакНейл я посетила этот музей. У входа – компьютер с «путеводителем по тюрьмам Канады», который вводит посетителя в заблуждение многочисленными ошибками, в том числе описанием «действующей(!) женской тюрьмы-минимум Изабел МакНейл». Особый интерес посетителей музея, как сказал мне гид (доброволец из бывших охранников), вызывают гильотина и аппарат для пыток водой. Эти изобретенные в Европе приспособления широко применялись канадцами в XX веке. США заимствовали пока только аппарат для пыток.

Мой отец-Лаврентий Берия

ГЛАВА 1

НАЧАЛО ПУТИ

Своего деда по отцу Павле я помню смутно. Остались в памяти черная дедова бурка, башлык да еще рассказы о нем самом, человеке чрезвычайно трудолюбивом и деятельном.

В родной Мингрелии жизнь его не сложилась. В Абхазию он вынужден был перебраться из-за преследований жандармов. Насколько я знаю, связано это было с крестьянскими выступлениями. Горное село Мерхеули, хоть и находилось в Абхазии, было мингрельским. Видимо, этим и объяснялся выбор деда.

Достатка большого ни на старом месте, ни здесь, в забытой Богом деревушке, он так и не нажил. А ту малость, что имел, вынужден был оставить в Мингрелии. Здесь все пришлось начинать с нуля.

Бабушка, Марта Джакели, хотя и состояла в каком-то родстве с Дадиани, владельцем Мингрелии, тоже была очень бедной женщиной. Первый муж ее умер, и она, имея сына и дочь, вышла замуж за Павле. Тем и закончилась его холостяцкая жизнь. Знаю по рассказам самой бабушки Марты, что покорил ее крестьянин Павле храбростью и красотой. Сама она прекрасно шила и всю жизнь подрабатывала портняжным ремеслом, внося какой-то достаток в дом. И Павле такой же с юности был — ни минуты свободной. Так и сошлись.

У Павле и Марты было трое детей, но судьба всех троих сложилась трагично. Один мальчик прожил всего два года и, заболев оспой, умер. Осталась глухонемой после перенесенного заболевания Анна. Вся надежда оставалась на Лаврентия. Павле и Марта очень хотели, чтобы их сын получил образование. Моему отцу исполнилось семь лет, когда дед решил отправить его на учебу в Сухумское высшее начальное училище. Существовало в те времена такое учебное заведение с непривычным ныне названием. Такие училища еще называли реальными. В гимназию отца бы не приняли, а в таких учебных заведениях как раз и учился народ победнее. Прав-

да, для осуществления своей заветной мечты дед Павле вынужден был продать полдома — лишних денег в семье ни тогда, ни позднее не было.

Некоторых из учителей отца, а это были люди удивительные, учительствовавшие- действительно по призванию, я много лет спустя встречал в Грузии. Много интересного рассказывали они мне о детстве отца, да и сам он всегда с теплотой отзывался о них, прекрасно понимая, чем обязан своим первым педагогам.

В 15 лет, окончив Сухумское училище с отличием, отец решил учиться дальше. Пришлось деду Павле и вторую половину дома продать и перебраться с семьей в хибару из дранки. А отец отправился в Баку, в механико-строительное техническое училище.

Уже став зампредом Грузинской ЧК, отец конечно же помогал родителям, но жили они по-прежнему бедно. Сколько отец ни просил их перебраться в Тбилиси и жить с нами, дедушка Павле был непреклонен: «Нечего мне в вашем городе делать». Он действительно не мыслил своей жизни без тяжелого крестьянского труда, любил простор. Постоянно сокрушался: «Почему Серго на целый год ко мне отпустить не хотите? Я из него человека сделаю!» Мама, естественно, была против.

Когда узнали, что дедушка Павле простудился и слег, мама тут же поехала в Мерхеули, это недалеко от Сухуми. Дед и умер у нее на руках. А вот отец не успел его живым застать

Мама моя, Нина Теймуразовна, моложе отца на шесть лет — она родилась в году. Отец ее, Тей-мураз Гегечкори, выходец из дворянского рода. Мать, моя бабушка Дарико Чиковани, Дарья, княжеского происхождения. И у нее, и у деда это был второй брак. У Теймураза Гегечкори в один день скончались от тифа жена и два сына, у бабушки Дарико после гибели первого мужа остались трое детей. Дед долго не женился после смерти первой жены, с Дарико у него был единственный ребенок — моя мать.

Как и бабушка, дед был очень образованным человеком, участвовал в национальном движении и во время одного из антицарских крестьянских выступлений получил семь пуль. Семидесятилетнему старику перебили обе ноги, через год он умер. Человек, стрелявший в деда, царский жандарм, был из местных, мингрел. В деревне этой он продолжал жить и когда мой отец руководил Грузинской ЧК, Закавказским и Грузинским ГПУ, был

первым секретарем ЦК партии Грузии и умер своей смертью. В какой-то степени, думаю, это характеризует нашу семью. Никто и никогда у нас никому не мстил.

Мама окончила сельскую школу в мингрельской деревне, затем гимназию. Воспитывалась она в семье дяди Саши Гегечкори. Тот был большевиком. На его конспиративную квартиру и приходил мой отец, они и познакомились с мамой благодаря Саше Гегечкори.

Второй ее дядя — Евгений Гегечкори — стал у меньшевиков министром иностранных дел. Такие разные судьбы

Уже при Советской власти родители уехали в Баку, позднее — в Тбилиси. Мама окончила сельскохозяйственный институт, аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию и после перевода отца в Москву работала в Сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева.

В году обеих моих бабушек — одной в то время было 84 года, другой — 81 — в одночасье вышвырнули из квартир и отправили в дом престарелых в сотне километров от Тбилиси. Никому из родственников взять старушек к себе власти не разрешили. Когда, оказавшись после тюрьмы в Свердловске, мы с мамой получили относительную свободу, ей все же удалось нелегально съездить в Грузию. К тому времени бабушки Дарико уже не было в живых — она умерла за четыре месяца до приезда мамы.

Бабушка Марта была уже совершенно слепой, но когда мама вошла в комнату, та взяла ее за руку и тут же определила: «Нино»

Два месяца безуспешно добивались мы разрешения забрать ее в Свердловск, но не успели

Мне до сих пор трудно понять, какую цель преследовали власти, расправляясь со всеми родственниками Берия. Что дала, скажем, изоляция этих старушек? Неужели власти видели и в них угрозу государству?

Нас с мамой тогда утешало одно: бабушка Марта хотя бы дожила до того дня, когда узнала, что мы живы. До этого она о нас, разумеется, ничего не знала, да и мы о том, как сложились судьбы наших близких, узнали лишь в Свердловске.

И о моем отце, и о нашей семье за последние сорок лет неправды написано много. Прожив 87 лет, мама, любившая отца всю жизнь, умерла с твердым убеждением, что все эти домыслы, откровенные сплетни понадобились партийной верхушке — а это от нее исходила

ложь об отце — лишь для того, чтобы очернить его после трагической гибели.

Кому не знакома, скажем, легенда о похищенной Лаврентием Берия своей красавицы невесты. В одной из «биографических» книг, изданных на Западе, но хорошо известной и у нас, автор утверждает, что в конце х годов мой отец приехал в Абхазию в собственном роскошном поезде с какой-то проверкой хозяйственных дел в республике и повстречал здесь мою будущую мать. Девушка ему понравилась, и он ее похитил. Сегодня эта «байка» кочует из одной публикации в другую, и никто почему-то не задумывается над фактами. А ведь стоит, наверное.

Тогда, в конце х, я уже собирался в первый класс одной из школ моего родного Тбилиси. А познакомились мои родители, как я уже говорил, гораздо раньше. Отец сидел в одной камере Кутаисской тюрьмы вместе с Сашей Гегечкори. Моя мама навещала дядю. Так и познакомились. Достаточно сопоставить некоторые факты, даты, и версия похищения рассыпется, как карточный домик, но этого почему-то не делают. Я уже не говорю о том, что никакого специального поезда молодой чекист Лаврентий Берия и в глаза не видел — не тот уровень.

Я еще вернусь к воспоминаниям о нашей семье, а пока хотел бы немного рассказать об отце. Родился он 17(30) марта года. Мечтал об архитектуре и сам был хорошим художником. Вспоминаю одну историю, связанную уже с моим детством. Верующим человеком я так и не стал, хотя с глубоким уважением отношусь к религии. А тогда, мальчишкой, я был воинствующим безбожником и однажды разбил икону. Смешно, разумеется, говорить о каких-то убеждениях, скорее всего это стало результатом воспитания, полученного в школе. Словом, бабушка Марта была очень огорчена. Она была верующая и до конца жизни помогала и церкви и прихожанам.

Возвратившись с работы, отец остудил мой атеистический пыл и нарисовал новую икону. Тот разговор я запомнил надолго. «К чужим убеждениям надо относиться с уважением».

Человеком он был разносторонне одаренным. Рисовал карандашом, акварелью, маслом. Очень любил и понимал музыку. В одном из остросюжетных политических боевиков, изданных на Западе, идет речь о Берия как о

«единственном советском руководителе, позволявшем себе наслаждаться роскошью по западному образцу». Вспоминают «паккард», полученный якобы через советское посольство в Вашингтоне, роскошную подмосковную дачу, принадлежавшую -в свое время графу Орлову, мраморную дачу в Сочи, теннисные корты, бильярдные, тир для стрельбы, крытый бассейн, скоростные катера. Утверждают даже, что костюмы для отца шились в Риме и Лондоне, что он обладал одной из лучших в стране коллекций пластинок, пил французский коньяк и читал лишь поэтов-романтиков прошлого

Что тут можно сказать Какое-то нагромождение домыслов. Мама часто покупала пластинки Апрелевского завода с записями классической музыки и вместе с отцом с удовольствием их слушала. А вот поэзию, насколько помню, отец не читал. Он любил историческую литературу, постоянно интересовался работами экономистов. Это ему было ближе.

Не курил. Коньяк, водку ненавидел. Когда садились за стол, бутылка вина, правда, стояла. Отец пил только хорошее грузинское вино и только в умеренных, как принято говорить, дозах. Пьяным я его никогда не видел. А эти россказни о беспробудном пьянстве

Костюмы из Лондона, Рима и еще откуда — это и вовсе смешно. Обратите внимание: на всех снимках отец запечатлен в на редкость мешковатых костюмах. Шил их портной по фамилии Фурман. О других мне слышать не приходилось. По-моему, отец просто не обращал внимания на такие вещи. Характер жизни был совершенно иной, нежели сегодня. Назовите это ханжеством, как хотите, но жить в роскоши у руководителей государства тогда не было принято. В нашей семье, по крайней мере, стремления к роскоши не было никогда.

Дача, во всяком случае, была одна, современной постройки, и к графу Орлову конечно же ни малейшего касательства иметь не могла. Да и не отцу она принадлежала, а государству. Пять небольших комнат, включая столовую, в одной действительно стоял бильярд. Вот и все.

Когда мы переехали из Тбилиси в Москву, отец получил квартиру в правительственном доме, его называли еще Домом политкаторжанина. Жили там наркомы, крупные военные, некоторые члены ЦК. Как-то в нашу квартиру заглянул Сталин: «Нечего в муравейнике жить, переезжайте в Кремль!» Мама не захотела. «Ладно, —

сказал Сталин, — как хотите. Тогда распоряжусь, пусть какой-то особняк подберут».

И дачу мы сменили после его приезда. В районе села Ильинское, что по Рублевскому шоссе, был у нас небольшой домик из трех комнатушек. Сталин приехал, осмотрел и говорит: «Я в ссылке лучше жил». И нас переселили на дачу по соседству с Кагановичем, Орджоникидзе. Кортов и бассейнов ни у кого там не было. Запомнилась лишь дача маршала Конева. Он привез из Германии и развел у себя павлинов.

А «паккард» действительно был, как у всех членов Политбюро. Закупили их тогда, кажется, десятка полтора. Один из них выделили отцу, но в отличие от Сталина, Молотова, Ворошилова и других отец на нем не ездил. Это была бронированная машина. Отец же пользовался обычной.

Говорю это не к тому, что руководители государства не имели каких-то льгот. Мать, как и другие жены членов Политбюро, в магазин могла не ходить. Существовала специальная служба. Например, комендант получал заказ, брал деньги и привозил все, что было необходимо той или иной семье. А излишества просто не позволялись, даже появись у кого-то из сталинского окружения такое желание. Лишь один пример: вторых брюк у меня не было. Первую шубу в своей жизни мама получила в подарок от меня, когда я получил Государственную премию. И дело не в том, разумеется, что отец с матерью были бедные люди. Конечно же нет. Просто в те годы, повторяю, не принято было жить в роскоши. Сталин ведь сам был аскет. Никаких излишеств! Естественно, это сказывалось и на его окружении.

Он никогда не предупреждал о своих приходах. Сам любил простую пищу и смотрел, как живут другие. Пышных застолий ни у нас, ни на дачах Сталина, о которых столько написано, я никогда не видел. Ни коньяка, ни водки. Но всегда хорошее грузинское вино. Это потом уже руководители страны почувствовали вкус к роскоши. А тогда Вспоминаю довольно типичную историю с наркомом путей сообщения Ковалевым. Однажды он подарил жене в день рождения бриллиантики. Сейчас школьницы такие носят. Тут же донесли Сталину. Бедолагу без всяких объяснений выгнали из партии и с работы. Отец потом помогал ему устроиться Правильно это или нет, судить не берусь. Может, и не к чему был такой аскетизм, но — было.

Не раз встречал в прессе такие «факты»: якобы при обыске в нашем доме были найдены сотни тысяч рублей, драгоценности, сорок стволов оружия Все эти абсурдные вещи не стоят комментариев. Скажем, в Тбилиси жил портной Саша, уж и фамилии его не помню. Как-то он приехал в Москву, и мама заказала у него платье. На следствии ей припомнили и этот случай: «Использование наемного труда!»

Обвинили даже в том, что мама привезла из Нечерноземья ведро краснозема, использовав государственный транспорт — самолет. Мама тогда действительно занималась исследованием почв, работая в сельхозакадемии.

Глупость на глупости. Утверждали, что она разъезжала на лошадях с золотыми колокольчиками. На самом деле мама действительно любила лошадей и ходила в манеж. Золотые колокольчики, естественно, очередная выдумка.

Пройдет время, и все эти «обвинения» будут растиражированы и пойдут гулять по свету, обрастая новыми легендами. Как, скажем, эта: якобы у отца была своя элитная преторианская гвардия из грузин. Если верить тем же западным источникам, «охрана любила Берия, как своего племенного вождя». И это сказки, но подтекст совершенно ясен: два грузина оккупировали Россию и бесчинствовали в ней. Охрана, естественно, тоже из грузин, сотрудники НКВД — тоже грузины Правда лишь в том, что личная охрана действительно любила отца. И он к ним очень хорошо относился. Было этих ребят человек 10—12, не больше. Да и работали они не в одну смену. Больше трех я никогда не видел. Обычно за его машиной шла еще одна машина сопровождения. Вот и вся охрана. Да еще у ворот дачи дежурный находился, но военным он не был. И еще одна любопытная деталь: в личной охране отца был один грузин и один армянин — Саркисов. Остальные — русские и украинцы.

Как ни странно, но и саму биографию отца умудрились переписать до неузнаваемости. Если верить некоторым публикациям, то он стал одним из руководителей государства едва ли не в начале х. Разумеется, это не так. Он довольно рано пришел в революционное движение, еще в училище организовал нелегальный марксистский кружок.

В июне года в качестве техника-практиканта армейской гидротехнической школы его направляют на

Румынский фронт. А дальше — революция. Работал в подполье, был арестован, снова подполье, и снова арест. После революции жизнь его сложилась совершенно иначе, чем он планировал. Не став архитектором, как мечтал, отец увлекся нефтеразведкой. Его даже собирались отправить на учебу в Бельгию, о чем он не раз впоследствии вспоминал. Но и здесь не сложилось. С года отец работает заместителем начальника секретно-оперативной части АзЧК, затем становится начальником секретно-оперативной части, позднее — заместителем председателя Грузинской ЧК. До этого — непродолжительная работа в ЦК КП(б) Азербайджана, учеба в Бакинском политехническом институте.

Сохранились документы, связанные с работой отца в Азербайджане, датированные годом.

Из характеристики Л. П. Берия:

«обладает выдающимися способностями, проявленными в разных аппаратах государственного механизма Он с присущей ему энергией, настойчивостью выполнял все задания, возложенные партией, дав блестящие результаты своей разносторонней работой Следует отметить, как лучшего, ценного, неутомимого работника, столь необходимого в настоящий момент в советском строительстве».

Характеристика подписана секретарем ЦК Ахундовым. Столь же высоко ценят молодого энергичного чекиста, направленного в ЧК партией большевиков, его непосредственные руководители. Отец явно с благословения Дзержинского становится кавалером ордена Боевого Красного Знамени, награждается именным оружием — пистолетом «Браунинг», часами с монограммой. В 32 года он уже председатель Закавказского, Грузинского ГПУ, полномочный представитель ОГПУ в Закавказье. Впереди — высокий пост первого секретаря ЦК партии Грузии, руководителя партийной организации Закавказья, перевод в Москву Блестящая карьера? Безусловно. Но где ее истоки? В благосклонном отношении Сталина, как об этом нередко пишут? Отнюдь, в те годы они просто-напросто не были знакомы. Тогда где?

Как правило, путь был один. Вспомните карьеру Маленкова хотя бы. Как и многие другие, он сделал ее в Орготделе ЦК. Не исключение и Хрущев. В поле зрения Сталина и партийной верхушки он оказался, когда громил троцкистскую оппозицию. Доносы, интриги — все это было абсолютно типично для того времени. Биография отца — имею в виду подлинную его биографию,

основанную на реальных фактах, а не домыслах — резко отличалась от большинства других. Его довольно быстрое, даже по тем временам, продвижение по служебной лестнице связано в первую очередь с его позицией, занятой в году по отношению к меньшевистскому восстанию в Грузии. Именно тогда на него обратили внимание в Политбюро.

А произошло вот что. В году отец, заместитель начальника Грузинской ЧК, узнает, причем заблаговременно, о том, что готовится меньшевистское восстание. Учитывая масштаб будущих выступлений, отец предлагает любыми политическими мерами предотвратить кровопролитие. Орджоникидзе, в свою очередь, передает его информацию в Москву. Ситуация тревожная: разведке достоверно известно, что разработан полный план восстания, готовятся отряды, создаются арсеналы. Выступления вспыхнут по всей республике, и пусть они в действительности не будут носить характера всенародного восстания, но выглядеть это будет именно так.

Отец понимал, что эта авантюра изначально обречена на провал, на большие человеческие жертвы. Необходимы были энергичные меры, которые позволили бы предотвратить кровопролитие. И тогда он предложил пойти на такой шаг — допустить утечку полученной информации. Его предложение сводилось к тому, чтобы сами меньшевистские руководители узнали из достоверных источников: Грузинская ЧК располагает полной информацией о готовящемся восстании, а следовательно, надеяться на успех бессмысленно. Орджоникидзе, видимо получив согласие Москвы не возражал: в той непростой обстановке это было единственно верным решением. Но меньшевики этой информации не поверили и расценили ее всего лишь как провокацию. Видимо, пересилила вера в заверения Франции и Англии. Вы, мол, начните, а мы поддержим

В дальнейшем события развивались так. В Грузию был направлен один из лидеров меньшевистского движения, руководитель национальной гвардии Джугели. О его переброске отец узнал заблаговременно от своих разведчиков и, разумеется, принял меры: Валико Джугели был взят под наблюдение с момента перехода границы. Но всего лишь под наблюдение — арестовывать одного из влиятельных лидеров меньшевиков не спешили. Само пребывание Джугели в Грузии решено было использовать для дела. По своим каналам отец предупредил Джугели, что для Грузинской ЧК его переход границы не секрет

и ему предоставлена возможность самому убедиться, что восстание обречено на провал.

К сожалению, и эта информация была расценена как провокация чекистов. Джугели решил, что ГрузЧК просто боится массовых выступлений в республике и неспособна их предотвратить, поэтому пытается любыми средствами убедить меньшевистское руководство в обратном.

Джугели все же был арестован, но из-за досадной случайности — его опознал на улице кто-то из старых знакомых, и его официально задержали. Уже в тюрьме Джугели ознакомили с материалами, которыми располагала разведка ГрузЧК, и он написал письмо, в котором убеждал соратников отказаться от выступления. Ни за границей, ни в самой Грузии к нему не прислушались. Восстание меньшевики все же организовали, но, как и следовало ожидать, армия его подавила, а народ понес бессмысленные жертвы, которых вполне можно было избежать. Если бы Орджоникидзе вмешался, кровопролития еще можно было не допустить, потому что в первые же часы все руководители восстания были арестованы, склады с оружием захвачены. По сути, армия громила неуправляемых и безоружных людей

Но как бы там ни было, отца, сделавшего все, чтобы избежать кровопролития, запомнили. К слову, и в дальнейшем он всегда выступал лишь за политические решения любых вопросов, отвергая подход с позиции силы. У читателя еще будет возможность не раз в этом убедиться.

Он по своей натуре был аналитиком и никогда не спешил с выводами, основываясь лишь на собственном эмоциональном восприятии тех или иных событий. Для политика это вещь, считал он, абсолютно недопустимая. Вне всяких сомнений, наложила свой отпечаток на его характер многолетняя работа в разведке. Любой его вывод основывал(,я на глубоко проработанном конкретном материале. Сужу даже по тому, как он формировал меня как личность, как приучал к систематическому труду, работе над материалами, сопоставлению фактов, прогнозированию.

Сказалась, очевидно, и его давняя тяга к технике. Даже если не имеешь непосредственного отношения к каким-то расчетам, само занятие ею требует аналитического склада ума. Я не раз наблюдал, как ответственейшие решения, связанные, например, с новым оружием, он принимал за каких-то 15 минут. Но это чисто

внешнее восприятие. Я-то прекрасно знал, что за этим стоит. Такому решению предшествовала колоссальная работа. И речь не только о многочасовых совещаниях, консультациях со специалистами, но и о самостоятельной работе над материалами. Так было, помню, когда решалась судьба ядерного проекта, проектов баллистических ракет, систем ПВО и других.

А еще это был очень целеустремленный, настойчивый человек. Если он брался за какую-то работу, то всегда доводил начатое до конца. Не чурался черновой работы, изнуряющих поездок.

Сколько я его помню, никогда не изменял выработанным еще в юности привычкам. Вставал не позднее шести утра. После зарядки минимум три часа работал с материалами. Возвратившись с работы, ужинал и вновь шел в свой кабинет. А это еще два-три часа работы. Исключением становились лишь дни, когда затягивались какие-то важные заседания.

Еще, разумеется, необыкновенное трудолюбие. Вот, пожалуй, слагаемые тех практических результатов, которых он достигал. В отличие от других членов Политбюро, занимавшихся, что скрывать, чистой демагогией да извечными «кадровыми» вопросами, ему ведь всегда поручалось конкретное дело. Допускаю, что и в партийной работе надо было иметь дело с людьми, заниматься какими-то организаторскими вопросами, но, по моему глубокому убеждению, претила она отцу именно тем, что не давала, да и не могла дать конкретного результата, а следовательно, и морального удовлетворения от сделанного. Когда отца в начале тридцатых направили из разведки на партийную работу, своего недовольства он не скрывал. Но и там, как человек деятельный, он нашел себе дело. Строго говоря, в общепринятом смысле партийной работой он и не занимался, отдав ее на откуп аппарату. Сам же в течение тех нескольких лет, используя права главы республики, поднимал народное хозяйство Грузии. Позднее он и сам не раз подчеркивал, что не дело партии подменять хозяйственные органы, но тогда, в тридцатые, видимо, иначе просто было нельзя. Тот же первый секретарь ЦК партии республики, если он, конечно, не был по натуре аппаратчиком, мог немало сделать и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и в строительстве. Должность первого секретаря ЦК позволяла отцу активно вмешиваться в хозяйственные проблемы и решать их на самом высоком уровне, чего, ска-

жем, при всем желании не могли сделать сами хозяйственные руководители.

К сожалению, в дальнейшем партийные органы превратились всего лишь в контролирующие органы, далекие от решения практических задач.

Наверное, это странно звучит, но мой отец был очень мягким человеком. Странно, потому что за последние сорок лет столько написано о допросах, которые он якобы проводил в подвалах Лубянки, о его нетерпимости к чужому мнению, о грубости. Все это, заявляю откровенно, беспардонная ложь. Это по его настоянию — в архивах есть его записка в Политбюро и ЦК по этому поводу — был наложен запрет на любое насилие над обвиняемыми. Это он сделал все, чтобы остановить колесо репрессий, очистить органы государственной безопасности от скомпрометировавших себя активным участием в массовых репрессиях работников. Впрочем, это тема отдельного разговора, от которого я ни в коей мере не собираюсь уходить. Пока скажу лишь одно: не был мой отец тем страшным человеком, каким пытались его представить в глазах народа тогдашние вожди. Не был и не мог быть, потому что всегда отвергал любое насилие. Даже когда говорят, что отец, став наркомом внутренних дел, разогнал «органы», повинные в злодеяниях х годов, это не так. Ушли, вынуждены были уйти и понести ответственность лишь те следователи, сотрудники лагерной охраны, кто нарушал закон. Этого отец не прощал ни тогда, ни позднее. А тысячи и тысячи честных работников продолжали бороться с уголовной преступностью, как и прежде, работали в разведке и контрразведке. Насколько известно, приход нового наркома внутренних дел связан и с самой реорганизацией карательных органов, и с массовым освобождением из тюрем и лагерей сотен тысяч ни в чем не повинных людей.

Сегодня мало кто знает, что наркомом внутренних дел отец был назначен в конце ноября года. Люди старшего поколения хорошо помнят, когда прекратились в СССР массовые репрессии. Достаточно сопоставить факты. После года — и это известно — он уже не имел никакого отношения к органам государственной безопасности. Тогда, в войну, отца сменил на этой должности Всеволод Меркулов, а после войны органами безопасности руководили Абакумов, Игнатьев. И все же, когда речь заходит о всех послевоенных преступлениях Системы, об этом предпочитают не вспоминать. То и дело встречаешь в раз

личных источниках: министр внутренних дел Л. П. Берия. А все дело в том, что в марте года мой отец действительно возглавил МВД СССР. Правда, проработать ему там довелось всего лишь три месяца. Полагаю, читателям этой книги небезынтересно будет узнать и об этой странице жизни моего отца. Пока скажу лишь, что никакого желания идти на эту должность у отца не было. К сожалению, в своих нашумевших мемуарах Никита Сергеевич Хрущев не написал, как в течение нескольких дней просидел у нас на даче, уговаривая отца после смерти Сталина: «Ты должен согласиться и принять МВД. Надо наводить там порядок!» Отец отказывался, мотивируя это тем, что чрезмерно загружен оборонными вопросами. Но Политбюро все же сумело настоять на своем. Аргументы оппонентов отца были не менее вескими: он в свое время немало сделал для восстановления законности в правоохранительных органах, а сейчас ситуация такая же и требует вмешательства компетентного человека. Отец был вынужден согласиться.

Думаю, это все делалось с дальним прицелом — списать в будущем все грехи на нового главу карательного ведомства. Надо ведь было как-то объяснять народу и довоенные репрессии, и последующие преступления Системы. А отец, как признавался впоследствии сам Хрущев, действительно оказался удобной фигурой. Как ни странно, элементарного смещения дат оказалось достаточно для того, чтобы полностью извратить факты. Ну, кто, скажите, помнит сегодня, особенно из людей молодых, кто и когда возглавлял НКВД?

Многие историки, например, недвусмысленно намекают на причастность моего отца к смерти Серго Орджоникидзе, убийству Сергея Мироновича Кирова. Говорит об этом и Светлана Аллилуева: «И лето года прошло так же — Киров был с нами в Сочи. А в декабре последовал выстрел Николаева. Не лучше ли и не логичнее ли связать этот выстрел с именем Берия, а не с именем моего отца, как это теперь делают? В причастность отца к этой гибели я не поверю никогда Был еще один старый друг нашего дома, которого мы потеряли в году, — я думаю, не без интриг и подлостей Берия. Я говорю о Георгии Константиновиче (Серго) Орджоникидзе». Уверен, что подобных обвинений читатель встречал немало. Но кто знает, как дороги были всю жизнь и моему отцу, и всей нашей семье эти два человека. Серго Орджоникидзе — мой крестный отец Меня

ведь и назвали в честь Серго. Когда родители приезжали из Тбилиси в Москву, непременно останавливались в его доме, да и Серго часто бывал у нас, когда приезжал по делам или на отдых в Грузию. Такие были отношения.

А Сергей Миронович Киров дважды вытаскивал отца из меньшевистской тюрьмы. Когда убили Кирова, отец работал в Грузии, но позднее рассказывал, что никакого заговора, как писали газеты, не было. Убийца — одиночка. Уже возглавив НКВД, отец, разумеется, возвратился к этой трагической истории и попытался восстановить детали случившегося, но каких-либо документов, позволяющих трактовать смерть Сергея Мироновича иначе, не нашел. Не было их, естественно, и у тех, кто впоследствии обвинил в организации этого убийства Сталина. Тем не менее и эта версия оказалась живучей. Впрочем, удивляться не стоит. Написала же Светлана Аллилуева, что во время гражданской войны на Кавказе «Берия был арестован красными и Киров приказал расстрелять предателя» А как отнестись к утверждениям, что Берия был агентом муссаватистской разведки? Это обвинение в адрес отца прозвучало даже на Пленуме ЦК, где отца после его трагической гибели исключили из партии. А ведь то, что отец по заданию партии большевиков работал в контрразведке в Баку, никогда не скрывалось. Именно там начинал он свой путь в разведке. Лучше других знал об этом Анастас Микоян, работавший там же по тому же заданию.

На Пленуме ЦК просто перекрутили общеизвестные факты. Сам Микоян мне впоследствии говорил, что выступал в защиту отца и рассказал все, что знает. К сожалению, и это оказалось неправдой.

У правящей верхушки не было никогда и не могло быть каких-либо доказательств вины отца, а скомпрометировать его в глазах народа было крайне необходимо — разрушалась легенда Прочитав эту книгу, читатель, надеюсь, сам придет к каким-то выводам. Мой же рассказ об отце — лишь штрихи к портрету человека, который честно делал свое дело, был настоящим гражданином, хорошим сыном и хорошим отцом, любящим мужем и верным другом. Я, как и люди, знавшие его многие годы, никогда не мог смириться с утверждениями официальной пропаганды о моем отце, хотя и понимал, что ждать другого от Системы, в основе которой ложь, — по меньшей мере наивно

Когда я говорю об отце, всплывают в памяти давно

забытые картины детства. Скажем, я с детства интересовался техникой, и отец это всячески поощрял. Ему очень хотелось, чтобы я поступил в технический вуз и стал инженером. Довольно характерный пример. Понятное дело, ему ничего не стоило даже тогда разрешить мне кататься на машине. Как бы не так Хочешь кататься — иди в гараж, там есть старенькие машины. Соберешь — тогда гоняй. Старенький «фордик» я, конечно, с помощью опытных механиков собрал, но дело не в этом. Отец с детства приучал меня к работе, за что я ему благодарен и по сей день.

Принесет стопку иностранных журналов и просит сделать перевод каких-то статей или обзор тех или иных материалов. Теперь-то я понимаю: если бы дело было серьезным, неужели не поручил бы такую работу профессиональным переводчикам? Просто заставлял таким «хитрым» образом трудиться. И отец, и мать моему воспитанию уделяли много внимания, хотя свободного времени у обоих было, понятно, маловато. Заставляли серьезно заниматься языками, музыкой, собственным примером приобщали к спорту.

Еще в школе я выучил немецкий, английский, позднее — французский, датский, голландский. Немного читаю по-японски. Стоит ли говорить, как это пригодилось мне в жизни

Вспоминаю наши лыжные походы в Подмосковье, прогулки по лесу. Отец очень любил активный отдых и умел отдыхать. Помню, недели две вдвоем с ним занимались мы оборудованием спортивной площадки. И каток небольшой нашли, с тем чтобы уплотнить землю, и сетку волейбольную купили. Оба были очень довольны.

Когда уезжали в отпуск на юг — а мы всегда проводили отпуска вместе, позднее они отдыхали с мамой всегда вдвоем, он любил ходить в горы. Хорошо плавал, ходил на байдарке или на веслах. Здесь уже постоянной спутницей была мама.

Вместе с мамой посещал манеж — к верховой езде был приучен с детства и, чувствовалось, в молодости был неплохим наездником.

Ну а о том, как отец любил футбол, ходят легенды. Утверждают даже, что в молодости Берия был чуть ли не профессиональным футболистом. Это преувеличение, конечно, хотя, как и волейбол, футбол он очень любил и, наверное, играл неплохо.

Когда создавалось спортивное общество «Динамо», его

основной задачей было приобщение сотрудников к физической культуре, спорту. Тон здесь должны были задавать руководители. Так что любовь отца к спорту стала носить и показательный характер. Молодым чекистам было неудобно отставать от начальства

Как и все мы, отец был неприхотлив в еде. Быт высшего эшелона, разумеется, отличался от того, который был присущ миллионам людей. Была охрана, существовали определенные льготы, правда, абсолютно не те, которыми партийная номенклатура облагодетельствовала себя впоследствии Приходила девушка, помогавшая в уборке квартиры, на кухне. Был повар, очень молодой симпатичный человек, и, если не ошибаюсь, он даже имел соответствующую подготовку — окончил нечто наподобие знаменитого хазановского кулинарного техникума. Но, как выяснилось, опыта работы он не имел, что, впрочем, ничуть не смутило домашних. Мама сама готовила хорошо, так что наш повар быстро перенял все секреты кулинарного мастерства и готовил вполне сносно.

Предпочтение, естественно, отдавалось грузинской кухне: фасоль, ореховые соусы. Если ждали гостей, тут уж подключались все. Особых пиршеств не было никогда, но всегда это было приятно. Собирались ученые, художники, писатели, военные, навещали близкие из Грузии, друзья. Словом, все, как у всех.

На правах члена семьи многие годы, а точнее до самой смерти отца, жила в нашем доме замечательная женщина Элла Эммануиловна Альмедингер. Учительница, немка по национальности. Мы и оказавшись в ссылке не теряли с ней связь.

Когда началась война, всех немцев начали переселять, а наша немка никуда не собирается. Кто-то доложил Сталину, что, мол, в доме Берия проживает немка и тому подобное. Как-то приезжает Сталин (а у нас заведено было обедать всем вместе), и прелюбопытнейшая вышла картина. Сидят за одним столом Иосиф Виссарионович и Элла Эммануиловна. Сталин и спрашивает:

— Так это вы и есть тот самый представитель Гитлера? Странно, никогда не думал, что вы немка.

А Элла Эммануиловна онемела: чем-то обернется для нее этот визит. Обошлось. Сталин рассмеялся, тут же начал вспоминать Австрию, тем дело и закончилось. А к самому факту депортации отец относился крайне негативно, но, как это часто бывало, последнее слово, разумеется, оставалось не за ним.

Я еще расскажу подробно об участии отца, как члена Государственного Комитета Обороны, в организации отпора врагу на Кавказе. Вспомнил об этой странице жизни отца я вот почему. В обороне Кавказа участвовали и местные жители. На горных перевалах насмерть стояли и ингуши, и осетины, и чеченцы. Я это видел своими глазами. Отец тоже с глубоким уважением относился к этим людям, встречался со старейшинами, деятелями духовенства.

К сожалению, решение Политбюро было принято и этих людей выселили. Подлость, безусловно. Но приказ был отдан, и внутренние войска заставили эту подлость сделать.

А началось с того, что группа людей — не народ! — подарила Гитлеру коня и бурку. Да мало ли кто встречал оккупантов хлебом-солью и на Украине, и в Белоруссии, и в России. И кто только не сотрудничал с немцами! Предателей хватало, к сожалению, везде. А Сталину преподнесли это как измену народа. Тот разбираться не стал:

— Сослать всех!

И с крымскими татарами, к сожалению, так получилось. Вспоминаю анекдотический случай. Мой друг, летчик-испытатель Амет-Хан Султан, как дважды Герой Советского Союза, имел на родине собственный бюст. Любопытная штука получилась. Крымские татары из Крыма выселены, а бюст поставлен крымскому татарину. Неудобно, говорит, что единственный татарин в Крыму в таком виде Давай моего бронзового двойника уберем. Тебе-то, скорей всего, за такое хулиганство ничего не будет. А мы в то время на полигоне под Керчью работали. Всю ночь промучились, но бюст убрали

Вышло так, что я вынужден был оставить отцовский дом в 16 лет. Война перечеркнула точно так же мои планы, связанные с учебой в университете, как и большинства моих сверстников. Я ушел в разведшколу. За тем фронт, годы учебы в Ленинградской военной электротехнической академии. А когда возвратился в Москву, даже женившись, жил с родителями. Настоял на этом отец. Вся его жизнь проходила на наших глазах. Допускаю, что можно скрыть какой-то отдельный случай, но образ жизни, как ни крути, не скроешь. И не только от близких. Такие люди всегда в центре внимания, хотят они того или нет.

Вот уже несколько десятилетий имя Берия ассоцииру-

ется у миллионов людей и с массовыми репрессиями 30—х годов, и с сотнями женщин, якобы ставших жертвами любвеобильного члена Политбюро. На первый взгляд, все выглядит довольно правдоподобно. Не секрет ведь, что известные человеческие слабости были присущи большинству советских вождей — от Владимира Ильича до Леонида Ильича. Но почему все-таки ЦК, официальная пропаганда явно культивировали всенародный интерес именно к «постельным утехам» отца, создавая отталкивающий образ этакого сексуального монстра? Люди старшего поколения прекрасно помнят, что при жизни никакие «страшные слухи» о нем по Москве не ходили. Правда, сегодня все чаще утверждают обратное, словно забыв о том, что живы те, кто без труда может это опровергнуть. Что ж, одна ложь неизбежно порождает другую: большая — маленькую, маленькая — большую.

Из стенограммы июльского ( года) Пленума ЦК КПСС:

«Нами обнаружены многочисленные письма от женщин интимно-пошлого содержания. Нами также обнаружено большое количество предметов мужчины-развратника (речь идет о результатах обыска в его служебном кабинете в здании Совета Министров СССР в Кремле). Эти вещи ратуют сами за себя, и, как говорится, комментарии излишни Зачитаю показания некоего Саркисова, на протяжении 18 лет работавшего в охране Берия. Последнее время он был начальником его охраны. Вот что показал этот самый Саркисов: «Мне известны многочисленные связи Берия со всевозможными случайными женщинами. Мне известно, что через некую гражданку С. (разрешите мне фамилии не упоминать) Берия был знаком с подругой С., фамилию которой я не помню. Работала она в Доме моделей Кроме того, мне известно, что Берия сожительствовал со студенткой Института иностранных языков Майей. Впоследствии она забеременела от Берия и сделала аборт. Сожительствовал Берия также с летней девушкой Лялей Находясь в Тбилиси, Берия познакомился и сожительствовал с гражданкой М. После сожительства с Берия у М. родился ребенок Мне также известно, что Берия сожительствовал с некой Софьей. По предложению Берия через начальника санчасти МВД Волошина ей был сделан аборт. Повторяю, что подобных связей у Берия было очень много.

По указанию Берия вел список женщин, с которыми он сожительствовал. (Смех в зале.) Впоследствии, по его предложению, я этот список уничтожил. Однако один список я сохранил. В этом списке указаны фамилии более 25 таких женщин. Список, о котором говорит Саркисов, обнаружен Год или полтора назад я совер-

шенно точно узнал, что в результате связей с проститутками он заболел сифилисом. Лечил его врач поликлиники МВД Ю. Б., фамилию его я не помню. Саркисов».

Вот, товарищи, истинное лицо этого, так сказать, претендента в вожди советского народа. И эта грязная моська осмелилась соперничать с великаном, с нашей партией, с нашим ЦК Партия, ЦК справлялись с шавками и покрупнее»

Стоп! Не излишне ли откровенен секретарь ЦК КПСС Н. Шаталин, обличая моральное падение члена Президиума ЦК? Обратите внимание: «Вот, товарищи, истинное лицо этого, так сказать, претендента в вожди советского народа». «Претендента» уже нет в живых, почему бы не показать его уголовником, а не политическим противником? И звучит довольно правдоподобно: ну, кто, скажите, не без греха? Если и преувеличили, не так страшно

«Купился» на «амурные» байки даже известный писатель, посвятивший этой теме рассказ, юные героини которого трагически погибают после ночи, проведенной в спальне члена Президиума ЦК, в газовой камере, умерщвленные газом «циклон». Камера, естественно, расположена в подвальном помещении дома Лаврентия Павловича Берия.

Чушь, разумеется. Разве можно говорить об этом серьезно? Какая камера, какой «циклон» Понимаю, конечно, зачем плели такие вздорные вещи на Пленуме ЦК. Не было фактов, которые подтверждали бы участие отца в так называемом заговоре, его причастность к зарубежным спецслужбам или, как тогда говорили, империалистическим разведкам. Вот и решили показать народу разложившегося типа — пьяницу, развратника, садиста, якобы вознамерившегося стать диктатором и ввергнуть страну в пучину кровавого террора. А сейчас-то зачем все это сочинять? Не понимаю

Пожалуй, больше других преуспела в описании любовных приключений некая Нина Алексеева, бывшая артистка одного из ансамблей песни и пляски Москвы. Ей уже давно за 70, но неуемной энергии автора можно позавидовать. Вот уже несколько лет старушка охотно выступает перед самой разной аудиторией, охотно дает интервью и даже собирается издать книгу воспоминаний о Лаврентии Павловиче Берия, с которым якобы была близка. Можно только догадываться, на чем именно собирается акцентировать внимание читающей публики но-

воявленная писательница. Во всяком случае никаких сомнений на сей счет после опубликованных на разных языках ее воспоминаний в периодике не появляется. На мой взгляд, Нина Васильевна просто решила заработать на хлеб в столь трудное время. Ну, посудите сами, можно ли без известного скепсиса относиться, скажем, к таким «фактам»:

«И вы знаете, я, конечно, с ним сблизилась, с Лаврентием Павловичем; Никаких, конечно, насилий с его стороны не было. Вначале мы сели за стол. Чего только там не было! Если уж говорить откровенно, он был сильный мужчина. Очень сильный, без всяких патологий. Такому мужчине, наверное, было мало одной женщины, надо было очень много женщин Когда он в первый раз овладел мной, и с такой, вы знаете, страстью, я чувствовала, что, конечно, ему нравлюсь. У моего дома стали часто появляться правительственные машины, этот Саркисов заходил к нам в квартиру Я видела его отношение ко мне, очень милое. Но у меня к нему не было страсти. Он мне как-то даже сказал: «Ты холодная, ну почему ты такая красивая и такая холодная» А потом, обстановка его дома на улице Качалова мне не нравилась. Знаете, дом очень красивый с виду, но изнутри, знаете, такое невзрачное впечатление, я не могу сказать, что здесь жил Берия. Двуспальная кровать орехового дерева огромная. Помню, когда Саркисов привез меня вторично или в третий раз, я ждала Лаврентия Павловича очень долго. Вышла ко мне женщина в белом халате, очень милая, любезная, и говорит: «Вы не волнуйтесь, он должен приехать». По левую сторону коридора, отлично помню, была библиотека. Посмотрела там книги — один сплошной Сталин. Думаю, неужели он не интересуется классикой?»

Воздержусь от комментариев. Чего стоит хотя бы описание домашней библиотеки в нашем доме. В таком случае, простите, куда же подевалась приличная библиотека самого Лаврентия Павловича, книги кандидата сельскохозяйственных наук Нины Теймуразовны Берия, доктора физико-математических наук Серго Берия? В подвальном помещении, заполненном мифическим «циклоном»? Разве можно поверить, что хозяин дома, изощряясь в любовных похождениях, устраивал годами ночные оргии в собственной спальне на виду у жены, сына, невестки и остальных домочадцев.

Я бы никогда не коснулся столь пикантной темы, если бы не многочисленные публикации, где по-прежнему главным действующим лицом вновь и вновь оказывается ветеран сцены госпожа Алексеева. Последняя публикация ее «дневниковых» записей, опубликованная одной из ве-

дущих российских газет, просто умиляет. Если раньше Нина Васильевна не могла (?) поведать массовому читателю некоторые детали, то теперь, надо полагать, вполне откровенна. По ее утверждению, отец возил любовницу в Кунцево, на дачу Сталина. Кстати, знакомство с вождем особого впечатления на Алексееву не произвело. Что ж, бывает. Обнадеживает другое. Судя по всему, очередной цикл «любовь вождей» вполне может быть продолжен. Кто знает, какие тайны кроются за стенами Кунцевской дачи. Вероятно, Нина Васильевна в будущем не применет рассказать и об этом

Любопытна реакция одного из читателей, возмущенных публикацией на страницах популярной газеты интервью с Алексеевой под хлестким заголовком «Раба любви Лаврентия Берия». Что же вызвало неприятие читателя? Сам факт появления в печати очередной сказки о «монстре»? Да ничего подобного! «Зачем показывать молодежи, что зверь Берия был не так уж страшен?» На фоне поднадоевших порядком россказней о высматривающем у своего дома красивых женщин зампреде и вездесущем полковнике Саркисове эта публикация, надо полагать, выглядит бледнее

Я читал письмо возмущенного читателя и думал: до чего же живучи вбитые в нас когда-то стереотипы. Неужели сами мы не ведаем, что творим. Давно уже нет в живых людей, использовавших эту ложь для оболванивания масс, нет уже и ЦК с его официальными рупорами и глашатаями неправды, а автомобиль легендарного полковника все колесит улицами первопрестольной, распугивая очаровательных москвичек. Ей-богу же смешно! Но и грустно — тоже. Ну, какой еще народ позволил бы в течение сорока лет держать себя за простака, чья наивность поистине беспредельна

Я еще раз повторяю, вся жизнь отца проходила на глазах семьи. Срывы, наверное, были, у каждого человека есть какие-то слабости, но такие похождения — вздор. Если уж на то пошло, могу рассказать о девушке, которая действительно была любовницей отца, но никогда об этом никому не рассказывала.

Я был уже взрослым человеком, но отношения с отцом оставались у нас на редкость доверительные. Как-то зовет к себе. «Надо, — сказал, — с тобой поговорить. Я хочу, чтобы ты знал: у меня есть дочь. Маленький человечек, который мне не безразличен. Хочу, чтобы ты об этом знал. В жизни, — сказал, — всякое может слу-

читься, и ты всегда помни, что у тебя теперь есть сестра. Давай только не будем говорить об этом маме»

Мама умерла, так и не узнав о той женщине. Просьбу отца я выполнил.

А женщину ту я видел. Было ей тогда лет 20, может, немного больше. Довольно скромная молодая женщина. Жизнь у нее, правда, не сложилась. Вышла замуж, родился второй ребенок. Муж погиб. Снова вышла замуж Отец ее был служащим, мать — учительница. А сейчас у моей сводной сестры самой, естественно, дети.

Одно время она была замужем за сыном члена Политбюро Виктора Гришина. Когда Гришин узнал, что его сын собирается жениться на дочери Берия, решил посоветоваться с Брежневым. Насколько знаю, Леонид Ильич отреагировал так:

— Хорошо, а какое это имеет отношение к твоему сыну? И что ты делаешь вид, будто не знаешь, что все это дутое дело

К слову, мне не раз приходилось встречаться с Брежневым на заседаниях Совета обороны, других совещаниях, где обсуждались вопросы, связанные с моей работой по созданию новых видов вооружения, но никогда о том, что случилось с моим отцом, мы не говорили Леонид Ильич эту тему просто не затрагивал, делая вид, что Гегечкори это Гегечкори, а об остальном — он не имеет ни малейшего представления.

Сам он к делу отца причастен не был. Да что Брежнев — даже не все члены Президиума ЦК КПСС знали о том, что готовится его убийство. Постфактум уже они вынуждены были избрать для себя оптимальный вариант, исходя из своего многолетнего партийного опыта — примкнуть к более сильным. Правда, дальнейший ход событий показал, что ни о каком единстве в верхах политической власти и после смерти моего отца речь не шла. Вспомните антихрущевское выступление Молотова, Кагановича и других и последовавшую над ними расправу Хрущева, затем вынуждены были уйти Маленков, Булганин, т. е. люди, расправившиеся в свое время вместе с Хрущевым с моим отцом. Позднее уберут и самого Хрущева. Борьба за власть не прекращалась в Кремле никогда, как никогда не прекращалась компрометация новыми вождями вчерашних соратников. По этим законам Старая площадь жила до последнего дня существования КПСС

Все последующие руководители прекрасно знали цену хрущевским «разоблачениям». Знали, но разрушать легенду не хотели, так как неизбежно пришлось бы рассказать народу куда более серьезные вещи.

Скажу совершенно откровенно: монахом отец не был. Это был нормальный человек, которого не обошли в жизни ни большая любовь, ни вполне понятные, думаю, едва ли не каждому мужчине увлечения. Нечто подобное произошло с отцом в Грузии, когда он увлекся одной красивой женщиной. Здесь дело кончилось семейным скандалом. Мама собиралась уйти, но отец, естественно, попросил прощения, и все обошлось. Можете представить реакцию моей матери, если бы все, что пишут сегодня об отце, было хотя бы частицей правды. Женщина-грузинка! Она могла со Сталиным спорить, что ей стоило хлопнуть дверью и уйти от такого мужа

А к тем показаниям, которые выбивали у Саркисова и других, отношение у меня совершенно однозначное. И ему, и другим обещали «скостить» срок, если будут говорить то, чего от них ждали. Обманули, конечно. Они нужны были на определенном этапе. Подписал — тюрьма. И что, к примеру, мог сказать в той ситуации начальник охраны? Что охранял агента империалистических разведок и врага народа и партии? Велели говорить, что возил в дом Берия женщин сомнительного поведения, он и повторил. Все это вполне понятно. В те времена, наверное, просто не могло быть иначе.

Возможно, кто-то дал такие показания и из женщин, признавших себя на следствии любовницами отца. Что такое конспиративные квартиры, знает любой оперативник, работающий в органах государственной безопасности, милиции, разведке. Как правило, содержательницами таких квартир были женщины, немало женщин было, что тоже вполне понятно, и среди агентуры, работающей, в частности, с иностранцами. Как руководитель объединенного Министерства внутренних дел, куда вошли незадолго до смерти отца и политическая разведка, и контрразведка, отец наверняка бывал в таких квартирах, где встречался с агентами. Так что при желании, наверное, в тот злополучный список можно занести еще великое множество фамилий, включая иностранные

Не меньшее распространение получила еще одна легенда об отце — с его именем связывают даже покушение на Сталина, которое якобы произошло в Абхазии. А речь вот о чем. Бытует версия, что в сентябре года

мой отец якобы инсценировал покушение на Сталина, когда тот отдыхал на одной из южных дач. Цель понятна — заслужить благосклонное отношение вождя. Небылиц на сей счет написано много, а вот что происходило в действительности.

Существовали так называемые особые периоды. Это когда Сталин где-то отдыхал. Так было и в тридцать третьем. Все знали, что Сталин уехал в Москву. И начальник ГПУ Абхазии Микеладзе, очень хороший, кстати, человек, решил отдохнуть. Выехал с друзьями, как говорится, «на природу», слегка расслабиться. Развлекались на берегу. Выпили, закусили, и тут Микеладзе увидел пограничный катер. Здесь, на его беду, и пришла в голову мысль прокатиться всей компанией, а в ней были и женщины.

Кроме того, что Микеладзе руководил органами госудаственной безопасности Абхазии, ему, как начальнику оперативного сектора, подчинялись и пограничники. Но как остановить . пограничный катер? Начал стрелять в воздух, пытаясь привлечь внимание экипажа. Подчеркиваю, в воздух — не по катеру. Кто мог знать, что на борту пограничного корабля находился в это время Сталин-Факт стрельбы зафиксировали и начали разбираться. Нашлись горячие головы, которые тут же расценили это как террористический акт: мол, Микеладзе покушался на жизнь главы государства. Так пьяная выходка переросла в покушение.

Отцу все же удалось отстоять тогда Микеладзе, тот отделался снятием с работы и переводом на низовую должность в Грузию. Он бывал у нас позднее дома вместе с женой и сокрушался, как несправедливо с ним обошлись. Отец говорил ему:

— Слушай, ну что еще можно было сделать? Ты же сам понимаешь, что происходит. Вот меня даже упрекают, что я укрываю террориста. Считай, что еще легко отделался.

Мама тоже переживала за эту семью. Жена Микеладзе, очень хорошая женщина, была химиком по профессии.

Словом, Микеладзе уехал в Грузию, и об этом досадном недоразумении начали потихоньку забывать, но не все, разумеется.

Когда умер председатель Совнаркома Абхазии Лакоба, его смерть связали с Микеладзе. А там вот какой слу-

чай произошел. Еще при жизни Лакобы на его даче из его же револьвера застрелилась дочь председателя Госбанка Розенгольца. Увязали и с этим фактом. Выстроили версию — специально из Москвы следователь приехал! — будто бы эта девушка подслушала разговоры заговорщиков и ее таким образом «убрали». ГПУ Абхазии к расследованию не допустили. Состоялся суд, и несколько человек были осуждены к расстрелу, в том числе и «террорист» Микеладзе. Правда, я слышал, что московские следователи обещали ему освобождение и выдачу других документов. Якобы его расстрел был фиктивным, а решение по Микеладзе принималось чуть ли не "на самом «верху». Исходили из того, что сломить Микеладзе не удалось — он был действительно очень сильным человеком, — и решили взять уговорами. Но утверждать, что бывшему руководителю ГПУ Абхазии удалось в действительности избежать тогда расстрела, я, естественно, не могу.

Смерть Нестора Лакобы тоже нередко приписывают отцу, что тоже не имеет, разумеется, под собой абсолютно никаких оснований. Могу рассказать один случай, о котором историки или не знают, или предпочитают не вспоминать.

Уже после убийства Сергея Мироновича Кирова мы с семьей Лакобы отдыхали на Рице. Дороги к озеру еще не было, и отец с Лакобой поехали посмотреть, где ее проложить. Нас было человек моя мама, жена Лакобы, его сын, года на два старше меня, наши отцы и еще несколько человек.

Разбили палатки и решили заночевать на берегу. Мы, мальчишки, набегавшись за день, уснули, конечно, раньше. Я находился в палатке, когда меня разбудили. Почему-то Лакоба предложил моим родителям, чтобы мы перешли в его палатку. Естественно, это вызвало известное недоумение. Помню, мама не соглашалась. Но Лакоба, ничего не объясняя, настоял на своем. Мы перешли. Я опять уснул, а мои родители и жена Лакобы остались сидеть у костра. Было уже совсем темно, когда палатку, где должна была ночевать наша семья, прошили пулеметные очереди.

Я не нахожу других объяснений случившемуся, кроме того, что Нестор Лакоба знал о готовящемся покушении на отца и предотвратил его. Будь они врагами, Лакобе надо было просто промолчать

Никакой вражды между ними никогда не существова-

ло, напротив, отношения между Лакобой и моим отцом всегда были дружескими и доверительными.

У Лакобы была совершенно определенная политическая доктрина, которую он не скрывал даже перед Сталиным. Свою сепаратистскую позицию он, скажем, объяснял моему отцу так: даже строительство железной дороги, против которой Лакоба категорически возражал, это не что иное, как проникновение России. А этого Лакоба не хотел.

Отстаивал свою позицию в таких откровенных разговорах и отец. Он, например, считал, что Союз должен быть единым, и в существование автономий не верил. Другое дело, что республики, входящие в тот же Союз, должны обладать неизмеримо большими правами, нежели это тогда было.

— Так или иначе, республики должны примкнуть к какому-то лагерю, — говорил отец. — С точки зрения исторических корней, для Грузии — это союз с Россией, потому что вся тысячелетняя история Грузии — это борьба нашего народа за выживание. Георгиевский трактат был принят задолго, мягко говоря, до советизации Грузии, и эту политику надо продолжать. Нас ведь связывает и единая вера, и единая культура. Надо лишь решительно отказаться от методов, присущих царскому режиму, и не подавлять язык, не заменять национальные кадры чиновниками российского происхождения.

И вообще, был убежден отец, надо учитывать местные условия. Он, например, считал, что Грузия, Украина, другие республики могут иметь национальную гвардию, что отнюдь не подрывает единство Союза. Но экономика и армия должны, безусловно, быть едиными.

По каким-то позициям взгляды отца и Лакобы совпадали, по другим они спорили, но на их дружбе, отношениях между ними это не сказывалось. Отцу, знаю, импонировало, что Лакоба искренне хотел процветания Абхазии. Это был человек дела, пусть и увлекающийся, но последовательный и деятельный. После соответствующих «проработок» на партийных пленумах, уже в конце жизни, а Лакоба, к слову, был очень больным человеком и даже лечился в Германии, он изменил свои взгляды и все больше склонялся к тому, что Союз все-таки должен быть единым и другого пути у республик быть не может.

Можно с позиций сегодняшнего дня принимать или не принимать эти взгляды, но речь в данном случае не

об этом. Когда я читаю, что Берия погубил Лакобу, ничего, кроме вполне понятного возмущения, эта ложь у меня не вызывает.

То покушение на отца, которое предотвратил Лакоба, кстати, отнюдь не единственное. То, что НКВД не считался в тридцатые годы с партийными организациями республик, известно. Центральный аппарат Наркомата внутренних дел опирался на указания ЦК ВКП(б). И это факт давно доказанный, здесь я ничего нового не открываю. Люди из Орготдела ЦК выезжали в республики для координации и руководства массовыми репрессиями. В Белоруссию, например, выезжал с такой целью Маленков, на Украину — Каганович. Разумеется, аресты, расстрелы ни в чем не повинных людей совершались чужими руками, но организаторами этих злодеяний были они, представители ЦК ВКП(б).

Грузия не стала исключением. Каток репрессий прошел и по этой республике. Еще при жизни Серго Орджоникидзе отец направил через него ряд писем Сталину, в которых не скрывал своей позиции: НКВД ведет планомерное уничтожение грузинской интеллигенции, грузинского народа. Орджоникидзе полностью поддерживал отца, так как ьсегда был противником репрессий.

После смерти Орджоникидзе избиение кадров приняло еще более массовый характер. Несмотря на протесты моего отца, как руководителя республики, органы внутренних дел продолжали аресты людей. Не по собственной инициативе, конечно, а выполняя прямые указания Центра. Так ведь было и в других республиках

Среди людей, арестованных по настоянию центральных органов, оказалось немало выдающихся ученых, писателей. Мой отец дважды обращался к Сталину, спасая, например, среди других, светоча мировой науки Джавахишвили. Дважды спасал Гамсахурдиа. К сожалению, отсветом было лишь усиление массовых репрессий. Погиб Михаил Джавахишвили, погибли многие другие деятели грузинской культуры, науки.

Видимо, поведение отца стало раздражать партийную верхушку, и Ежов, руководивший в то время органами госбезопасности, через своих ставленников в Грузии решил организовать на него покушение. Об этом случае я знаю не с чьих-то слов, потому что волей обстоятельств оказался в тот злополучный день в машине отца.

Из Москвы возвращались по Военно-грузинской дороге. Вместе с отцом, мамой в этой машине находились

жена одного партийного работника и второй секретарь ЦК, белорус по национальности, Хацкевич. Уже стало темнеть, когда нашу машину попытались остановить, а затем обстреляли спереди и сзади. Огонь явно велся на поражение.

Хацкевич сидел рядом со мной, и я своими глазами видел, как его ранили.

Умирал он на руках у моей матери. Все мы слышали его последние слова: «Ты, Нина, не забудь о моем ребенке»

Уже через год из Белоруссии поступили какие-то материалы, в которых Хацкевич, уже мертвый, был объявлен врагом народа. В таких случаях репрессировали и семьи, но маме удалось каким-то образом спасти ребенка Хацкевича и устроить его в семью близких нам людей.

Одна существенная деталь: Хацкевич носил пенсне, как и мой отец. Вероятно, это и сбило с толку тех, кто стрелял в отца.

Так что я знаю лишь о двух покушениях на моего отца, сколько же их было всего, сказать не могу. Этих неприятных воспоминаний в семье старались не касаться

Для партийного аппарата — имею в виду аппарат ЦК ВКП(б) — отец, хотя и был секретарем ЦК республики, оставался периферийным работником, но с собственной позицией. Отношение к таким людям было всегда настороженным. Попытки привлечь отца на свою сторону предпринимали и Ягода, Ежов. Неправда, что это были дегенераты, начисто лишенные мозгов, как это подчас преподносят. Весь ужас и состоит в том, что люди, повинные в злодеяниях против собственного народа, были изворотливыми, а нередко и умными людьми, что отнюдь не мешало им идти на преступления.

Скажем, сделавший карьеру в Орготделе ЦК Николаи Ежов, впрочем, как и Ягода и другие, отлично понимал, какую опасность даже в личном плане представляет для них Берия. Первое: колоссальный опыт работы в разведке. Умен, на хорошем счету. Его знает Сталин. Грузин. Прогнозировать его перевод в Москву вполне можно было без труда.

Ни одного секретаря ЦК республики не обхаживали они так, как отца и нашу семью. Встречали в Москве, везли к себе на дачу А отец к этому внешнему проявлению дружелюбия всегда относился — я это видел — настороженно. Меня это удивляло немного, так как я

хорошо знал своего отца. Человеком он был открытым и подобные встречи с друзьями очень любил.

Помню, зимой это было, Ежов пригласил нас к себе на дачу. Внешне это выглядело, как приглашение друга. Они ведь с моим отцом на «ты» были Но отец сказал, что нам эта поездка ни к чему.

Повторяю, и Ежов и другие были неглупыми людьми. Они видели и понимали, что отец — один из тех, кто может оказаться в центральном аппарате, а конкурентов всегда стремились убирать заблаговременно. Это тоже, если хотите, железный закон Системы.

Отец никогда на эти темы не говорил, но, думаю, «просчитал» он и Ягоду и Ежова гораздо раньше. Хотя о самих организаторах покушений очень долго ничего не было известно, но то, что нити вели к НКВД, было ясно. Непосредственным руководителем покушения на Военно-грузинской дороге был, безусловно, нарком внутренних дел Грузии. Вполне понятно, кто поручил ему эту акцию.

К слову, после покушений на отца Сталин прислал в Тбилиси бронированный американский автомобиль. Тогда же такие машины получили и другие первые секретари ЦК союзных республик.

Думая обо всем этом, я все больше склоняюсь к мысли, что нити первых заговоров против отца — еще тех, довоенных — вели однозначно в НКВД СССР. Там словно чувствовали, какими кардинальными переменами обернется для всесильного карательного ведомства его перевод в Москву

Почему партия, вернее ее высшее руководство, расправилось с моим отцом? Потому, что он затронул святая святых советской номенклатуры — основу Системы. Говорю так не для того, чтобы перед кем-то оправдать своего отца. Свои ошибки он знал и вину свою знал — она тоже была, — потому что нет особой разницы, разделяешь ты взгляды тех, с кем находишься в руководстве страной, или нет, голосуешь за что-то из личных убеждений или в силу каких-то обстоятельств. Да, мой отец не подписывал расстрельные списки, как это делал Ворошилов, не проводил массовые репрессии, как Каганович или Маленков, Хрущев или Жданов, но коль он был одним из членов политического руководства, ответственность, безусловно, лежит и на нем, на каждом из них. Он ведь и хотел, настаивая на созыве внеочередного съезда, справедливой оценки деятельности и своей, и своих коллег

То, что мы имели и до войны и позднее, не было режимом личной диктатуры Сталина. Очень удобно сегодняшним защитникам «большевизма» представлять Сталина полусумасшедшим диктатором, а его окружение, членов Политбюро, бессловесными жертвами обстоятельств. Да и сама большевистская партия подается как такая же жертва террора всесильного НКВД и деспотизма ее Генерального секретаря. Неправда. Вина — на каждом, и на самом Сталине, и на остальных. Это они ответственны за все просчеты, за все ошибки, искривления, допущенные Системой. И за преступления, совершенные с октября года, — тоже. А уж чья вина больше или меньше, чьи заслуги весомей — судить Истории.

В советском руководстве всегда были люди, в той или иной степени боровшиеся за очищение большевистской партии, коммунистической Системы. Я глубоко убежден, что это был сизифов труд — очищать было нечего. Система была такой изначально. Каменев, Зиновьев, в какой-то период Бухарин Уходили одни, приходили другие, но основа большевизма, его стержень — диктатура пролетариата не менялась. Со временем она, правда, выродилась в диктатуру партийного аппарата, но принципиальных изменений не последовало. Диктатура всегда остается диктатурой.

После смерти Сталина отец все еще надеялся, что даже в условиях существующей Системы что-то можно изменить. Понимали, что необходима смена курса, и те, кто работал вместе с ним — Хрущев, Маленков и остальные. Но пойти на кардинальные перемены они не могли, потому что, убрав партийное начало в руководстве страной, как того требовал отец, они сами бы оказались в оппозиции к всесильному во все времена партийному аппарату. А это был бы конец партийной верхушки. Достаточно вспомнить, как зашаталось кресло под последним Генеральным секретарем, когда он начал метаться между старыми и новыми друзьями А как «уходили» Хрущева? Всесилен не Генсек — всесилен аппарат, чьим ставленником Генсек являлся.

Отец не исключал, что на смену тому, еще сталинскому, руководству может прийти новое. По его мнению, в республиках было немало толковых руководителей, способных взять и, что не менее важно, выдержать новый курс. Помню, зашел у него разговор на эту тему с Маленковым и Хрущевым:

— Допустим, что нам все же придется уйти и нам на смену придут молодые. Неужели хуже будут работать, а?

— Да нет, конечно, и мы молодыми были соглашались Хрущев и Маленков.

Хорошо помню еще такие слова Маленкова:

— А я всю жизнь мечтал инженером быть

Тут уж отец не выдержал:

— Брось, Георгий! Знаем мы, о чем ты мечтал. Ты еще учился, а уже в партийные органы рвался. Нам-то хоть сказки не рассказывай.

Такие откровенные разговоры были.

Главный просчет отца был в том, что он верил им всем. Знал ведь, с кем имеет дело, но — верил. Хотя, полагаю, догадывался, конечно, что Президиум ЦК может против него выступить. Но, видимо, рассуждал так: соберется Чрезвычайный съезд, расставит все по своим местам и каждому воздаст то, что заслужил. Сама ситуация после смерти Сталина способствовала прямому честному разговору. Люди вернулись с войны, подняли разрушенную страну и ждут ответа на вопросы, которые волнуют их уже много лет: как и почему все это случилось? Что происходит сегодня? Кто виноват?

Выступи отец на съезде, думаю, его бы поддержали. Есть одно обстоятельство, которое уже много лет мешает объективному восприятию его деятельности на посту одного из высших должностных лиц государства — он возглавлял карательное ведомство. Как правило, этого вполне достаточно И не столь важно, когда именно и каким был он наркомом. Сама аббревиатура НКВД срабатывает здесь как клеймо.

Я не призываю читателя в этой книге изменить отношение к карательным органам, но, надеюсь, о тайных пружинах, которые толкали эти структуры на самые страшные преступления, читатель, наконец, узнает.

Но история ЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ лишь часть правды о прошлом. В немалой степени эта книга и о самой партии, ее высшем эшелоне, по вине которого оборвалась жизнь моего отца. Но эта книга и о тех людях, которые честно делали то, что считали правильным, — укрепляли экономику и безопасность государства, международные связи, создавали новое оружие, строили новые заводы Одним из них был и мой отец Лаврентий Берия.

Он прожил недолгую, но, убежден, яркую жизнь. С

кем только не сводила его судьба! К нему всегда тянулись думающие, инициативные, энергичные люди. Среди близких друзей моего отца — первый заместитель министра среднего машиностроения СССР Борис Львович Ванников, академик Курчатов, министр металлургической промышленности Тевосян. Довольно близким к отцу человеком был авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев. А еще — академик Минц, партийный работник Кудрявцев, маршал Жуков

Желанными гостями в доме Берия всегда были художник Тоидзе, философ Нуцибидзе, писатель Константин Гамсахурдия, известные организаторы спортивного движения в Грузии Арчил Бакрадзе и Эгнатошвили, многие другие интересные люди того времени.

Жизнь заставила его стать чекистом, но трогательную любовь к архитектуре, которую изучал в юности, отец сохранил на многие годы. Он по-доброму завидовал своим старым знакомым, друзьям, ставшим известными зодчими. Знаю, что отец и в Грузии, и в Москве встречался с Желтовским, Северовым, Абросимовым, другими видными архитекторами, с удовольствием рассматривал их проекты.

Особое уважение питал отец к военным. Кроме Жукова, могу назвать и фамилии близких ему маршала Василевского, генерала Штеменко.

Очень многие люди в то время сделали карьеру с помощью отца. Среди наиболее известных — Устинов, назначенный по рекомендации моего отца на должность наркома вооружения в очень молодом возрасте, те же Ванников, Тевосян, министр химической промышленности Первухин, зампред Совета Министров Малышев, Председатель Госплана Сабуров. Скажем, Сабуров, экономист по образованию и чрезвычайно способный человек, не пришелся ко двору партийной элите, потому что никогда не работал в партийных органах, а это в глазах номенклатуры было серьезным недостатком. Она ведь не терпела настоящих специалистов ни в одной области. И хотя очень многие были против выдвижения Сабурова, отец на своем настоял. Драться за людей дела отец умел всегда, и не имело значения, какую должность занимает его оппонент.

Так было и с назначением на должность наркома Дмитрия Федоровича Устинова. Отец доказывал, что это замечательный организатор и талантливый инженер, а партийные чиновники в ответ:

— Как же так, Лаврентий Павлович? Вы предлагаете на должность наркома вооружения (!) человека, который ни дня не работал секретарем заводского парткома. Он ведь совершенно не знает партийной работы!

— Он знает дело, и этого, считаю, вполне достаточно, — парировал отец.

В таких случаях нередко вмешивался Сталин, и вопросы с назначением тех или иных людей, чьи кандидатуры предлагал отец, так или иначе решались. К сожалению, порочную практику выдвижения не по деловым качествам партийный аппарат культивировал всегда. Кто из нас не сталкивался с подобным на производстве

Отношения с партийными органами у отца всегда были непростыми. Я для себя решил этот вопрос несколько десятилетий назад, когда еще не считалось доблестью сжигать партийные билеты: категорически отказывался после заключения возвращаться в ряды партии. Отцу было сложнее — его высокие должности предполагали непременное членство в Политбюро

Но отношения своего к партийному аппарату отец никогда не скрывал. Например, и Хрущеву, и Маленкову он прямо говорил, что партийный аппарат разлагает людей. Все это годилось на первых порах, когда только создавалось Советское государство. А кому, спрашивал их отец, нужны контролеры сегодня?

Такие же откровенные разговоры вел он и с руководителями промышленности, директорами заводов. Те, естественно, бездельников из ЦК на дух не переносили.

Столь же откровенен был отец и со Сталиным. Иосиф Виссарионович соглашался, что партийный аппарат устранился от ответственности за конкретное дело и, кроме говорильни, ничем не занимается. Знаю, что за год до своей смерти, когда Сталин предложил новый состав Президиума ЦК, он произнес речь, суть которой сводилась к тому, что надо искать новые формы руководства страной, что старые не оптимальны. Серьезный разговор шел тогда и о деятельности партии. Полагаю, любопытно сегодня было бы обнародовать эти материалы. Но не тут-то было: официально заявлено, что той стенограммы в партийных архивах нет. Очередная ложь, разумеется

Вообще с архивами очень любопытная вещь получается. Я знаю людей, которые пытались, причем весьма настойчиво, получить доступ к материалам того времени,

связанным с деятельностью моего отца, высшего руководства страны. Речь, замечу, шла о попытках объективно разобраться в событиях сорокалетней давности. Ни один человек такие материалы не получил. Кто наложил запрет⁷ Политбюро ЦК КПСС.

Знаю и о столь же настойчивых попытках получить доступ к архивам со стороны зарубежных компартий. Тут уже требовалось разрешение Генерального секретаря ЦК КПСС. Но и в этих редких случаях доступа к документам посланцы «братских партий» не получали. Аппарат ЦК, не знакомя с исходными документами, предоставлял лишь справки, подготовленные ЦК по тому или иному вопросу. Так было с материалами, связанными с нашими отношениями с ГДР, Польшей, Венгрией, Чехословакией

КПСС, ЦК, Политбюро давно нет, но и в посткоммунистической России документы сталинского периода и материалы, датированные пятидесятыми годами, предаются огласке лишь избирательно. Политическая игра, насколько понимаю, еще не окончена. Вся группа так называемых дел, связанных с деятельностью моего отца и его судьбой, засекречена, как и прежде. И это лишь один пример. Тайны Кремля, пусть простит меня читатель за тавтологию, все десятилетия существования Советского государства оставались для народа тайной за семью печатями. Естественно, «низы» не могли знать, какие страсти бушуют в «верхах». Тем более не могла дойти до «низов» информация о секретном ведомстве Лаврентия Берия.

Отец не «мелькал», как другие, с речами в газетах, не появлялся, за редким исключением, на митингах, партийных активах и прочих массовых мероприятиях. И не в одной «секретности» дело. Вся эта мишура его раздражала. Вся его жизнь была заполнена конкретным и очень ответственным делом. Так было и до войны, и в войну, и после войны. У него просто не было времени на массовые мероприятия, которые обожала партийная верхушка. Опыт советских партийных и государственных деятелей последних десятилетий убеждает, что надо или заниматься делом, или вести многочасовые пустопорожние разговоры «с народом». Третьего, как говорили древние, не дано. А отец ценил каждый час. Самодисциплина у него была — знаю это с детства — высочайшая. Человек дела — это о нем.

К славе отец был равнодушен, как, очевидно, любой другой человек, занимающий столь высокое служебное положение. Хотя, как известно, исключений в советском руководстве всегда хватало

На XVII съезде он был избран в состав ЦК ВКП(б), позднее стал членом Политбюро. Имел звание Генерального комиссара государственной безопасности. В сорок пятом, как член Государственного Комитета Обороны, получил звание Героя Социалистического Труда. Тогда же наградили Маленкова и других высших руководителей. Когда звания в органах внутренних дел и госбезопасности приравняли к армейским, отец стал Маршалом Советского Союза. За организацию обороны Кавказа в войну получил орден Суворова, до этого, за работу в разведке, орден Красного Знамени. Помню, отец смеялся: «Зачем мне шесть орденов Ленина? Неужели одного было бы мало?» У отца, кстати, были интересные предложения по изменению советской наградной системы, что тоже, как ни странно, умудрились поставить ему в вину. Речь о введении орденов союзных республик.

Из стенограммы июльского ( года) Пленума ЦК КПСС:

«БАГИРОВ. Речь идет о создании новых республиканских орденов. Звонит мне Берия и говорит: ты знаешь, я готовлю вопрос об орденах. Говорю ему, как это ты готовишь. Он поправился и говорит: мы хотим установить новые ордена. Я думаю, вопрос об орденах не простой вопрос. Это не организационный вопрос. Он входит в функции Центрального Комитета партии и правительства, это вопрос политики, как же он может готовить этот вопрос

МАЛЕНКОВ. Какие ордена?

БАГИРОВ. Ордена культуры, союзные и республиканские ордена культуры.

БУЛГАНИН. Для какой категории людей?

БАГИРОВ. Для работников искусства, работников театров.

МАЛЕНКОВ. Например, какие ордена.

Ордена могут быть чьего-то имени.

ЮСУПОВ. Мне звонил, по его поручению, его помощник Ордынцев, что Берия вносит предложение о том, чтобы установить две группы орденов; первая группа - ордена союзные, вторая группа — республиканские; затем установить ордена великих людей национальных республик. Так, например, у него Низами, у узбеков Алишер Навои и т. д. Я тогда говорю, что надо подумать по этому вопросу. (Смех.) До сих пор по-другому нас воспитывали»

Сколько стрел выпущено на том пленуме в адрес моего отца, якобы покушавшегося на «ленинскую национальную политику, великую дружбу народов СССР». А отец просто добивался предоставления широких прав союзным республикам, всячески поддерживал национальные кадры. История с орденами — довольно показательный пример. Отец считал, например, что все республики должны иметь свои государственные награды. Высшим орденом Украины, например, предполагалось сделать орден Шевченко, Грузии — орден Шота Руставели. Партийная верхушка не рискнула пойти даже на это.

Не было со стороны моего отца «искажения национальной политики», в чем его неоднократно упрекали на том Пленуме ЦК. Отец, сторонник единого сильного государства, тем не менее был убежден, что политика, которую проводил в отношении республик Центр, как раз и вредит дружбе народов. А ЦК всегда стремился держать республики «в узде», с чем отец примириться не мог.

Он не раз приводил примеры из прошлого, используя архивные материалы, связанные с имперской политикой царской России. И он доказывал, что в структуре современного государства эти же методы, пусть в видоизмененном состоянии, насаждать ни в коем случае нельзя.

Как-то, знаю, они с Жуковым обсуждали, на каком этапе можно создавать национальные армейские соединения и части. Спорили долго и пришли к выводу, что как только начнется формирование первой такой дивизии, то этой республики в составе СССР больше нет. Может, это и звучит сегодня не очень хорошо, но Жуков и отец решили, что национальные формирования должны быть лишь декоративные, для парадов. Как, скажем, республиканские министерства иностранных дел. Помню, Жуков убеждал отца:

— Ты, Лаврентий, пойми, как только такие части появятся, например, на Украине или, скажем, в Грузии, конец и армии и Союзу

Отец смеялся:

— Ну и правильно, если мы душим друг друга А если серьезно, мы должны подвести всю структуру государства к тому, чтобы остаться едиными для внешних систем, но не давить на республики.

Жуков соглашался, хотя в душе, возможно, и оставались у него сомнения. Но национальные части так и не позволили создать. Отец шутил:

— А чем Гречко не командующий украинской армией? Почему Рокоссовский может министром обороны Польши быть, а Гречко нет? И белоруса найдем

Но шутки шутками, а мысли о настоящем, а не навязанном штыками Союзе не оставляли его до дня гибели. Сохранилось множество документов по Украине, Белоруссии, Грузии, прибалтийским республикам, в которых отец излагает свои предложения. Их-то и припомнили ему на Пленуме ЦК. Центр и тогда боялся самостоятельности республик.

И еще одно обвинение в адрес моего отца изложено в постановлении того самого пленума «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия»: «Как установлено фактами, Берия еще при жизни Сталина, и в особенности после его кончины, под разными предлогами всячески тормозил решение важнейших неотложных вопросов по укреплению и развитию сельского хозяйства. Теперь несомненно, что этот подлый враг народа ставил своей целью подрыв колхозов и создание трудностей в продовольственном снабжении населения». Смешно! Отец, насколько известно, никакого отношения к сельскому хозяйству последние лет 15 перед этим пленумом не имел, а ответить на эту ругань было уже некому, вот и обвинили отца и в развале сельского хозяйства, и промышленности, и в прочих грехах. Но частица правды вот в чем. Отношение отца к колхозам было известно, на этом партийная верхушка и сыграла: мол, враг колхозного строя. А он действительно говорил, что колхоз — идеальная система для эксплуатации человека. Не зря ведь немцы организовали их работу в период оккупации Идеальная для эксплуатации, но не оптимальная, добавлял отец. Он видел два пути подъема сельского хозяйства — фермерский путь и путь крупных агрохозяйств. Отец предложил провести такой эксперимент. Учитывая, что колхозам до крупных агрохозяйств далеко, выделить до сотни совхозов, ввести оплату труда на уровне квалифицированных заводских рабочих, дать технику и посмотреть, что выгоднее. Параллельно с этим вернуться к фермерским хозяйствам, но сделать это не с помощью Указа о роспуске колхозов. По мнению отца, это была бы вторая коллективизация, сопряженная с насилием. Он называл конкретные регионы, где фермерство имеет глубокие корни, и навязывать жителям Западной Украины Литвы, Латвии, Эстонии колхозы просто абсурдно.

Не помню, кто именно кричал на пленуме, что Берия не прочел в жизни ни одной книги Он постоянно работал с архивными документами, трудами еще тех, царских, историков и достаточно аргументирование доказывал, что не случайно крестьянские -восстания были на Украине и на Дону. Там всегда были крепкие хозяйства и люди знали, за что дрались. Колхозы создавались там в прямом смысле кровью. А в Центральной России, скажем, этого не было. К сожалению, переубедить высшее руководство отец так и не смог. Партийная верхушка постаралась любой ценой провести коллективизацию и в Прибалтике, и в Западной Украине, чего конечно же делать не следовало. А предложения отца были положены под сукно. Вспомнили об этом спустя десятилетия, но то, что это были предложения его, от народа опять скрыли.

Знаю, что отец очень интересовался идеями Столыпина сторонника фермерских хозяйств. Оперируя цифрами из архивных источников, отец доказывал, что повторение обильных урожаев начала века вполне возможно, надо лишь не бояться использовать опыт Столыпина и решиться, наконец, на столь же серьезные реформы. Как и следовало ожидать, эти предложения реализованы не были, а после гибели отца о фермерстве никто уже не рисковал говорить вслух.

«О каком коммунизме можно вести речь, если мы не сумели накормить людей», — говорил он. И это не было позой высокопоставленного чиновника, на словах радеющего за народ. Отец искренне хотел улучшить жизнь тех, кто вынес на своих плечах страшную войну. Жизненный уровень в стране он считал главной задачей и немало сделал для осуществления своих замыслов. Кто-то из партийных деятелей заявил, что Берия публично называл профсоюзы бездельниками. Скажу откровенно: если он своего отношения к партийному аппарату никогда не скрывал, вполне допускаю, что мог такое и о профсоюзах сказать. Но ветераны металлургической, нефтяной, угольной промышленности, которые в свое время он курировал, наверняка не забыли, как им тогда работалось и жилось. Смею утверждать, что в данном случае это не было проявлением трогательной заботы со стороны советских профсоюзов. Отец и люди, которые его окружали, были убеждены, что отношение к человеку труда не должно быть иным. Не уверен, что впоследствии социальные вопросы в этих отраслях промышленности

решались с такой же настойчивостью, как это было в трудные послевоенные годы

Почитайте, с каким раздражением говорили о нем на том пленуме партийные бонзы: «Он засыпал нас бумагами, предложениями Он искал дешевой- популярности» Неприязнь номенклатуры вполне понятна. Коммунистической партии и ее «ленинскому Центральному Комитету» во все времена нужны были бездумные, безынициативные соглашатели, но не созидатели. А когда ненависть достигла предела, партийная верхушка пошла на политическое убийство, устроив после его смерти судебный фарс.

Не знаю, правы ли те, кто считает, что тогда, в пятьдесят третьем, мой отец проиграл. Если говорить о его гибели, вероятно, такие утверждения близки к истине. Но его идеи, принципы, которые он исповедовал всю свою жизнь, убеждают, что за них все же стоило драться. Само время, как мы убедились, рассудило, за кем была тогда правда.

Политика можно убрать с политической арены, можно убить, скомпрометировать в глазах народа, оболгать, как поступили с моим отцом, но перечеркнуть все то доброе, что он сделал для своей страны, убежден, невозможно.

nest...

33755 33756 33757 33758 33759