В Какое Время Нужно Ходить В Казино В Кухонной Лихорадке

Данил
Аркадьевич
Корецкий
ed19faa-9aedfefe7c7

Антикиллер За своего…

Криминальная обстановка в Тиходонске осложняется. На трассе зверски убита семья

отпускника Гусарова, который оказывается отставным оперуполномоченным и другом
начальника уголовного розыска Коренева по прозвищу Лис. Одновременно в город
возвращается вор в законе Север, который вступает в борьбу за «трон» в криминальном
мире, но попадает под подозрение в убийстве. Совершают правонарушения и преступления
молодые люди, образовавшие шайку «Грачи». Бесцельно разъезжает по стране обычная с
виду семья Калабашкиных. Опытному киллеру поступает заказ на самого Лиса. Все эти
события завязываются в тугой узел, а в центре оказывается подполковник Коренев.

спецслужбы,мужские детективы,криминал,заказные убийства

ru

Chernov2
[email protected]

OOoFBTools (ExportToFB21), FictionBook Editor Release

goalma.org?art=
Текст предоставлен правообладателем.
5cbd-5ebfe4-a2cddd6

v – создание fb2 Chernov Sergey октябрь г.

Корецкий, Данил Аркадьевич За своего… (Антикиллер-5): [роман]

АСТ
Москва

Данил Корецкий
За своего… (Антикиллер-5)
Даже в кино закон имеет разный облик: от сурового, с фанатичной жаждой справедливости в
глазах, лица Клинта Иствуда, до комичной физиономии Луи де Фюнеса.
И отношение к нему соответственно разное – как на экране, так и в жизни…
Наблюдение автора

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения
правообладателя запрещается.
© Корецкий Д.А.,
© ООО «Издательство АСТ»,

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (

goalma.org
)

Пролог

Если купил осла, не думай, что все дороги твои.

Восточная поговорка

Все это было странно. Он знал, что дела у давнего партнера идут не блестяще, но что он бросит
все и намылится улетать из страны – и подумать не мог! Что все это значит?! Неужели
классический «кидок»? Но они знакомы много лет, он много раз выручал банкира, спасал ему
бизнес, деньги, да и жизнь несколько раз… Увы, он много раз убеждался, что благодарность
проходит быстро и только страх может держать костлявой рукой за горло долгие годы…
Коренев посигналил, согнал с полосы серебристый «мерс», «пассат», несколько «приор»,
уперся в маршрутную «газельку» – выругался, помигал. «Газелька» нехотя сползла вправо.
Притопил газ, мягко выстрелил вперед. Из окна маршрутки на него хмуро уставился водитель-
гастарбайтер в кепке… Исчез.
Лис откинулся на сиденье, положил правую руку на подлокотник. Раскаленное полотно
Мелеховского проспекта покорно ложилось под колеса «БМВ». Еще несколько лет назад, когда
банк «Золотой круг» выдал ему доверенность на машину, Хондачев подчеркнул: «самой
последней модели». Уже не скажешь. Не последней. И хрен с ним. По правде говоря, новое
поколение «семерки», то самое, последнее, Лиса разочаровало. Накосячили баварцы – выступ
на капоте какой-то дурацкий, фары не в тему… Он бы не пересел, честное слово. Даже если бы
Хондачев предложил ему заменить авто. Но он не предложил. А теперь срочно улетает…
Морг-морг-морг.
А это уже в его зеркале нетерпеливо мигает дальний свет: дай дорогу!
Лис посмотрел, нахмурился. Черный байк. Щемится, едва не скребет колесом задний бампер.
Показывает свою крутость – мол, все дороги мои… Хрен тебе!
Притопил еще.
Байк на секунду отстал, но тут же прилетел снова. Морг-морг-морг.
«И морг тебе будет, и каталка, коли жить надоело… Куда лезешь, джигит?»
Стрелка приблизилась к отметке «», поползла дальше. Лис рулил расслабленно, не убирая
руку с подлокотника. Машины перед ним слетали с полосы как бумажные фантики. Ему
беспокоиться нечего колеса цепко держат асфальт и все постовые знают «семерку» начальника
Тиходонского уголовного розыска. Ну, а джигит этот что себе думает? Заговоренный, что ли?
Сзади байк прогудел неожиданно громко, басовито: дорогу! Он там, на прежнем месте, у
бампера. Лис покачал головой, выпрямился в кресле. «А вот теперь ты меня точно разозлил…»
Над проспектом, набирая высоту, пролетел самолет – огромный, белобрюхий. Он уже прибыл:
вон аэровокзал. Елки-палки, чуть не проскочил!
Лис быстро глянул в зеркало, показал правый поворот, сбросил скорость, вывернул руль –
меньше секунды. В этот момент справа выскочил черный байк, едва не впечатавшись в борт.
Слегка вильнул, улетел вперед. Коренев одновременно ударил по тормозам и клаксону. Идиот!
Следом просвистел еще байк. Еще два. Мощные серебристо-черные машины, крепкие фигуры в
шлемах.
Последний байкер, не поворачивая головы, сунул руку за спину и показал Лису средний палец.
«Совсем обнаглели!» – подумал Лис. И отметил, что эта формулировка приходит в голову все
чаще и чаще.
***
Тиходонский аэровокзал, чуть в стороне – отдельный особнячок, когда-то он назывался «для
официальных делегаций», потом «депутатский», теперь без затей – «вип-зал». Все полностью в
духе времени: есть список важных должностей, занимающие их лица проходят здесь бесплатно,
не занимающие могут заплатить солидную сумму и быть приравнены к рангу больших
начальников.

Возле решетчатой калитки, по новым правилам, нес службу не полицейский, а сотрудник

САБ
[1]
. В лицо он подполковника не знал, равнодушно заглянул в удостоверение, привычно
спросил:

– У вас оплачено?
Вопрос был понятный: начальника УР нет в списке «виповцев». Но еще пару лет назад его бы
никто не задал.
– Я провожаю Хондачева.
Сабовец кивнул и открыл замок, по асфальтированной дорожке, среди клумб с розами, Лис
прошел в распластанное одноэтажное строение с большими окнами. Мрамор, ковры, фикусы в
кадках – советский шик. Зал почти полон и, конечно, не теми, кто включен в заветный список.
Вторая категория ведет себя шумно, раскованно, упиваясь коньяком, виски и властью денег.
В углу, за ширмой из зеленой растительности, у окна – силуэт высокого мужчины в сером
костюме. Он держится прямо, как всегда. Костюм безукоризнен – немнущаяся супершерсть-
Лицо непроницаемо. Седые волосы уложены в аккуратную прическу. Он наблюдает за
самолетами, а может, просто думает о чем-то своем. Рядом, по правую руку, – двое крепких
парней, две горы мышц, они еле умещаются в удобных креслах вип-зала. Третий дежурит у
фикуса. Когда Лис вошел в зал, охранник мгновенно переместился, оказавшись между ним и
хозяином.
– Это ко мне, пусть подойдет, – сказал мужчина у окна, не отводя взгляда от летного поля.
Охранник вернулся на свое место. Двое поднялись из кресел и отошли в сторону, чтобы не
мешать разговору.
– Хорошая дрессировка, – не удержался Лис.
– Я думал, ты не придешь.
– Еще бы. Ты ведь ничего никому не сказал. И мне ни слова. Шифруешься, Петрович. Это уже
по моим каналам весть пришла – вон, Хондачев манатки собрал, с концами за границу…
– Ну, не факт, что с концами…
Лис встал рядом, посмотрел в окно: что там такого интересного? Тягач тянул за собой
огромный лайнер с красной стрелкой на хвосте и надписью «Austrian».
– В Вену?
– Да, – кивнул Хондачев. – Потом Мюнхен. А дальше будет видно… От кого ты узнал?
– Да какая разница, Петрович.
– Я не хотел афишировать.
Странное объяснение!
– Твои деньги в целости и сохранности, – сказал банкир, не отрывая взгляда от тягача. – Сейфы
неприкосновенны, даже если отберут лицензию. Виноградов там рулит, он полностью в курсе,
хочешь, можешь забрать все прямо сегодня.
Очень странно! Когда старый друг держит у тебя в ячейке два с половиной миллиона долларов
и евро, сказать ему успокаивающие слова следует загодя, а не когда он захватил тебя перед
отлетом. И помогал друг тебе, а не твоему заму, на которого теперь должен рассчитывать! К
тому же, сегодня сейфовый зал уже закрыт!
Хондачев словно прочитал его мысли, повернулся, глянул прямо в глаза.
– Думаешь, я хочу тебя кинуть?
Взгляд прямой, честный, с затаенной болью. Лис бы устыдился своих подозрений, но они
основывались на сотнях жизненных случаев, которые он хорошо знал по роду работы. И он
только пожал плечами. Этот жест мог означать: понимай, как хочешь!
– Просто время было безумное. Я не мог есть, не спал… Да и надеялся до последнего. Я ведь
без вещей еду: только вчера вечером принял решение…
Он достал телефон, набрал номер.
– Игнат Васильевич! Сиди на месте, Руслана тоже не отпускай. Сейчас заедет Филипп
Михайлович… Коренев. Сделаешь все, что он захочет! Да. Да. Передаю трубку, он тебе все
скажет…
Банкир протянул мобильник. Не платиновый «Верту», обычный айфон. Лис машинально взял,
поднес к уху:
– Коренев!
– Здравствуйте, Филипп Михайлович! – услышал он исполненный почтительности голос
Виноградова. – Сижу на месте, вас жду! Скажите, что мне надо приготовить? Может,
инкассаторов вызвать?
Заместитель Хондачева был всегда безукоризненно вежлив и исполнителен. Лис задумался.
Надо ковать железо, пока горячо. Но если он сегодня заберет из уже закрытого банка деньги с
охраной, то завтра весь город будет знать, что начальник УР хранил огромную сумму налички у
сбежавшего банкира, в неделовых связях с которым его неоднократно подозревали. Лучше
взять в прикрытие кого-то из своих и тихо, не привлекая внимания, забрать все завтра.
– Спасибо, Игнат Васильевич! Я с утра заеду!
– Ну, как угодно. Жду в любое время…
«А кого “из своих”? – вдруг мелькнула мысль. – Где они, эти “свои”?»
– А что с Литвиновым? – спросил он. – Остался начальником охраны?
– Нет. Уже два месяца, как ушел. Не нравилась ему работа, а тут еще начались бесконечные
проверки, нервотрепка… Сам подал заявление. Я назначил хорошее выходное пособие.
Лис не удивился. Только пожал плечами.
– А что ко мне не обратился? Когда-то я был твоей «крышей», и неплохо справлялся…
Хондачев внимательно наблюдал за маневрами красно-белого лайнера.
– Ты мне ничем не мог помочь в этой ситуации, Фил. Не твой уровень.
– Что-то не пойму… То был мой, теперь стал не мой.
– Я тоже не понимал до последнего времени. Не верил, что такое возможно.
Хондачев выдвинул чисто выбритую нижнюю челюсть, подвигал ею, как боксер после
пропущенного удара.
– Это машина, Фил. Танковый корпус. Уголовники, рейдеры, вся эта шваль, с которой ты
воюешь, от которой нам вместе приходилось отбиваться, по сравнению с ними просто… Не
знаю. Дети, которые затеяли драку в песочнице. Даже москвичи эти отмороженные из
«Консорциума» – просто приблатненные подростки, Фил. А там – танки. Железо.
Лис недоверчиво хмыкнул:
– Да кто ж тебя так допек, Иван Петрович? Тайные масоны? Инопланетяне?
– А хрен их знает, – Хондачев вздохнул. – В каком-то смысле – да, инопланетяне. Система. Я в
нее не вписался. А мой банк в первой десятке страны по активам. Это не хухры-мухры, Фил,
семьсот миллиардов. Хороший кус. Значит – что? В расход.
– По-моему, ты драматизируешь, Петрович. И суетишься. Рейдерский захват, наезд, шантаж,
что там еще? Ничего нового. Все это мы уже проходили. Ты рано сдулся.
– Поздно, Фил. Если бы знал, лег бы под них с самого начала.
Лис промолчал. Хондачев посмотрел на часы, посмотрел на табло. Подал знак охраннику у
двери, тот позвонил куда-то по телефону. Через несколько минут к ним подкатили
сервировочную тележку с коньяком и бутербродами. Охранник проворно наполнил рюмки.
– Ну, за все хорошее, что было. Спасибо, Фил.
Хондачев поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на Лиса, пригубил и поставил на столик. Лис
попробовал коньяк, приподнял брови, посмотрел на этикетку. «Камю», тридцатилетний. Очень
хорош. Выпил до дна.
– И что теперь?
– Не знаю. Надо отсидеться вдали… И уже не в высшей лиге, конечно, – печально вымолвил
Хондачев. – Если хочешь, приезжай. Будешь работать у меня, как прежде…
– Спасибо, Петрович. Но это не мой уровень. – Лис в упор посмотрел на собеседника. –
Раздавать поджопники сытым бюргерам как-то не по мне.
– Что ж, тогда – будь здоров.
Хондачев протянул руку. Лис пожал ее. Он только сейчас заметил женщину, тихо и
неподвижно сидевшую в отдалении. Красивое, но очень бледное, мучного оттенка, лицо, круги
под глазами – даже возраст определить трудно. Наверное, жена. Она поднялась, подошла к ним.
– Иван, по-моему, начинается посадка… Может, нам…
Она с беспокойством смотрела на Лиса, как будто от него исходила опасность. Или должна
исходить.
– Успеем, не волнуйся, – сказал Хондачев каким-то деревянным голосом.
Женщина вернулась на место и застыла в прежней позе. За окном к самолету австрийских
авиалиний подали трап. У выхода из вип-зала уже стояли два микроавтобуса.
Хондачев снова посмотрел на табло и допил свой коньяк. Выдохнул. Сжал губы.
– Вот и все, Фил. Пора.
***
На обратной дороге увидел их опять – на парковке у «Поляны» в Сельмаше. Четыре байка.
Серебристо-черные. А над входом в кафе (ворота с калиткой в казацком стиле) реял
наполненный гелием резиновый поросенок с пучком укропа во рту. Лис неожиданно
обнаружил, что проголодался.
Рядом с мотоциклами крутился лысый здоровяк в коже. Завидев Лиса, паркующегося на
«БМВ», он узнавающе хмыкнул, швырнул окурок и вернулся в зал.
Тесное помещение с низким потолком, деревянные столы-стулья, запах курева и жареного мяса.
Посетителей немного, но почти все столики заняты. Байкеры втроем трудились над пивом и
шашлыками, только хруст стоял. Скользнули взглядами по вошедшему Лису – здоровенные,
татуированные, руки как окорока, – снова уткнулись в тарелки. Рядом с ними пустовал
двухместный столик.
Лис подошел, отодвинул стул.
Чавканье прекратилось.
– Занято, папаша, – прогудел один.
– Для «тошнотов» вообще отдельный зал положен, – сквозь зубы бросил второй, глядя куда-то
мимо. – А то фаршу наметают, весь аппетит испортят…
Это его Лис видел на парковке.
– А грубить зачем, молодые люди? – живо поинтересовался он.
Ни мстительным, ни обидчивым Лис сроду не был. Обычные бакланы на мотоциклах, обычный
дорожный конфликт, каких в Тиходонске по сто штук в каждую минуту. Никто не пострадал,
техника цела. Что еще? Он просто проголодался.
– Без обид, папаша! Сейчас Коленвал придет. Он тебя по ходу в блин раскатает. Так что греби
лучше, не маячь!
– А на кой мне твои советы, юноша? – удивился Лис. – Засунь их в жопу и сиди ровно.
Байкеры зашевелились. Такого ответа они явно не ожидали. Лысый поднялся из-за стола. Он
был на голову выше Лиса.
– Папаша, ты не воткнулся, я вижу.
– Ша! Вон, Коленвал идет! – перебил его кто-то.
Хлопнула дверь туалета. В зал ввалился широкоплечий, стриженный под ноль, с окладистой
крестьянской бородой, в темных очках – видимо, Коленвал. Он заметил Лиса, на мгновение
остановился. Затем заулыбался во всю пасть и решительно пошел на него, наставив бороду.
– Филипп, здорово! – прорычал Коленвал.
Лис только сейчас узнал его. Не поверил. Его будто огрели чем-то тяжелым.
– Валентин, едрён батон…
Валька Литвинов. Бывший командир Тиходонского СОБРа, бывший начальник безопасности
банка «Золотой Круг». Кожаные штаны, куртка, футболка какая-то дурацкая с черепами – Лису
сперва почему-то почудилось, что Литвинов играет роль, он «крот», он внедрен в байкерскую
банду с целью разработки и тэдэ и тэпэ… Но нет. Конечно нет. Он давно не в органах, к тому
же Валька первый узнал его, поздоровался, «крот» бы так не поступил…
– Ну что смотришь? Не узнал?
Хмыкнув, Литвинов-Коленвал крепко пожал Лису руку.
– А ребята мне говорят: тормоза одного на «бэхе» встретили, на Мелеховском, чуть Гориллу не
срезал. Ну чего, говорю, надо было по крыше проехать, запомнил бы надолго… А это ты был,
оказывается! Ха-ха! Стареешь, Лис!
– Просто не люблю, когда в спину дышат, – сдержанно сказал Лис.
– Это я знаю.
Литвинов повернулся к байкерам:
– Вот, запомните этого человека! Это начальник угрозыска Коренев, мой друг! Воткнулся,
Горилла? Еще раз дунешь ему в спину, он тебя «ласточкой» подвяжет и на фонарь повесит
болтаться! А я добавлю!
Горилла повел себя неожиданно. Вышел из-за стола, встал – ноги вместе, руки по швам, – резко
и низко склонил голову, словно в каком-то самурайском ритуале.
– Прошу прощения за мою грубость и невнимательность, Учитель, – пробубнил он. Поклон в
сторону Лиса. – И вы, друг Учителя, пожалуйста, простите меня…
Кажется, он не прикалывался. В кафе сидело немало народу, многие с интересом наблюдали за
этой сценой, но Горилле, похоже, на все наплевать. Вслед за ним из-за стола вышли оставшиеся
два байкера и слово в слово, жест в жест повторили странную формулу: «Прошу прощения,
Учитель… Прошу прощения, друг Учителя…»
– Ладно! Садитесь, жрите! – разрешил Литвинов. Посмотрел на Лиса, улыбнулся, подмигнул:
– А ты чего думал? Где уважение и дисциплина, там порядок! Пойдем к Артему, он нас уютно
посадит.
Хозяин «Поляны» освободил для них столик в противоположном углу, пересадив двух узбеков.
Официант быстро принес горячие лепешки, бараний шашлык, запотевшие бокалы с пивом.
Горилла и остальные байкеры сидели своей компанией, оживленно переговаривались, ржали,
покрикивали на хозяина, на узбеков, – в общем, вернулись в прежнее состояние, ни следа
прежней почтительности. Очевидно, она у этой публики проявлялась избирательно…
– Так что произошло? – Лис обвел пальцем бородатое лицо командира силовой поддержки. –
Тебя не узнать!
Литвинов жевал и широко улыбался. Это не шло ему. Будто на башне танка яркой краской
вывели смайлик.
– Как жизнь изменилась, так и внешность! Был СОБР, были захваты, была война на Кавказе,
там все ясно. А потом этот хренов «Круг»… Я ведь зарекался – в коммерцию ни ногой, всегда
презирал комерсов. А – пошел. Там все другое – ни адреналина, ни драйва… Да ты ешь,
Филипп, остывает…
– Ем, – хмыкнул Лис и отправил в рот кусок ароматного мяса.
Они с Валькой были товарищами – не друзья, не собутыльники, просто товарищи по работе. Но
на такой работе товарищи ближе друзей. Сейчас Лису показалось, что Валька изменился. Не
только приобрел эпатирующую внешность – раньше он не был таким разговорчивым.
– …Вот и купил подержаный «харлей». Погонял месяц-другой, мозги проветрил, и как-то
полегчало. С молодыми состыковался. Ты ведь знаешь, как у них. Байкеры – это корпоративная
секта, вроде ментовской, какой она раньше была. Незнакомые с тобой здороваются на дороге,
все такое. Всегда помогут, если надо. Конечно, корчат они из себя хрен знает что, мне смешно
становится… Но с другой стороны – их воспитывать надо. Ты слушаешь хоть?
– Конечно, – сказал Лис. Мясо действительно было вкусным.
– Но вот кончился и «Круг». Что дальше? В пивбар охранником? В супермаркет? Да пропади
они пропадом! Вот и стал байкером… И доволен!
– Молодец!
Литвинов похлопал на него глазами, хмыкнул:
– Как там наши?
– Какие «наши»? Жук на пенсии, Волошин, Гусар – тоже. Я один, считай, остался…
Бывший командир СОБРа, а ныне предводитель байкеров вздохнул:
– Да… Гусара я недавно встретил на трассе. Он с семьей на юг ехал. Ну, помахали друг другу, я
с пацанами сопроводил его километров пять и развернулся… Ну а ты-то сам как?
– Нормально. Как обычно. Хотя… – Лис махнул рукой.
– Угомонились блатные после всех этих дел?
Во взгляде байкера на миг блеснул прежний острый интерес. Похоже, он знал, кто стоит за
«всеми этими делами».
– Да так, по-разному.
Литвинов повозил в пиале с аджикой кусок мяса, глотнул пива. Похоже, криминальная
обстановка в городе его мало интересовала.
– А я радуюсь, что с этой темы соскочил… Вон, сегодня вопрос один с «Волками» утрясти
надо, бойцы мои попросили. Сел и поехал, – Литвинов оживленно подмигнул. – Теперь у меня
другой круг проблем. В Тиходонске несколько группировок – «Степные волки», «Ночные
ангелы», «Бандидос», да и еще… А мы – «Коленваловские»! Надо держать марку!
– А как же это ты хлопцев своих натаскал? Они на тебя прямо как на сенсея смотрят…
– Так я им каратэ преподаю, – рассмеялся Литвинов. – Иначе их не воспитаешь!
Он повернулся к столику Гориллы, свистнул тихонько – байкеры сразу прекратили есть,
вскочили и стали собираться.
– Ладно, нам пора, – Литвинов взял шлем, встал из-за стола. – В другой раз, может, посидим,
потолкуем обо всем.

Глава 1
Профессиональная ликвидация

Точность – вежливость снайпера.

Поговорка

Боцман

Вентиль всегда жил своим умом. И все бы ничего, да ум у него специфический. Ему
скажут: делай как люди, а он сделает ровно наоборот. Ему говорят: ты Репкину триста
тысяч должен, надо отдавать. А он Репкину ноги переломал, прокатил на капоте своего
«мерина», а потом еще бейсбольной битой по черепу заехал. Такой вот он человек. Кто в
данной ситуации правее, а кто левее, для него вообще не вопрос. Вентиля не вопросы
интересуют, а факты. Боря Репкин, его бывший бизнес-партнер, лежит в Первой градской
больнице на растяжках в глубокой коме – это факт. А сам он носится на мощном
рубиновом CL, здоровый и довольный жизнью, – это тоже факт. Правда, как долго это
продлится, Вентиль не загадывал. Такой он человек.
Но что-то ему подсказывало, что он все делает правильно. В свои неполные тридцать два
года Вентиль подмял под себя автобазу в Балашихе и десяток павильонов на знаменитом
Сиреневом рынке. Построил дворец на берегу Чернавки, раз в месяц мотался в Минск
играть в блэкджек и рулетку, отдыхал строго на Мадейре. Пил «Чивас Регал». Строго.
Ездил на спортивном «мерине» в кузове купе. Ему говорили: купе – это шило, купе – это
засада, там тесно и всего две двери, если охранника шмальнут на переднем, тебя
заблокирует, они потом тебя как борова разделают. Вентиль на это только жизнерадостно
ржал: на чем хочу, на том катаюсь! Как долго ему осталось кататься, Вентиль, правда, не
знал.
Зато знал Боря Репкин, его бывший бизнес-партнер. Все думали, что ему капец, но вечером
девятого дня вернулся зрачковый рефлекс, а спустя еще неделю он уже мог худо-бедно
говорить. Когда пристяжь собралась у его постели, первыми Бориными словами были:
– Пришить сукина сына… Размазать… Любые деньги… Найдите лучшего киллера…
Бросились исполнять приказ. Искать. Интересоваться в специфических кругах, где за
неловкий вопрос могут голову отрезать.
Сказали, есть один, но в Питере. И дорого. Зато лучший киллер во всей России, да и из
зарубежья к нему заказы идут. Причем, не только ближнего… Подобные слухи всегда
преувеличены, но, как правило, в них содержится немалая доля правды…
Боцмана мало кто знал, но слышали о нем многие. В определенных кругах, конечно. И
слышали издалека, вроде, как о снежном человеке. Мол, есть такой спец: очень аккуратный,
работает чисто, выполняет все условия контракта.
На этот раз условие было простым: пес должен сдохнуть где угодно, только не в Москве и
не в Балашихе. Ну, что ж, так – значит так…
Значит, добро пожаловать на Мадейру. Боцман никогда не был на Мадейре. Посмотрел на
карте, оказалось – остров, недалеко от Северной Африки. Пальмы, скалы, водопады, пляжи.
Но… Такое жирное «но»: это все-таки остров. Паромное и авиасообщение. Как оружие
провезти? И как скрываться? Криминальная обстановка спокойная. Последний случай
убийства… Мама родная, в году. Короче, не годится. На Мадейру он скатается как-
нибудь в другой раз, в отпуск…
Остается Минск. Не остров, и даже не заграница по большому счету. Никаких виз, никаких
загранпаспортов – садись и езжай.
Это пятый заказ, не считая Питона и Гарика. Но тех ему и не заказывали, зато руку он
набил, вот Лебедь и поставил его на рабочие рельсы. Предыдущие заказы были в Саратове,
Иваново, Воронеже и Баку. Труднее всего было в Баку, потому что там реальные
блокпосты, пограничники-волкодавы, ну и прочие проблемы.
Заказы спускает Лебедь. Боцман не знает никаких подробностей, да ему они и неинтересны.
Живет он уединенно, в блатных кругах не светится, как и положено людям его профессии.
Потому что, вопреки существующим у обывателей представлениям о высоком
криминальном статусе наемных убийц, на самом деле все обстоит ровно наоборот –
ремесло это презираемое и опасное. Братва ненавидит киллеров такой же классовой
ненавистью, какую испытывали пролетарии к буржуям, а бедные к богатым. И не столько
потому, что они «берут деньги за кровь», как обосновывают блюстители «уголовного
закона», – им самим на этику плевать, да и сами они белых крахмальных перчаток не носят.
Все дело в том, что если завтра какому-нибудь ничтожеству проплатят самого уважаемого
и авторитетного члена преступного сообщества, то он плюнет на уважаемость и на
авторитет (которые, кстати, защищают лучше бронированных автомобилей и
бронежилетов) и вышибет ему мозги так же легко, как какому-нибудь голимому лоху!
Значит, если киллера раскроют, то, скорее всего, быстро и без затей убьют, просто для
профилактики, поскольку он представляет угрозу для любого солидного преступника.
Поэтому киллеры работают через Диспетчеров. Для Боцмана Диспетчером является Лебедь.
У него определенная репутация и обширные связи. Он много с кем встречается и ведет
дела. Иногда на него выходят по специфическому вопросу и уважаемый «коллега» говорит:
нужен аккуратный серьезный чел. Это значит, кого-то надо ликвидировать. Пришить,
стереть, грохнуть, мочкануть… Слово «убить» в этих кругах употреблять не принято.
Лебедь прикидывает – брать заказ, не брать… И передает Боцману установочные данные
«объекта!». Если все проходит хорошо, если клиент доволен, Лебедь звонит: «Для тебя
друзья коньяк передали». Что самое удивительное, коньяк и в самом деле присутствует.
Клиенты частенько закладывают пачки долларовых или евриковых купюр в коробку с
каким-нибудь «Араратом» или «Хеннеси». Почему, Боцман не знает. Может, это особо
сердечная благодарность? Нет, скорее всего, работа киллера для них – это как операция.
Удаление чего-то ненужного и вредного. А с хирургами принято расплачиваться коньяком.
Но сам он этот коньяк не пьет: вдруг отравлен? Он же не хирург все-таки… Оставляет
Лебедю. А тот выливает, даже своей пристяжи не отдает. По тем же соображениям.
Две недели в Минске. Раньше Боцман много слышал про этот город. Чистые улицы,
вежливые люди, советский заповедник, все такое. В общем-то, город как город, люди как
люди. Только ментов гораздо больше, чем в том же Питере. Очень много ментов, на
каждом шагу. И почти нет кавказцев, узбеков и прочих черных. В общем-то, они есть. Если
приглядеться. Но для этого надо пожить здесь какое-то время.
Он снимал квартиры, которые сдаются на сутки, жил по два-три дня, потом съезжал в
другое место. Частные арендодатели паспорт не смотрят, просто берут залог на случай,
если что-то сломаешь или заблюешь. А потом залог возвращают. Это очень удобно, если не
хочешь светиться.
Ездил по разным местам, где бывает Вентиль. Таких мест немного. Собственно, даже одно.
Это казино «Фагот» и окрестности. В другие казино Вентиль не ходит, потому что «Фагот»
считается круче. Там есть зал для конфиденциальной игры, называется ghost-hall (типа «зал
с привидениями»), где играют по-крупному. Говорят, при определенном везении здесь
можно встретить пьяного в сиську знаменитого шансонье или другую знаменитость.
Вентиль тоже в этом зале крутится.
Казино «Фагот». Шестиэтажная «сталинка» на углу Проспекта Независимости и
одноименной площади образует в плане квадрат с внутренним двориком и двумя узкими
выездами. Здесь же находится отель «Минск», один из старейших в городе. Он очень
недешев, пафосен и пользуется дурной славой. Дорогие автомобили, теснящиеся прямо на
тротуаре напротив входа, – это не постояльцы отеля. Это игроки. В основном, россияне.
Пешеходы осторожно обтекают редкие в этих краях «феррари», «ламбо» и «майбахи»,
оглядывают их удивленно и настороженно. Все это напоминает десант инопланетян. В
общем-то, Москва и Минск и в самом деле – две разные планеты. Одна побольше, другая
поменьше, одна побогаче, другая – победнее. Но законы небесной механики для обеих
одинаковы, и вращаются они вокруг одной звезды по имени Деньги.
Деньги, деньги, деньги.
Вентиль играет в «Фаготе» каждую первую субботу и воскресенье месяца. Самолетом не
летает, предпочитает авто. Иногда, под настроение, сам садится за руль. При скорости под
двести километров в час дорога занимает четыре часа – от порога дома в Балашихе до
гранитной лестницы под вывеской «Casino Royal» в Минске. Не намного дольше, чем
самолетом (с учетом регистрации, ожидания багажа и пробок по дороге в Шереметьево). На
выходные он снимает роскошную квартиру на улице Володарского, в двух шагах от казино,
с окнами на Русский театр. Водит девок. По утрам опохмеляется в ресторане «Дрожжи» –
тоже рядом…
Собственно, где-то вот так. Информация для размышления.
Боцман сразу отсек варианты с казино и рестораном. Слишком людно. Ликвидация с
большим количеством случайных жертв, погонями и шумихой в СМИ в профессиональной
среде называется «пердёж». Бывает, заказчик хочет именно «пердёж». Но Боцман на такие
дела не подписывается. Пусть эти глупости в кино показывают.
Что остается? Квартира, улица. И всякие подробности. Например, заказывает ли он ужин с
доставкой?
В «Фагот» можно зайти с парадного хода, а можно и с черного – здесь вход для вип-персон.
Вентиль пользуется черным ходом. Его рубиновый «мерин» всегда стоит во внутреннем
дворике, на крытой парковке. Он обычный московский раздолбай с кучей «бабок» – не
звезда, не спортсмен, не криминальный авторитет. До случая с Борей Репкиным он вообще
никому сто лет не упал. Но ему нравится строить из себя вип-персону.
Вывалился из машины – черный смокинг, белый шарф, сигара во рту. Наступил на шарф,
чуть не свалился. Охранник поймал его, взял под руку. Второй охранник, он же водитель,
остался в машине. В Минске Вентиль за руль почему-то не садится. Наверное, потому что
постоянно бухой, а связываться с местными «гайцами» не хочет.
Боцман подождал минут двадцать. Потом выехал из дворика, поставил машину на улице,
где нет видеокамер. У него старый «ситроен», он приехал на нем из Питера. Кузов со
специальным виниловым покрытием, его можно ободрать за десять минут, и эпатажный
голубой цвет изменится на неприметный белый. Есть два комплекта номеров и документов.
Он взял с собой этюдник, прошелся по площади, чтобы убить время. Здесь много людей,
ему нужна толпа. Спустился в подземный торговый центр, перекусил в сетевой кафешке. За
двадцать минут до начала спектакля он был у входа в Русский театр.
В театре Боцман никогда еще не был. Если его что-то всерьез напрягало во всей этой схеме,
так это именно посещение театра. Например, пускают ли туда с этюдниками? И нужно ли
как-то по-особенному одеваться? Конечно, будь его воля, Боцман надел бы спортивный
костюм с капюшоном и разгрузочный жилет – это лучшая одежда для работы. Но если все
зрители будут в вечерних нарядах, он будет выглядеть среди них странновато и наверняка
спалится. Поэтому оставалось положиться на избранную роль. Недаром же он отпустил
волосы до плеч, бородку! Надел джинсы, темно-серую рубашку, шейный платок, берет,
курточку. В таком педерастическом прикиде и этюдник должен смотреться нормально, не
бросаться в глаза.
Старое здание с колоннами. С десяток людей прохаживаются туда-сюда вдоль высокого
крыльца или просто стоят. Боцман тоже встал, как будто кого-то ждет, – только немного в
стороне, чтобы не попасть под камеры. Он смотрел на людей, входящих в здание театра.
Было несколько парочек при полном параде – люди пожилые и с виду тоже не очень
уверенные в себе. Остальные одеты кто как, попадается молодежь вообще в кедах и майках.
И с рюкзаками тоже были – туристы. Боцман немного успокоился.
Тяжеленные входные двери. Сперва показалось, кто-то держит их с той стороны. Он
немного оробел, дернул сильнее, чем надо, и чуть не приложил по лбу даме с высокой
прической и крохотной сумочкой в руках. Дама с веселым удивлением посмотрела на него,
сказала: «Ого!» С ней какой-то седой хрен, он тоже посмотрел на Боцмана, улыбнулся:
– Художники все рассеянные! Но радует у молодежи тяга к искусству!
Боцман извинился, придержал дверь и дал даме пройти.
Смешался с толпой, потолкался в буфете. Вышел в безлюдный коридор, увидел там
несколько застекленных дверей с надписью «Служебное помещение». За одной из них –
будка вахтера, дальше видна лестница. В будке никого не было, прибитый к стене ящик-
ключница пуст.
Вчера он нашел в Интернете несколько планов здания театра и выучил все наизусть.
Оставалась пара моментов, которые предстояло прояснить на месте. Присутствие вахтера
на входе в служебную зону было одним из них. Но у Боцмана были и запасные варианты…
Пока он стоял, открылась одна из застекленных дверей, в коридор вышли трое странно
одетых мужчин, прошли рядом с ним, обдав запахом водки, курева и какого-то тонкого, как
стеклянная нить, одеколона, и скрылись в направлении буфета.
– Без вопросов! Без вопросов! Без вопросов! – громко и возбужденно повторял один, словно
читал стихи.
Остальные двое ржали. На Боцмана внимания никто не обратил, даже не посмотрели в его
сторону. Он подумал, что это, наверное, артисты. Или режиссеры. Или кто-то там еще из
этой братии. И они, похоже, неплохо вмазали.
Название спектакля он забыл. На сцене передвигались люди, одетые, как в фильме про
гардемаринов, – высокие сапоги, шпаги, пышные платья…
Сперва Боцман не слушал, о чем они говорят. Даже не смотрел на сцену. Он мысленно
передвигался по вычерченным в плане коридорам и лестницам. От этого зависело многое.
Правильно ли он все рассчитал? Может, проще было бы затаиться на улице? Наверняка
никто не скажет. По улице Вентиль передвигается только на машине в сопровождении
охраны. От казино до квартиры, которую он снимает, всего тридцать метров, но он всякий
раз седлает своего «мерина». Потом он поднимается в квартиру на четвертый этаж и сидит
там с одним из охранников, второй едет за девкой. Когда девку привозят, охранники идут
спать в квартиру напротив…
Боцман надеялся, что все рассчитал правильно.
Он устал думать об одном и том же.
Постепенно он понял, что один из этих хмырей в высоких сапогах – это сам Петр Первый.
Царь. Красивый, породистый, с густым зычным голосом. Он постоянно на всех орал.
Боцману показалось, что его лицо он где-то уже видел. В кино. В каком-то старом фильме.
Ну, точно. Может, даже в нескольких фильмах.
Больше всех он орал на своего царевича-сына. Но, похоже, и любил больше всех. Сын
ходил по сцене какой-то то ли поддатый, то ли обкуренный. А может, он просто по жизни
такой. И на отца нисколько не похож.
Странная у них какая-то любовь, думал Боцман. Вон ведь – вроде опять помирились, и все
зашибись, но тут на царя какой-то з…ёб находит, дразнит сына, подначивает, пока у того
башню не сорвет. Боцману на какой-то момент даже стало жалко царевича Алексея.
Глупый он, немощный, бухает и бухает, ничего больше не умеет. Даже противно стало –
особенно когда сынок съехал в Италию и стал агитировать против отца. Вот м…к!
Незаметно он переключился мыслями на своего покойника-отца, Валета. Копна черных
кудрявых волос, синие татухи на груди и руках, насупленные брови, суровое, жесткое лицо
– и вдруг прорежется веселая улыбка… Эх! Но такое он видел, наверное, только раз в
жизни. Не помнил уже, когда. А может, вообще приснилось. Куда чаще отец молчал или
просто цедил что-то сквозь зубы. В жизни Боцмана он появлялся очень редко.
Валет тоже был сильный и красивый, как этот царь. Все смотрели на него снизу вверх,
многие любили, а кто-то ненавидел. Но во всем Речном порту Тиходонска никто не смел
его ослушаться. И Гарик в том числе, и Питон – «бригадиры» речпортовские. У каждого по
кодле бойцов, но все они работали под началом Валета. Клялись ему в верности, рубахи на
груди рвали. И отец им доверял. Они занимали в его жизни куда больше места, чем родной
сын или жена. Хотя что сын? Дела с ним не порешаешь, на разборки не подпишешь – ему
ведь тогда семнадцать всего было, сопливый пацан, студентик речного училища…
Но все равно обидно.
Именно Гарик и убил отца. «Заказал» его. «Почему?» – думал Боцман. Из-за жадности, из-
за подлости и дурости своей… Из-за чего еще? Приехал киллер московский, «исполнил»
отца в подворотне на Котовского. А Гарик, хитрый змей, обставил дело так, что все
подумали на Питона. И Боцман тоже подумал… И застрелил его…
Ладно, хватит. Он не любил об этом вспоминать. Сейчас он тоже киллер. Вот так
повернулась жизнь. А на работе нельзя отвлекаться на посторонние темы. Нельзя
радоваться, нельзя расстраиваться, вообще задумываться о чем-то нежелательно. Только
дело, ничего больше.

…На сцене вдруг погас свет. Боцман подумал – перерыв, хотел уходить. Но никто не
вставал. В зале было очень тихо. И вдруг оттуда, со сцены, донесся замогильный голос
царевича Алексея:
– Время проходит, к смерти доводит – ближе конец дней наших!.. Тленность века моего
ныне познаваю!.. Не желаю, не боюсь, смерти ожидаю!..
«Опять бухой», – подумал Боцман. И едва не рассмеялся, сам не зная почему.

После антракта «художник» не вернулся в зал, а выскользнул незаметно за стеклянную

служебную дверь. Вахтера по-прежнему не было на месте. Может, уволили давно. Или
заболел. Вообще, Боцману вдруг показалось, что здесь живут на редкость беспечные люди.
Даже избалованные. Даром что по улицам менты толпами бродят, зато где надо – их нет.
Но – тьфу, тьфу…
Второй этаж, третий. Никого. Много дверей. «Мастерская». И еще одна. «Бухгалтерия»,
«Завлит»… Кто такой «завлит»? Раньше Боцман думал, что театр – это… ну, сцена, и
комнатки эти, где актеры ретушь всякую наводят. И все. А тут кабинетов, словно в
ментовке.
Дверь без таблички. За ней – непонятный скрежет и хруст, словно работают какие-то
механизмы. Следующая дверь. Там громкие разговоры, споры. Пьянка, наверное. Боцман
вспомнил трех мужиков в странных одеждах, которых видел перед началом спектакля. Еще
удивительнее, что за следующей дверью тоже пили. И даже дрались, судя по звукам.
Наверное, сегодня в театре какой-то праздник, подумал Боцман. Может, международный
день артиста, типа того? Хорошо, если так.
Он не нашел здесь выход на крышу. Хотя на плане выход был. Вместо крыши он наткнулся
на незапертую комнату с окном, которое выходило аккурат на окна квартиры Вентиля. У
Вентиля было еще темно. А здесь на столе светился чей-то ноутбук, в длинном шкафу
висели то ли плащи, то ли какие-то обшитые золотом шторы, непонятно. Боцман выскочил
обратно в коридор, спустился вниз, в подвал. Тяжелый этюдник бил в бок, словно подгонял.
Но суетиться нельзя. А выход на крышу все-таки должен где-то быть.
Через подвал прошел к другой лестнице. Наверное, рядом была сцена, потому что он
отчетливо слышал голоса артистов на сцене, и какие-то непонятные шепотки, и скрип
досок.
Поднялся наверх.
Даже не пришлось заходить в коридор. Вот он, люк.
Навесной замок легко поддался отмычке. Прежде чем выбраться наружу, Боцман нацепил
его обратно на одну петлю, придав по возможности закрытый вид.
На крыше первым делом достал из-за пазухи и нацепил на ноги толстые галоши из
пористой резины – такие носят шлифовщики каменных полов на стройке. Вещь
незаменимая. Под ними и жесть не «поет», и ветка не хрустнет, ходишь тихо, как
привидение. И сцепление хорошее, не поскользнешься.
Ждать придется часа два, не меньше.
Боцман осторожно прошелся по крыше, убедился, что выход здесь только один. Нашел
пожарную лестницу, но спускаться и проверять не стал – слишком много прохожих. Затем
нашел укромное место, откуда, не вставая, можно держать в поле зрения выход на крышу и
краешек улицы перед крыльцом театра.

Хорошее место. Открыл этюдник. Он его немного переделал: сломал деревянные

перегородки, переставил их по-своему, обклеил поролоном, после чего разобранная
«ВСС»
[2]
идеально туда поместилась. Сверху прикрыл винтовку новенькой палитрой. Он
называл ее ласково: «канарейкой».

Сейчас он вынул из углублений детали, неспешно собрал. Ствольная коробка, глушитель,

оптический прицел, раскладной приклад, короткий рожок на десять патронов. Всё. На ста
пятидесяти метрах Боцман укладывает пять пуль в спичечный коробок. Хорошая вещь,
очень компактная – в разобранном виде впихнется даже в женскую сумку. Не в
театральную, какая была у той дамы с высокой прической, а в обычную, с какой женщины
на работу ходят. У матери его была, например, сумка – туда пара бутылок водки легко
помещалась, и буханка хлеба, и огурцы, и помидоры, и еще много чего…
Мамка забухала после смерти Валета. У нее ведь высшее образование, в конце
восьмидесятых редактором работала в издательстве. Потом ушла, отец настоял. Никто из
знакомых не верил, что она забухает. Легко так скатилась, в полгода. Как капля по стеклу.
Сперва отца убили, а потом сына посадили – его, Ваню Кваскова. Вот она и не выдержала,
полезла в стакан. Кто-то из знакомых рассказал ему, как однажды увидел ее на автобусной
остановке – одета нарядно, будто в театр собралась, платок шелковый на голове и все такое,
и сумка эта с ней, а в сумке стекло звенит, и сама еле на ногах держится. Да, вся жизнь
семьи пошла под откос из-за блатных гадов! А ведь приходил к нему этот опер, Лис –
погоняло, он ни к Валету не мог подход сделать, ни к матери, к нему пришел, подростку…
И объяснил по-человечески: дескать, ты не по отцовской дорожке пошел: не пьешь,
наркотики не глотаешь, учишься, к честной жизни стремишься, потому к тебе и
обращаюсь… А Ваня блатной форс выдавил – типа, с ментом базар вести западло, или что-
то такое… Дурак!

…Внизу послышался людской говор. Боцман скосил глаза: зрители выходят, спектакль
окончился. Интересно, как там в конце концов сложилось у Петра с его царевичем? Есть
известная картина: «Такой-то царь убивает своего сына». Боцман, правда, не помнил, какой
именно царь там изображен и какой сын. Вроде, борода у того царя была. А у Петра только
усики. Но все равно ничего хорошего там, скорее всего, не вышло. Или сын отца зашмалял,
или отец сына. Или кто-то третий нарисовался.
Стало совсем темно. На нагретую за день крышу садились голуби. Наверное, ночевать
устраивались.
Приподнял голову, посмотрел. Вентиль еще не вернулся.
А справа, вниз по Володарского, вдруг заметил какой-то замок. Странно, раньше его не
видел. Башни такие средневековые, красиво. Потом вспомнил: это минское СИЗО № 1, ему
кто-то про него рассказывал. Реальные сидельцы, реальная охрана. Как в этой, как ее… в
Бастилии. Совсем рядом. Где охрана сидит, интересно? На башнях? Но заметить его не
должны – по соседству нет высоких домов, на крышу не падает свет. И интегрированный
глушитель…
Боцману было неуютно от этого соседства, но делать нечего.
Он вытянулся, оперся затылком о какой-то выступ, правая рука на предохранителе. Он не
волновался. Если сейчас не сложится, если что-то пойдет не так, рисковать не будет,
подловит Вентиля завтра. Или через месяц. В шею никто не гонит. Будь у него напарник,
управился бы в два дня: один следит за «телом», второй ждет…
Но киллер-одиночка должен уметь ждать и не дергаться.
К половине второго ночи улица опустела.
Боцман поменял позицию. Теперь он устроился у края крыши, у самой ограды.
Около двух появился «мерин» Вентиля. Он то полз еле-еле, то взрыкивал двигателем,
срывался с места – и тут же тормозил в дым.
Хозяин за рулем, понял Боцман.
Можно было бы расстрелять их прямо сейчас, но водитель от него закрыт крышей и
охранником справа. Если выстрел окажется неудачным, «мерин» уедет.
Он подождал, когда машина заедет во двор. «Только бы не воткнулся во что-нибудь, а то
менты понаедут…»
Минута, другая.
Звук двигателя затих.
Не воткнулся, о’кей.
Потом в квартире загорелся свет. Боцман выдохнул, уложил «канарейку» на левую руку,
посмотрел в прицел. Это гостиная, дальше коридор. Да, квартирка богатая, потолки
высоченные, паркет, лепнина… В такой гостиной можно и в баскет постучать. Слева
широкий кожаный диван, столик на низких ножках, справа – огромная черная панель
телевизора. Хорошая позиция.
Не успел Боцман обрадоваться, как по коридору, шатаясь и размахивая руками, прокатился
Вентиль – отлить, видимо. А у окна появился охранник. Открыл дверь на балкон, вышел,
постоял, оглядел двор. Затем вернулся в комнату и плотно задернул шторы.
Этого следовало ожидать. Но Боцман не расстроился. Все только начинается.
Опять на дороге появился «мерин». На этот раз машина быстро и уверенно выехала со
двора и помчалась в сторону проспекта. Водитель отправился за девочкой. Хорошо.
В гостиной за шторами маячили неясные тени, потом зажглось окно на кухне. Вентиль со
второго захода забрался на высокий барный табурет. Боцману видно только его туловище и
ноги. Охранник плеснул в стакан из темной бутылки. Вентиль чего-то махал рукой –
наверное, мало налили.
Боцману он все больше и больше напоминал Гарика Речпортовского. На всю голову
отмороженный. Он попытался представить его трезвого и не смог.
Но лучше не представлять. Это просто «тело». А точнее, несколько квадратных
сантиметров черепа, куда он должен вогнать шестнадцать грамм свинцово-медного сплава.
«Подойди к окну», – мысленно приказал Боцман.
Вентиль не послушался. Вместо этого он сполз с табурета и опять устремился в коридор.
Пропал надолго. Он может блевать сейчас в ванной, а может и просто уснуть где-нибудь по
дороге. Тогда придется сворачиваться.
Текли минуты. Без четверти три.
Боцман уже мог представить себе целиком всю квартиру. Окна на одну сторону, две
комнаты, но метраж космический. Гостиная – «квадратов» тридцать, не меньше, и коридор
такой, что рояль можно пронести. При этом дом старый, еще сталинской постройки. Для
кого делали такие квартиры? Для «цековских» работников, для кого еще. Или для главного
режиссера того же Русского театра – чтобы перешел дорогу, и уже на работе.
Слева вспыхнули огни автомобильных фар. Вернулся «мерин».
Вскоре на кухне появились Вентиль с девушкой. Боцман удивленно хмыкнул. Девушка
напоминала стюардессу с рейса какой-нибудь «Люфтганзы»: прямая, чистая, в короткой
синей юбке и светлой сорочке, и улыбается так, будто Вентиль – это слегка перебравший
пассажир, которого она обязана доставить в конечный пункт живым, здоровым и
полностью удовлетворенным. Раньше Боцман не видел таких проституток. Может, это
только в Минске? Надо бы почаще сюда наезжать.
Охранники скоро свалили. Судя по тому, что машина осталась во дворе, они ночевали где-
то рядом с хозяином.
Вентиль с девушкой посидели немного на кухне. Боцман не видел лиц. Один за другим
полетели на пол два бокала – похоже, Вентиль пытался наполнить их, но потерпел неудачу.
Потом он сам оказался на полу. Боцман увидел в прицел смеющееся красное лицо с белыми
пьяными глазами. Быстро поймал точку над переносицей, тронул пальцем крючок спуска…
Не успел. Девушка склонилась над Вентилем, закрыла узкой спиной, помогла подняться.
Конечно, тяжелая пуля прошла бы навылет, но «чистодел» должен сработать чисто – один
выстрел, один труп. Да и девчонку жалко – она свой хлеб зарабатывает нелегким трудом…
«Стюардесса» отвела Вентиля в гостиную. Боцман тихо выругался. Шторы и тени. Сейчас
они выключат свет, и все закончится…
Но неожиданно стукнула дверь балкона. Штора отъехала в сторону. Вентиль вывалился на
балкон с сигаретой во рту, несколько раз торопливо втянул в себя дым, выбросил окурок
вниз, сплюнул, широко оскалился и вернулся в комнату.
Теперь Боцман видел их хорошо. На девушке не было ни юбки, ни блузки, ничего; она
лежала на диване, раскинув ноги в свободной позе (одна согнута в колене, другая свисает с
дивана), и по-прежнему улыбалась. Вентиль скакал перед ней козлом, выдергивая ноги из
брюк. Она какое-то время наблюдала за ним, затем приподнялась, встала на колени, на
корточки, подползла к нему… Рукой убрала с лица волосы… Вентиль перестал скакать.
Выгнулся, напрягся, втянув в себя вислый белый зад, на котором обозначились две темные
ямки…
В общем, ясно.
Жирный затылок с прилипшими темными от пота кудряшками, левое ухо, левый висок.
Между виском и дульным срезом «ВСС» метров воздуха и оконное стекло. Тяжелая
пуля с дозвуковой скоростью сохраняет высокую энергию до четырехсот метров.
Интересно: лопнет башка?
«Канарейка» то ли щелкнула, то ли свистнула. Стекло треснуло с сухим щелчком, голова
объекта мотнулась, будто по ней ударили молотом. На виске выскочил темный пузырь,
лопнул, по волосам, по шее побежал темный поток. Вентиль рухнул прямо на
«стюардессу», которая, ничего не подозревая, продолжала старательно обслуживать своего
пассажира…
Боцман успел разобрать и уложить в этюдник «канарейку», когда над улицей Володарского,
наконец, раздался крик. Это был не крик даже, а что-то вроде удивленного-протяжного «и-
и-ик!». Ясное дело: стюардессы ведь не могут вопить, как оглашенные…
Гильза, позванивая, скатилась по железу к бортику для дождевой воды, он поднял ее, сунул
в карман. У пожарной лестницы скинул резиновые галоши. До появления охранников у
него есть около пяти минут.
Вниз слетел на одних руках. Огляделся. Все спокойно. Девушка там, наверху, продолжала
икать – все громче и громче, все испуганнее и испуганнее. Он пробежал десяток метров
вдоль улицы, нырнул во двор и вышел оттуда уже рядом с припаркованным «ситроеном».
Ноги затекли за время долгого ожидания на крыше, в правом колене что-то дрожало и
бултыхалось, словно горячий кисель.
Боцман завел двигатель, включил передачу, выкатился на проезжую часть. Осмотрелся и
прислушался. На проспект нельзя, там камеры. В противоположной стороне дорога
закладывала широкий вираж рядом с крепостью-изолятором и спускалась вниз. Там темно
и тихо. Значит, ему туда.

Глава 2
Возвращение домой
Друзей надо заводить, враги появляются сами.
Пословица

Лис

Лис давно привык к тому, что он – существо беспокойное, постоянно что-то ищущее или
кого-то догоняющее. Волк, акула, что-то в этом роде. Даже сомнения свои он переживает в
непрерывном движении. И сейчас тоже движется. Двигается. По привычке, по инерции. Не
видя цели, не видя смысла, пребывая в каком-то ступоре. Движется. Или все-таки –
двигается? Движутся куда-то, а двигаться можно и на месте. Только движение не всегда
приближение к цели. Как в старом анекдоте: арестованный бегает взад-вперед по камере и
раздраженно говорит соседу: «Ну что ты все сидишь и сидишь? Смотреть противно!» Тот
отвечает: «А ты думаешь, что если бегаешь, то не сидишь?»
Да… Так и он бегает, бегает, всю жизнь… Сегодня две встречи с агентами, утверждение
оперативных дел, да надо в «Золотой круг» съездить за деньгами. Только кого взять в
сопровождение? Оказывается – и некого. Ладно, сам справится: ствол в карман, деньги в
портфель и в машину… Да еще это совещание сегодня!
Квартальное совещание – дело серьезное. Приедут генерал, прокурорские, куратор из
Администрации края, ходят слухи, что, может, прибудет и сам губернатор… И хотя слухи
всегда преувеличены, УВД города гудит, как растревоженный улей. В коридорах ревут
пылесосы, гуляют сквозняки – все окна настежь, личный состав прибирается, женщины
моют стекла, только скрип стоит. Несколько бомжей, выпущенных из «обезьянника»,
пыхтя, отдраивают туалеты. «До цвета белой горячки! – покрикивает сержант-помдеж. –
Ваш любимый цвет, уроды!»
Начальник УВД Волин – великий чистюля. Туалетная вода «Шанель Эгоист», идеальные
ногти под прозрачным лаком, спрей-освежитель для рта. Этим он повторяет своего
руководителя – начальника ГУВД Тиходонского края Глазурина. Недавно была история:
опер Седов попался тому на глаза в мятой несвежей рубашке с пятнами пота под мышками,
так генерал его чуть не уволил. Если откровенно, Седов этот – ноль. Как опер. Как
работник. Ничего особенного. Но накануне он участвовал в операции, больше суток
жарился в раскаленной «буханке» на бакинской трассе – а потом сразу на доклад. Но кому
это интересно? Попался Глазурину на глаза, и вместо доклада – приказ об увольнении. По
причине служебного несоответствия. Потом Глазурин то ли сжалился, то ли опомнился,
перевел Седова в участковые. Глупость несусветная. Но Волин старается соответствовать
требованиям руководства.
Лис приехал перед самым совещанием. Видит – у ворот какое-то скопление. Шум.
– Касымов, что там у вас?
У лейтенанта Касымова лицо перекошено – то ли от удивления, то ли от ужаса.
– Только что Васильева-Пехоту взяли, Филипп Михайлович! Не поверите! Совершенно
случайно! В соседнем магазине продавцу по прическе заехал! Наряд выехал по вызову,
документы глянули – поддельные, а рожа – один в один!
Пехота – торчок и отморозок, довольно известная в криминальном Тиходонске личность. В
федеральном розыске с две тысячи одиннадцатого, после покушения на убийство.
– Взяли, так ведите, оформляйте! О чем сыр-бор? – не понимает Лис.
– Дежурный не пускает, Филипп Михайлович! Говорит, в таком виде в управление нельзя!
– В каком виде?
– Сами посмотрите!
Пехоту держат двое. Стоят на крыльце. Он пьяненький, в заблеванной маечке и мокрых
шортах. Рожа в крови. Пехота шмыгает носом, закатывает глаза и бессмысленно орет в
пространство:
– Я тр-р-ребую, баля-а-ать! Где моя ноль-семь? Я требую!.. Во-о! Там, где та-анк не
проползет! Там пехо-ота прошмыгнет! Во-о-о!
В дверях, расставив руки, стоит дежурный – майор Иващенко.
– Веди его на фиг, Касымов! У меня приказ – в неопрятном виде никого в управление не
пускать! С меня полковник Волин голову снимет! А с него генерал Глазурин!
Смотрит мимо: понимает, что делает. Но – готов трупом лечь. Что ж, Лис не против, пусть
ложится.
– Во ты какими крупными козырями бросаешься, – чешет он затылок, будто в раздумье. –
Ну, раз так – ладно. Запиши его в журнал доставленных – и отпускай на все четыре
стороны!
– Как «отпускай»? – таращит глаза Иващенко. – А потом что будет?
– Потом посадят тебя. Что еще? – удивляется Лис. – Но ты расскажешь, что это из-за
генерала с полковником. Они это подтвердят, и тебе дадут немного – года два…
Голос у него скучный, но убедительный. Лицо майора стало кислым, он опускает руки и
освобождает проход.
– Под вашу ответственность! – буркнул неизвестно кому и слинял. Очевидно, представил,
как генерал с полковником за него заступятся.
Пехоту поволокли в управление. Он все продолжал голосить свои юродивые частушки, но,
поравнявшись с Лисом, произнес вполне осмысленно:
– Ну и бардак у вас, начальнички! Я офигеваю, баля-а-ать!
Что правда, то правда. Здесь Пехота абсолютно прав.
Совещание началось минута в минуту – все прибыли вовремя. Краевое руководство –
генерал Глазурин с заместителем Уфимцевым, городской начальник Волин, его замы,
руководители служб, начальники и замы районных отделов, где-то с полсотни оперов,
следователей и прочих работников городского аппарата – это полицейские. Прокурорские –
Басманный, Вечеркин, из следственного комитета Лунц, Михеев. Его сиятельство господин
Каргаполов – куратор правоохранительных органов в краевой администрации. Сам
губернатор так и не приехал, хоть и грозился. Волин в печали – все приготовления впустую.
Вон, целых четыре корзины со свежими гвоздиками, по одной в каждом углу. Хуже того:
Лис подозревает, что перед началом совещания он лично обошел зал совещаний, окропляя
стены и мебель любимым «Эгоистом».
Открывает совещание представитель губернатора.
– Знаете, как называют Тиходонск в некоторых СМИ?
Пауза. Упругое поскрипывание новеньких каргополовских туфель. Чириканье воробьев за
окном.
– Зона безупречного правопорядка! – страшным голосом пророкотал Каргополов. – Улицы
горящих фонарей! У нас нет разбитых лампочек уличного освещения!
И помахал в воздухе какой-то газеткой. Спектакль начался. Ни для кого не секрет, что
Каргаполов сам организует эти публикации. Наклоняет редакторов и журналистов, сам
строчит какие-то свои «болванки», наработки. Заголовок про «горящие фонари» наверняка
он и придумал, гордится. У него это называется «создавать позитивный фон».
– Конечно, это кредит доверия… Аванс! – Каргаполов решает употребить более понятное
собравшимся слово. – Конечно, здесь есть доля, так сказать, художественного вымысла!
Все далеко не так просто у нас в городе! Но!..
Опять взметнулась газетка, как идеологическая шашка.
– В Тиходонске лучшая статистика по Южному федеральному округу! Я уже не говорю про
Москву и Петербург! И это, я считаю, наша общая победа!
Бла-бла-бла. Отличный костюм, отметил Лис. Часы в корпусе из розового золота. Пардон,
не часы, а – хронограф. Именно хронограф. Все, что надето на Каргаполова, потянет на
двадцать – двадцать пять тысяч евро. Включая также сорочку от «Камичиссима», золотые
запонки и туфли. Случай, когда оболочка стоит намного дороже, чем содержимое. Только
откуда все это берется?
– …Не в цифрах дело! Не в процентах! Не в показателях! Люди сами чувствуют, что жить в
городе стало реально безопаснее! Дышать стало легче! В мэрию и управление приходят
благодарственные письма от граждан! Такого раньше не было!
Сплошной мед.
А ведь на таких совещаниях положено драть и драть. Во все дыры. Это не традиция, это
способ мышления, как сказал когда-то… Лис не помнил кто. Возможно, он сам и сказал.
Драть, конечно, будут. Когда губернаторский куратор закончит свою торжественную речь
(адресованную прежде всего Глазурину, Волину и прочему начальству, а также паре-тройке
журналистов), начнется дерёж, пердёж и падёж младшего офицерского состава. Все как
положено.
Но это потом. Пока что с ответным алаверды вышел Волин. Он суров, он решителен.
– Мы все, конечно, понимаем, какая на нас ответственность… И готовы, конечно,
оправдать… Особенно сейчас, когда ситуация в городе как бы стабилизировалась… Когда
люди поверили в нас…
Очень убедительно шевелит бровями.
– …Но, должен сказать, некоторые наши… многие наши подразделения и конкретные
товарищи сработали и в самом деле неплохо. Раскрываемость выросла, это объективный
факт…
Посыпались цифры. Проценты. Мелкие правонарушения – положительная динамика.
Хулиганство – положительная. Автоугоны – положительная. Мелкие кражи… Тут вообще
раскрываемость под девяносто.
– …Особенно хочется отметить здесь капитана Глушакова и старшего лейтенанта Гнедина.
Благодаря их самоотверженной работе… А вот старая гвардия не оправдывает надежд…
Подполковник Коренев утратил былые способности, возможно, ему надо подумать о
выходе на заслуженную пенсию…
Лиса будто водой облили. Из того ведра, которым бомжи мыли туалет. Вот тебе итоговая
благодарность! Значит, на пенсию… К Вальке, в байкеры? Да его как-то и не тянет к
мотоциклам… И к байкерам не тянет!
Он прислушался. Больше никакой конкретики. Бла, бла, бла.
Лис хорошо знает эту схему. «Город правопорядка», «улицы горящих фонарей»… Если
здесь что-то и горит, то не фонари. И сгорит. И шарахнет так, что мало не покажется. За
последние полгода Тиходонск превратился в криминальную помойку. Не столицу и даже не
в криминальный райцентр – именно в помойку. Здесь насилуют, грабят, избивают и
убивают куда чаще и больше, и бессмысленней, чем три года назад, чем в том же
Степнянске, Красногорске, Придонске… и далее по списку. Все вранье. После смерти
Гарика, после взрыва на Северном кладбище, который обезглавил и без того изрядно
покоцанную местную братву, все стало даже хуже, чем было. Мелкая шелупень
повылазила, повыдавливалась из своих мелких щелей, почувствовала волю и
безнаказанность, хлынула на улицы: а-яй, гуляй! Разгул первобытных инстинктов. Двое
вэдэвэшников с проломленными черепами на Тимирязевской – изуродованные, втоптанные
в землю, будто по ним пробежался лошадиный табун. Девчонка-семиклассница в мусорном
пакете на портовой свалке. Массовые драки – в кафе «Солнышко», в Октябрьском парке, в
районе старого порта. Стенка на стенку, без всякого повода, без причин. Цепи, кастеты,
арматура…
Но есть процент раскрываемости. Вчера был 60 %, сегодня нарисовали 75 % –
положительная динамика налицо! Очень хорошо! Город правопорядка! А раскрывают в
основном те дела, где париться особо не надо, – мелочовку, бытовуху. Если попадается что-
то более серьезное – тянут с регистрацией, пишут отказные материалы, вешают дела на уже
находящихся под следствием или осужденных. Отлаженная система, конвейер. Работает
как часы – благодаря таким, как те же Гнедин и Глушаков. Эти двое – признанные виртуозы
«отказухи». Упади с неба луна – они тебе в два счета докажут, что так и должно быть по
всем природным и юридическим законам…
Он все прекрасно понимает. Все менты, как бы их ни называли, работают по одной и той же
схеме: выставить «палку». «Глухари» и «гиморы» по возможности отметаются, они никому
не нужны. Чего душой кривить, Лис сам так работал… И работает… В какой-то мере, да.
Но у всего есть пределы. Если преступление можно раскрыть, но просто не хочется
возиться и ты его прячешь – это уже плохо! Переступив какую-то черту, ты оказываешься в
одном ряду с ворами, насильниками и прочими сучёнышами. Работаешь уже не на город, не
на начальника управления, не на министра, даже не на себя – на них, на преступников! Под
предлогом патриотизма и борьбы за авторитет Управления, подыгрываешь им, в конечном
счете. И все это прекрасно понимают. Но делают вид, что все хорошо и правильно. Все
дружно аплодируют. Глазурин, Басманный, Лунц…
«Ну и бардак у вас, начальнички…»
Бла, бла, бла.
Лис хмуро разглядывал пол под ногами. Чего меня плющит? Чего бешусь? Потому что сам
заварил эту кашу, эту помойку. Убийство Гарика, разборки на Северном – он все это
организовал, запрограммировал, устроил, сыграл, рассчитал. Чужими руками. Руками
самих бандитов. Гарик, Жора Каскет, Итальянец, Карпет – ликвидированы. Ким ушел в
тень. До чего красиво получилось, думал…
А оказалось – ничего красивого. Просто глупо. Что он выиграл? Была узда, теперь нет узды,
кони понесли. Как в песне одной – «кони беспредела»… А что в личном плане? Пока он
там старался, расставлял свои сети, нейтрализовывал бандюков, в Управлении шла другая
жизнь, где не выстраивали оперативные комбинации, а строили карьеры, не расставляли
ловушки для членов ОПГ, а расставляли на должности своих людей и занимались
интригами… Пока он думал, как убрать Каскета и прочих, на пенсию спровадили генерала
Ныркова, а за ним ушли последние вменяемые люди – старшие опера Гусаров и Волошин.
И с кем он остался? Ни с кем. Выходит, хитроумный Лис обманул сам себя…
«Золотой круг!..» – вдруг ворвалось в сознание, и он, вынырнув из потока невеселых
мыслей, вернулся в зал, где на трибуне стоял полковник Величко – начальник Управления
по борьбе с экономическими преступлениями – и жонглировал цифрами,
подтверждающими успехи его подчиненных.
– Сегодня менеджеры обнаружили, что руководители банка отсутствуют: Хондачев вчера
вылетел за границу, а его заместитель Виноградов просто исчез! И активы банка исчезли, а
депозитные ящики опустошены! Мои сотрудники выехали на место, разбираются…
Лиса будто по голове ударили тем самым ведром.
***
В «Аквариуме» почти все столики были заняты. И за многими сидели люди, которые были
ему, мягко говоря, малоприятны. А точнее, в гробу бы он их видел! Он еще помнил
времена, когда всякая приблатненная шушера, при входе оперов, быстро рассчитывалась и
линяла. А сейчас эта шушера видоизменилась, приняла иной облик, занимает должности,
заседает в президиумах. Оборотни! Теперь они хозяева жизни и впору ему уходить, когда
их увидит… Наступило их время…
– Давай меня туда, в уголок, – сказал он официанту. Как его зовут? Марат или Артур.
– Да, там у меня как раз резерв для уважаемых гостей, – Марат или Артур проводил его за
огромный аквариум, в котором плавали средиземноморские рыбы, а по дну деловито лазали
огромные камчатские крабы и сонные омары.
Лис опустился на стул и снова погрузился в тягостные мысли.
«Неужели они так меня развели? Или это Виноградов самостоятельно сработал? Что бы он
делал, если бы я вчера приехал? Отдал деньги? Или… Или грохнул бы? Не своими руками,
конечно… А может, его самого грохнули? “Положили бревном на рельсы”: любое
следствие в него упрется и забуксует… Где же Ребенок? Короче, все, добытое неправедным
трудом, накрылось медным тазом. Нет, не все, конечно… Еще наличка в заначке осталась…
Но надолго ли ее хватит? На ментовское содержание особенно не разгуляешься… Только
на бензин, да на наряды для Катерины… И то вряд ли… А она “домик” просила и
“машинку”, чтоб как у всех людей… Скромную такую “машинку” – “мерсик” называется…
Лис отговаривался, что, пока он начальник УР, нельзя окружающим глаза рвать… Катя этот
довод воспринимала, хотя и с оговорками – мол, никто из начальства не стесняется: на жен
сотни миллионов записывают, и вроде как так и надо! А если узнает, что теперь придется
пояс затягивать и про «мерсик» забывать, – как она себя поведет?» Лис тяжело вздохнул.
Наконец она появилась. Лис понял это по поведению мужчин за соседними столиками –
они притихли, подняли головы и уставились в одну точку где-то за его спиной. Он
обернулся и увидел, как Ребенок идет через зал. Тонкая, длинноногая, похожая на
школьницу-переростка с развитой грудью, лицом ангела и взглядом опытной женщины.
Она слегка покачивала бедрами и улыбалась – немного смущенно, и торжествующе, и
заговорщически, будто шествовала по подиуму среди онемевших поклонников. Шла к
нему. Выглядела сногсшибательно.
– Вот и я! – Она уселась за столик. – Извини, раньше никак не могла… Ты уже сделал
заказ?
Мужские взгляды, провожающие Ребенка, наткнулись на Лиса и быстро сползли вниз, как
капли грязной воды по стеклу.
– Сам только пришел, – сказал он.
– А что так долго? Интервью раздавал направо-налево?
– Какие еще интервью?
– По телевизору в новостях показывали. Этот ваш, не помню как называется…
Квартальный отчет. Или совещание. Сказали, что в городе самая низкая преступность за
последнее время…
Она посмотрела на Лиса, рассмеялась, махнула рукой.
– Ну, или не за последнее время, а вообще… Не помню. Ой, слушай, у вашего куратора из
администрации обалденный «Бодджи Милано»!
Лис уточнил:
– Что у него обалденное?
– «Бодджи». Костюм. Итальянский. Ой, Фил, я все мечтаю купить тебе когда-нибудь…
– Это ты про Каргаполова, что ли? Ну, хоть что-то у него обалденное…
– А еще начальника твоего показывали, Волина, – тоже холеный, ухоженный, уверенный.
Мы с девчонками просто приторчали. Оператор специально, что ли, камеру на часы его
навел – синий циферблат с золотом, «Улисс Нарден», серия «Марин Колексьон», я
буквально недавно такие видела в «Космополитене». Я просто удивилась! Оказывается,
менты бывают такие… Стильные! Элегантные!
– Наверное, еще сексуальные, – предположил Лис.
– А почему бы и нет? Согласись, мужчина, который носит часы за тридцать тысяч евро, как
минимум интересен…
– Ну да. Ведь на нем могут оказаться трусы за пять тысяч евро.
– Я не про это, дорогой. Трусы меня вовсе не интересуют…
– Детка моя, Волину отстегивает процент каждый урюк-нелегал, работающий в городе. И
каждая строительная организация, где вкалывают эти урюки. Каждый месяц. Ты знаешь,
сколько у нас нелегалов? Хотя это тебя, конечно, тоже не интересует…
– Ну, что ты так взъелся?
– Помнишь, как он пощупал тебя за попку? А я дал ему в морду. И теперь он мой
начальник.
Подошел официант, поздоровался. Ребенок тут же переключилась:
– О! Хочу рыбу на гриле… Сделаешь, Марат? И салатик. И бокал кьянти. Сегодня никаких
диет… – Она взглянула на Лиса. – А ты что будешь?
– Мне все равно, – сказал он. – Я не голоден.
– Какой-то ты грустный?
Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что его кинули почти на три миллиона
долларов? Скорее всего, ничего. Она не вникает в бытовые мелочи…
– Да так, устал. И на деньги попал…
– Премии лишили?
– Вроде того…
– Отличные медальоны из телятины, – пробасил официант.
– Телка-медалистка! – скаламбурила Катя и засмеялась.
Лицо Марата оставалось вежливо-спокойным.
– Телятина новозеландская. Рекомендую, Филипп Михайлович…
Лис посмотрел на него:
– Сто пятьдесят водки. Чистой. Селедочки, картошки отвари, лучок… Все.
Марат все понял, кивнул и ушел.
– Капризничаете, Филипп Михайлович, – улыбнулась Ребенок.
– Да нет, – хмуро ответил Лис. – Что хотел, то и заказал.
– Кстати, о деньгах, – Катя мило закусила нижнюю губку. – Ты мне обещал машинку
купить. Не забыл?
– Ты же знаешь, я ничего не забываю. Только…
– Что?!
– В свете того, что я только что сказал, дорогие покупки придется отложить.
Улыбка погасла.
– Извини, я на минуту.
Ребенок встала и прошла в туалет. Вскоре вернулась с волосами, уложенными в
аккуратную гульку на затылке. Разложила салфетку на коленях, посмотрела в окно –
прямая спина, губы в строгую линию.
– А зачем ты волосы убрала? – спросил он.
– Чтобы не мешали.
– А чем они тебе мешают?
– Вот отрасти себе такие, до плеч, и попробуй наклониться над тарелкой.
Лис провел ладонью по своей бритой голове.
– Долго ждать придется, – сказал он. – Но с длинной прической тебе определенно лучше.
– Спасибо.
Сидели молча. Сидели, пока Марат не принес заказ. Так же беззвучно Ребенок принялась за
свой салат и тюрбо на гриле. Лис выпил водки, закусил селедкой с картошкой.
– И чего ты надулась? – сказал он наконец.
– Я не надулась. Устала просто.
Лис вспомнил: «Сегодня отдыхаем, правда?» Прошлой ночью и позапрошлой. Она
произносит это сонной скороговоркой, кутаясь в одеяло. Сегодня она устала, ей надо
отдохнуть. И вчера, и завтра. И тут же засыпает. Его удивляла эта ее способность – уставать
и даже выматываться от каких-то несущественных, непонятных ему вещей. Ну, работа.
Четыре часа за компьютером в уютном кабинете, в неспешном ритме, с кофе и приятной
музыкой (по правде говоря, он даже толком не знал, чем она там занимается в этой своей
архитектурной мастерской). Потом обед с подругами, парикмахерская какая-нибудь.
Иногда бассейн, и еще этот, все время забывает название… Пилатес, что ли. И – все.
Вечером она уже способна только на легкие развлечения.
– Я вот недавно по службе говорил с одним пацаном-детдомовцем, – сказал он. – Знаешь,
какое любимое блюдо у детдомовцев?
– Не знаю, – Ребенок пожала плечами. – Водка и огурец.
– Жареная картошка. Обычная жареная картошка.
Опять смотрит куда-то в сторону.
– Почему?
– Потому что это чисто домашний харч. Ни в одной столовке, ни в одном мишленовском
ресторане ее не приготовят так, как дома. На обычной плите, на обычной сковородке…
– Они просто вечно голодные…
– Не в этом дело. Заметь, только картошка. Без котлет, без колбасы, без всякого…
– Слушай, зачем ты мне все это говоришь?
– Так просто, вспомнил.
Она отложила вилку и нож, промокнула губы салфеткой. Теперь смотрит в стол.
– Ладно, – сказал он. – Я это сказал тебе, потому что хотел бы ужинать дома. Чтобы для
меня готовил не какой-нибудь усатый хрен, пусть даже трижды итальянец, а родная жена.
Чтобы рядом не сидели чужие люди. Чтобы этот Марат не крутился здесь. Ну и вообще,
чтобы вечер после трудового дня был каким-то более домашним и уютным. Примерно так.
Она пригубила бокал, потом выпила до дна.
– А ведь раньше ты так не считал.
– Разве? – Лис пожал плечами. – А как я раньше считал?
Ее щеки порозовели.
– Ты говорил, что красивой женщине не место на кухне. Что-то там еще про женские руки,
которые должны быть нежными и мягкими. Что это несовместимо с рубкой котлет и теркой
картошки. Не помнишь?
– Не помню, – честно сказал Лис. – Но тебе не обязательно сдирать пальцы, ломать ногти и
все такое. Можно ведь нанять какую-нибудь помощницу по хозяйству, чтобы она тебе
картошку терла, что ли… Что-нибудь всегда можно придумать!
– А зачем? – быстро проговорила она, наклонившись к нему через стол. – Дорогой, я ничего
не имею против домашних обедов и всей этой твоей домашней атмосферы, но для этого
нужно, чтобы ты тоже по вечерам являлся с работы, как все нормальные мужики – часов в
семь, в восемь, да хоть в десять! Но чтобы я это знала, чтобы ждала, а не так, как у тебя это
бывает: «Я выехал на происшествие, буду поздно, не скучай!» А я сижу одна, как дура,
перед телевизором…
– А когда такое было последний раз? – буркнул Лис.
Она махнула рукой, откинулась на спинку стула.
– Да какая разница? На этой неделе, на прошлой… У тебя все время так. Сейчас, вон,
телефон запиликает, и ты исчезнешь до самого утра.
– Я всегда возвращаюсь, – сказал Лис, сдерживаясь. – Рано или поздно. И приношу деньги в
семью. Я их зарабатываю своим горбом, своим здоровьем. Своей репутацией. Если бы я,
как тебе хочется, просиживал там штаны с девяти до пяти, а сам думал только о каких-
нибудь процентах с таджиков, о золотых часах, домашнем борще и прочей мудотени, какой
бы из меня был начальник угрозыска к хреням собачьим?! Был бы обычным оборотнем!
Он замолчал. Уже давно он не живет на ментовское денежное содержание, хотя и
повышенное. А часы он мог купить себе любые, и костюм любой, просто его не заводили
эти новомодные аксессуары престижа. А теперь деньги от банды Колдуна пропали, вот его
досада и рвется наружу…
– А-а, так вот из-за чего ты взъелся, – холодно сказала Ребенок. – Из-за часов…
– Мне по барабану эти часы! И Волин твой сексапильный по барабану! – Лис встал из-за
стола. – Пошли отсюда.
Сжав зубы, он смотрел на нее:
– Пошли, сказал! Или я сам уйду!
– Подожди.
Она накрыла рукой его ладонь.
– Не злись, Фил. Ты самый лучший мент на свете. И самый крутой мужик. Я в самом деле
так думаю. Честно. Я буду тебе жарить картошку на чугунной сковородке, варить борщи с
пампушками, даже селедку чистить. Только не скандаль, пожалуйста. Очень тебя прошу.
Рядом деловой походкой прошел Марат, деликатно отвернул лицо в сторону. Лис
отвернулся. У Ребенка был испуганный вид. Испуганный и умоляющий. Всего какую-то
минуту назад язвила с холодной усмешкой, а теперь…
– Ладно, – сказал Лис и сел на место.

Север

Этот белый «мерс» Север специально заказал из Германии. Чтобы въехать, значит, в родной
Тиходонск не как-нибудь, а на белом коне. «Мерс» нулевой, муха не паслась. На одометре
две с половиной тысячи километров (чисто дорога от Лейпцига до Кульбак), сиденья еще в
новеньких целлофановых чехлах. А запах какой, запах! Перед дорогой Шмель, личный
водила Севера, три дня гонял машину по Кульбакам (обкатывал типа), и все это время был
словно… Нет, не пьяный. Скорее влюбленный. Это Шмель-то, с его рожей вурдалакской.
А потом Север скомандовал: пора! Мурена, Хобот, Шмель и сам Север – четверо. Никто не
обременен никакими семейными и моральными обязательствами, никто ничего не должен
ни этому тихому районному городку, ни кому-то еще. Они больше никогда не вернутся
сюда.
Ранним солнечным утром белый «мерседес» выехал на донскую трассу и взял курс на
север. Шмель заметил, что направление движения странным образом совпадает с
погонялом босса. Север и – Север… Вот и хорошо, подумал он. Может, к удаче.

Он появился в Кульбаках зимой прошлого года: легкие туфли в дырочках, белая рубашка и
пропахшая солярой фуфайка.
Шмель в ту ночь был у Леночки-Специалистки. Спица ее звали в основном. Для краткости.
Ленка истерила, не хотела открывать: зима, снег, темно, а на крыльце покачивается
страшный мужик, похожий на оживший труп. Но Шмель узнал его сразу, хотя они не
виделись с девяносто шестого. Он проводил Севера в ванную, а потом вышел и сказал
Спице, чтобы приготовила антибиотики, бинты, водку… Ну, не знаю, что там еще! Ты баба,
должна разбираться в этом!
У Севера было два огнестрела – левый бок и левое бедро. Весь низ рубашки, брюки и белье
были в замерзшей крови и стояли колом. Как он добрался сюда живой из своего
Тиходонска, непонятно. Судя по фуфайке, его на трассе подобрал какой-то дальнобой…
Хотя и это далеко не все объясняет. Очень большая кровопотеря, он просто белый был, как
снеговик…
Снеговик. Снег. Север. Это не казалось удачным совпадением.
Да уж лучше бы он загнулся где-то по дороге, чем такие проблемы.
– Нет, ты вытащи меня, Шмель… Вытащи… Буду должен…
Ленка считалась специалисткой по многим делам. В основном это касалось траха. Что
делать с человеком, который должен был дать дуба еще пару часов назад, но по
непонятным причинам еще жив, она, конечно, не знала. Промыли раны перекисью
водорода, два дня тупо кололи ему пенициллин… А дальше что? Когда Север стал уже не
белый, а прозрачный, Спица вспомнила об одной своей знакомой, которая работает
медсестрой в райбольнице. Шмель каждое утро и каждый вечер возил эту подругу домой к
Спице. Она соорудила в спальне аппарат для переливания крови и воровала на складе кровь
в желтоватых пластиковых пакетах. Сейчас Шмель уже забыл, как ее звали. Толстая, лицо в
прыщиках, молчит все время, как немая. И постоянно что-то там промывает, перевязывает,
колет. А Шмель ее возил – из больницы к Спице, от Спицы в больницу. А Спица их всех
кормила.
– И на фига мне это счастье? – вопила она.
– Будет тебе счастье, дура! – говорил Шмель. – В Тиходонске Север в большом авторитете.
Наверное, и деньги где-то есть, и немалые. А бросить его умирать, так рано или поздно
отвечать придется…
А подруга эта, медсестричка, молчала.

…Как ее звали-то? Шмель никак не мог вспомнить. Нина, Надя… Он потом уже подумал,
что у нее, наверное, какие-то планы здесь были. Перспективы. Может, рассчитывала, что
Север ее озолотит, если выкарабкается. Ну, или сделает старшей медсестрой в больничке.
Хотя нет, откуда ей было знать, кто такой Север… Даже Шмель этого не знал толком, он
просто боялся за свою шкуру, боялся, что тиходонские предъяву ему кинут. А эта
сестричка…. Тоже боялась, может. Три месяца от Севера не отходила. Взяла отпуск за свой
счет, а потом еще один. Ее чуть с работы не поперли. Горшки выносила, мыла, все такое.
Какую-то наркоту добывала, когда он на стену начинал лезть от боли. А потом, когда
оклемался немного, кормила с ложки, как маленького. По мере того, как состояние Севера
улучшалось, присутствие сестрички начинало понемногу напрягать.
– У нее что, своих никого нет, что ли? – спросил как-то Шмель у Спицы. – Родители там,
дети? Шла бы она уже домой борщ варить, что ли…
А она не уходила. Север поправлялся трудно, получалось, что и выпроводить эту сестричку
вот так, по-простому, было стремно. Выгонишь, а потом глядишь, опять звать придется.
А может, она просто влюбилась в Севера? Да, это многое, наверное, объясняло, но Шмелю
думать про это было неинтересно… А Северу тем более. В один прекрасный день он
наконец встал на ноги. Потом стал выходить во двор. Потом потребовал водки к обеду. И
как-то Спица привела к нему одну молодую шмару с Колесниковских дач. Такая ничего
шмара, ухоженная, не чета местным. И вот когда она заявилась к Северу, сестричка как раз
перевязку ему делала. Увидела – взбесилась просто, налетела на эту шмару, чуть глаза не
выцарапала. Припадочная какая-то. У нее ведь там скальпели всякие, ножницы. Пришлось
скрутить ее и выкинуть из дома на фиг… Как ее звали-то? Нина, что ли. Хрен ее знает.
В мае Север сказал Шмелю, чтобы вызвал сюда Хобота и Мурену, и изложил им свои
планы на будущее. А планы были весьма серьезные. Никто не поверил сперва, только
улыбались. Но Север порожняки не гоняет. Мама моя, больше года прошло с той
декабрьской ночи! Ленкина хата провоняла больничкой, запах этот поганый въелся в обои,
в мебель, в одежду, во всё. Пора было, пора на воздух, на волю!
Север смотался куда-то на два дня, привез деньги и стволы. Отстегнули Спице за труды,
решили вопрос с транспортом, пятое-десятое, попытались и сестричке этой всучить какую-
то сумму, но она даже разговаривать не захотела. И хрен с ней. Оставили деньги Спице –
отдаст, когда та одумается. Так что никто ничего не должен. Ни городку этому, ни кому-то
еще на белом свете. Уехали с легким сердцем.
Почти всю дорогу Север что-то прожевывал про себя, «играл челюстями», как метко
выразился Хобот. Обычно люди в дороге как-то раскрываются, тянутся друг к другу, –
четыре человека в салоне, впереди ждет неизвестно что, бутылка пива по кругу, анекдоты,
истории разные. Но Север молчит. Может, кульбакские пацаны для него не ровня. Или
просто волнуется, как там сложится все в Тиходонске. Ну так другие тоже волнуются, чего
там…
Едут на север, едут сто пятьдесят, сто восемьдесят, объезжают фуры, бренчит гитара, орет
на ухо Миша Круг:

Лёху бабы безумно любили

В Лёхе был озорной огонек…

Гусар

Через открытые окна с трассы влетал горячий воздух. Он игрался с подкрашенными

кудрями Вероники, подбрасывал их, сбивал то в одну, то в другую сторону, словно пьяный
визажист, и все пытался оторвать прилипшую к загорелому лбу мокрую от пота прядь. На
спуске перед Архангельской «жигуль» разогнался до почти смертельных для него ста
двадцати, под капотом и в багажнике загрохотало железо. Тогда Вероника сказала: «Ну ты
чё, Юр, угробить нас решил, да?» Она сама убрала прядь рукой и вытерла лицо салфеткой.
Салфетка стала мокрой, будто ее уронили в стакан с чаем. Температура на трассе «Дон»,
между прочим, – 42 градуса.
А вот с Витькиными волосами не очень-то поиграешься. Поздний сынок носит прическу
«милитари» – головенка почти лысая, а надо лбом короткий чубчик, напоминающий
шерстку котенка. Крутая прическа, спецназовская. Это для тех, кто понимает, конечно. А
кто не понял, тому он живо разъяснит, не вопрос. Вон, в Сочах один скалился-скалился, так
потом весь в соплях домой убежал…
У Гусара прическа точь-в-точь как у сына, только чубчик почти седой. Он не спецназовец,
он обычный мент. Бывший. Раньше работал в уголовном розыске с самим Лисом. Лис –
легендарная личность, в Тиходонске его все знают и боятся. А батя с ним запросто
бандюков ловил, и после работы они пили пиво. Но теперь он уже два года как в большой
строительной фирме, в отделе безопасности. Батя говорит: менты бывшими не бывают. Это
он намекает, что в фирме скучно и Лиса там нет, а есть одни мудаки. А Вероника говорит,
что бывший мент – это как раз и есть самый правильный мент. Потому что он домой
вовремя приходит, с сыном занимается и зарплата у него в три раза больше. А еще он летом
с семьей в Сочи ездит, как все нормальные люди.
Гусар усмехается:
– А бандюки говорят, что правильный мент – это мертвый мент…
На это Вероника ничего не сказала. Витька тоже молчит. Ему только восьмой год, но он все
понимает. В строительной фирме батя на хорошем счету, там в него никто стрелять не
будет и ножиком не пырнут. И пусть на фирме скучно, но лучше так, чем как было раньше.
Мать психовала, чё. С коней не слезала, орала на батю каждый вечер. Они чуть не
развелись под это дело…
Проехали Архангельскую и Кулешовскую.
У Витьки на коленях карта, он следит за дорогой и считает повороты. Батя знает дорогу как
свои пять пальцев, ему карта не нужна. Он говорит: ежели ты мужик, то будь ты хоть
трижды двоечник, а карту должен читать, чтобы ориентироваться на местности. Вот Витька
и учится. Он ведет грязным пальцем вдоль линии с надписью «М4 Дон». После
Кулешовской проехали Октябрьскую, потом будет Степная. Витька шевелит губами и
вполголоса проговаривает по слогам слово: «Ст… еп… н-н… а-а… я-а…». Буквы читать
гораздо труднее, чем водить пальцем по карте. По русскому у Витьки безнадежный трояк.
И по остальным предметам не лучше. А вот если бы сделали урок по ориентированию на
местности, то он бы всех заткнул за пояс.
Батя держит баранку своим фирменным хватом – два пальца левой руки на верхней части
обода – и говорит, что к следующему отпуску продаст этот «жигуль» и купит нормальную
машину с климатической системой.
– И давно пора, чё! – скептически говорит Вероника.
– Джип какой-нибудь, чё! – вторит Витька.
– Так не вопрос, чё! – в тон им отвечает Гусар. – «Чероки», чё!
Вероника хмыкает.
Да, в Сочах было хорошо. Теплое море, арбузы, мороженое каждый день. С Витьки кожа
два раза успела слезть, сейчас он наполовину черный, а наполовину розовый, как вареная
креветка. Раньше он умел плавать только по-собачьи, а теперь еще и кролем – батя научил.
Они каждый вечер гуляли по Курортному проспекту и ходили на Морской вокзал смотреть
на яхты. А ужинали в кафе «Европа», где окна на набережную. Как настоящие буржуи, чё.
У бати теперь денег завались. В следующий год они в Болгарию поедут куда-нибудь. На
«джипе чероки»… Только сам Гусар в этом был не очень уверен.
На подъеме за Степной «жигуль» стал чихать и дергаться.
– Это бензин кончается, насос муть всякую со дна бака сосет, – объяснил Гусар Витьке. –
Надо залить литров пятнадцать, как раз до дома хватит.
Вскоре показалась заправка, рядом с ней кафе. «Ветерок», – прочел Витька.
– Батя, а ты мне дашь заправить? – попросил он.
– Конечно! Ты уже большой!
Витька сам вставил пистолет в горловину бака и нажал на рычажок. Родители ушли в
магазин расплачиваться за бензин, а заодно купить воды и сигарет. Витька стоял и
держался за пистолет, чувствуя, как с тихим гулом бежит под его ладонью бензин. А воздух
над горловиной дрожал, и в нос шибало резким и сладким – это запах дальних
путешествий.
– Смотри, такой молодой, а уже лысый!.. Колись, брателла, где чалился?
Витька не сразу понял, что обращаются к нему. Он поднял голову. У соседней колонки
стояла запыленная, даже цвет не разобрать, «приора», рядом – мужик и девчонка. Он по
возрасту как батя, чуть младше, на бульдога похож: нос широкий, с вывернутыми
ноздрями, и рот большой с опущенными углами. А девчонка еще школьница, наверное. Но
уже такая – с грудью и прочими делами. Они смотрели на Витьку и скалились. Девушка
жевала жвачку, быстро двигая челюстями.
– Чё? – сказал Витька.
Девушка перестала жевать и рассмеялась, будто он невесть какую глупость сморозил.
– Чё, чё, – жизнерадостно передразнила она. – Х… через плечо!
Витька даже растерялся. То, что мужики и парни ругаются матом, – это привычно. Даже у
него в классе некоторые мальчишки уже загибают нецензурщину, но вполголоса и с
оглядкой. А это взрослая девушка, и она спокойно, при своем папаше говорит такие слова!
Короче, он вспотел еще больше. И от растерянности повторил:
– Чё?
На этот раз она не рассмеялась даже, а просто заржала, как лошадь. А потом плюнула
жвачкой в Витьку. Но не попала. Мужик недовольно поморщился и сказал ей:
– Хватит цепляться к пацану,… – и добавил: – Я быстро смотаюсь, пригляди здесь, если
что.
И пошел в магазин. Витька стоял, весь красный, и соображал, что ему надо сделать или
сказать. Была бы она мальчишкой его возраста, тут все было бы ясно, она бы уже каталась
по асфальту, размазывала сопли и звала своих папу с мамой (этот мужик, наверное, ее
отец?)… А тут все было непонятно. Она выше его почти в два раза. И сильнее, наверное. К
тому же – девчонка…
Короче, он ничего не придумал, а потом она сказала:
– Ладно, ты не ссы, пацан! – Уже другим тоном, более свойским. – Просто хаер у тебя и в
самом деле того, прикольный… Ты откуда едешь? Из Сочей?
Витька стал соображать, что такое «хаер». И отдирать жвачку, прилипшую к крыше
«жигулей».
– Ну, из Сочей, – пробурчал он.
– Так мы тоже из Сочей! Понравилось?
Жвачка плохо отдиралась. Крыша была горячая, и жвачка тоже была горячая, липкая и
противная.
– Ну, – сказал Витька. Он чуть было опять не сказал «чё», но вовремя сдержался.
– А мне не понравилось! – радостно сообщила она. – Говняный город! И море тоже
говняное! Больше хрен когда туда поеду!
– Ну и дура, – вырвалось у Витьки.
Она только ухмыльнулась.
– Я тебя сейчас бензином оболью и подожгу, – сказала она. – Не веришь?
Витька, в общем-то, поверил. Не на все сто процентов, но почти. Такая сможет.
– А у меня батя – мент! – выпалил он. – У него пистолет есть! Он тебя убьет сразу!
Она ухмыльнулась еще шире:
– Настоящий пистолет?
– А какой еще! Настоящий!
– Брешешь и не краснеешь, пацан…
– И не брешу! – распалился Витька. Он сам уже почти поверил в то, что говорит. – Вон, в
бардачке лежит! «Макаров»! Полная обойма!
– Покажи.
Девушка уже не улыбалась. Глаза прищурила, и губы у нее как-то искривились, будто она
собралась опять плюнуть в него. Витька растерялся, хотел было соврать еще что-нибудь, но
тут из «приоры» вышла женщина. Она оперлась рукой на открытую дверцу и сказала:
– В чем тут дело?
– Пацан говорит, у них ствол в машине, – вполголоса сказала девушка, почти не разжимая
губ.
Женщина внимательно посмотрела на Витьку. Они чем-то были похожи, эта женщина и эта
девушка. И обе они Витьке очень не нравились. Не потому что они какие-то страшные там,
некрасивые. Даже наоборот. Он подумал, что у девушки, наверное, много поклонников,
которые звонят ей по телефону и просят ее о свидании. А она им, конечно, говорит всякие
нехорошие слова, а иногда обливает бензином и поджигает… И у мамаши тоже, наверное,
поклонники есть. Только она их съедает живьем, как паучиха. Ей и поджигать никого не
надо.
– Да нет там никакого ствола, – сказала женщина, продолжая разглядывать Витьку. – Где
твои родители, пацан?
Голос у нее певучий, мягкий, как кошачье мурлыканье. Только у Витьки почему-то
задрожали колени.
– Они сейчас придут, – тихо проговорил Витька.
– Что? – переспросила она.
Витька с ужасом понял, что если опять раскроет рот, то обязательно расплачется.
– Он говорил, что его пахан – мент, – тихо прокомментировала девушка.
– Да кончай ты. Сдурела, что ли? Малой штаны обоссал с перепугу, горбатого тебе лепит, а
ты ведешься…
– Так я залезу и гляну.
– Я тебе гляну. Садись в машину.
Девчонка что-то тихо ответила, Витька не услышал.
– Я сказала, садись в машину, – повторила женщина.
И тут она коротким ударом, почти без замаха, ударила девчонку по лицу. У той даже
дернулась голова. А ее мама сама села в машину и дверцу захлопнула.
Девчонка сплюнула на асфальт, растерла кроссовкой. Посмотрела исподлобья на Витьку.
– Ну, чего вылупился, убогий?
И тут он с огромным облегчением увидел, как из магазина вышли отец с мамой. Лица такие
родные и добрые, прямо камень с души свалился.
Батя закинул бутылки с водой в багажник, потом взял из Витькиных рук шланг и вставил на
место в колонке. Внимательно посмотрел:
– У тебя все в порядке?
Он не знал, что ответить. Рассказать про эту дуру и ее мамашу? Не хотелось. Батя никогда
не грузил домашних своими проблемами на работе – ни тогда, когда служил в угрозыске,
ни сейчас… Витька увидел, как запыленная «приора» отъехала от колонки, – видимо,
вернулся глава этого странного семейства. И отлично. И скатертью дорога.
– Все нормально, – сказал Витька.
– Ну и хорошо! – отец потрепал его по прическе, которую странная девчонка называла
непонятным словом. – Машину заправили, теперь пойдем в кафе, сами заправимся и
дальше покатим!

Север

К полудню белый «мерс» остановился у придорожного кафе рядом с заправкой. Пообедали,

накатили по сотке, Шмель не пил. Мурена вышел отлить, а когда вернулся, говорит:
– Север, там один мужик на тебя пялится, чуть дырку в спине не проглядел. Может,
знаешь?
Север голову повернул. Тот мужик через два столика сидел. С ним баба крашеная и пацан
лет семи-восьми.
– Вот блин, – сказал Север. – Это опер из тиходонской уголовки, Гусаров…
– И что? Так за нами ж дел никаких пока нет!
– Не мели, Хобот, чего не знаешь. Дел нет, а светиться прежде времени нам все равно не в
тему.
– Фигня какая-то. Так чего делать?
– Ничего. Без кипежа. Жрем спокойно и уходим.
Спокойно не получилось. Через минуту семейство Гусарова закончило обед, расплатилось
и двинуло к выходу. Опер продолжал разглядывать Севера – видно, сомневался, точно ли
перед ним тот, о ком он думает, а не просто похожий человек. Жену и мальчишку он
пропустил вперед, а сам еще притормозил в дверях, оглянулся. И тут Хобот не выдержал.
– Ну, что пялишься? – заорал он. – Я что, блить, на телевизор похож на самделе? Так я тебе
щас покажу передачу «Спокойной ночи»!
Он с шумом вскочил из-за стола. Гусар остановился.
– Что ты сказал? – проговорил он удивленно. – Кто на тебя пялится, брателла?
– А кто ж пялится? Ты, блин, и пялишься! – гремел Хобот. – Брателла, блин!! Козел
таганрогский тебе брателла!
– Сядь, урод, – сквозь зубы прогудел снизу Север.
– А чего он лезет насамделе? – расходился Хобот. Север взял его за пояс, дернул на себя.
Хобот сел, но успокоиться никак не мог. – Нет, ну чего, Север? Чего он сканирует, блин? За
нами дел никаких нет, чего сканировать? Думает, раз он мусор на самделе, так все пох, все
можно, да?
Из-за стойки показалось напряженное лицо официанта.
– Граждане, граждане, отношения выяснять на улицу, пожалуйста…
Гусар рассмеялся. Он еще раз стрельнул глазом в Севера, контрольным, так сказать.
Возможно, даже подмигнул ему по-приятельски. И вышел из кафе.
Наступила тишина. Молодая пара за соседним столиком неслышно заканчивала обед. К
окошку раздаточной подошел дюжий парень в поварском колпаке, посмотрел и ушел.
– В следующий раз следи за своим паялом, Хобот, – негромко проговорил Север. – Или я
тебе его запаяю.
Хобот открыл было рот. Север резко повернул в его сторону голову – Хобот захлопнулся.
В окно было видно, как Гусар спустился с крыльца, как ему что-то обеспокоенно
выговаривала жена, тряся крашеными кудрями. Он отмахнулся, сел в рыжие «Жигули»,
долго вжикал стартером. В конце концов машина завелась, и Гусар уехал вместе со своим
семейством.
– Пошли, – сказал Север.
 Нелюди

Небо не голубое даже, белое. Солнце белое. Воздух красно-желтый, как придорожная пыль.
Дикие абрикосы вдоль на обочине отбрасывают жидкие серые тени. Витька высунул руку в
окно, сжимает-разжимает пальцы – ловит ветер. В ладонь ударилось какое-то крупное
насекомое, вроде стрекозы – больно! – он отдернул руку, зашипел.
– А так и камешек поймать можно. Не балуй, – спокойно сказал Гусар.
– К ужину приедем? – спросила Вероника.
– Приедем, куда денемся. Времени куча. Я где-то здесь в посадки еще сверну, там дорога
пустая – покажу Витьке, как передачи переключать.
– Какие еще передачи? – возмутилась Вероника. – Какие посадки? Домой поехали, хватит!
В другой раз поучишь!
Но Гусара не переспорить. Он подмигнул Витьке и сказал:
– Ничего, десять минут. Пацану наука, мне развлечение. А другого раза может и не быть…
Гусар как в воду смотрел: другого раза и не будет.
– …Еще раз. Смотри внимательно. Левой выжимаешь сцепление… Переключаешь на
первую. На себя до упора и вперед. Вот, смотри… Тихонько-тихонько левую ногу
отпускаешь, а правой подгазовываешь…
Передачу Витька включил с первого раза, это несложно. Но он слишком быстро сбрасывает
сцепление – ноги короткие, приходится носками тянуться. «Жигуль» сотрясается всем
своим железным нутром и глохнет. Упрямо сжав зубы, Витька переводит рычаг КПП на
«нейтралку», поворачивает ключ. Еще одна попытка.
– Представь, что это качели. Левая нога и правая. Насколько правую ты утопил, настолько
левая должна подняться. Как будто они привязаны друг к другу, понял?
Витька понял. Кажется.
– Ну, давай еще раз…
На проселок с шоссе свернула машина. Здесь никто не ездит, людей нет, лишь изредка
протарахтит фермерский трактор. Впереди – кукурузные поля, за ними желтые квадраты
подсолнечника, дальше опять кукуруза. И так до самого горизонта. Это, по местному
названию, «посадка» – ровные ряды серебристых тополей и акаций, предохраняющие поля
от эрозии.
Гусар заметил столб пыли, поднимающийся от колес, и сказал Витьке:
– Глуши двигатель.
Он вышел, пересадил Витьку на пассажирское сиденье, сам сел за руль и свернул ближе к
обочине.
– Видишь, плавно. Выжал, переключил… Все надо делать плавно. – Он покачал
педалями. – Вот так, понял? Ладно, сейчас проедут, еще раз попробуешь…
Машина приближалась очень быстро, над проселком стоял красноватый пыльный гриб, как
от взрыва. Вероника насторожилась.
– А вдруг это гайцы?
– Ага, гайцы, – сказал Гусар. – Напугала ежа голой ж… Да, гля, что он делает?!
Взвизгнули тормоза, захрустел под колесами гравий. Несколько камешков ударились в
лобовое стекло. Витька поднял голову. Машина остановилась в метре от капота «жигулей».
Это была та самая «приора».
– Батя, слышишь… – проговорил он.
Здесь было что-то не то. Отлетела в сторону водительская дверь «приоры», оттуда как
ошпаренный выскочил мужик… В руках у него было ружье.
– Ложись!!! – заорал Гусар, сильным ударом сшибив Витьку с сиденья на пол.
Раздался оглушительный грохот. Он почувствовал, как на спину, на голову что-то сыпется.
Стекло. Потолок почему-то окрасился черным. Витька не понимал, в чем дело, пока не
увидел мать на заднем сиденье. Она сидела и смотрела перед собой удивленным взглядом, а
из огромной дыры в ее голове хлестала во все стороны кровь.
Бах! Бах! Дикий нечеловеческий рев.
– Ты что творишь, сука!
Коротко тявкнул автомобильный клаксон… Перед глазами мелькнула подошва отцова
ботинка… Машина сотряслась от сильного удара.
Бах!

…И стало тихо.
Витька сидел, скорчившись на резиновом коврике. Смотрел, как на сиденье с потолка
капает кровь. Досчитав до десяти, позвал:
– Батя!
Тихо. Он оперся на сиденье, осторожно приподнял голову. В это время открылась дверца с
его стороны, в машину заглянул мужик с ружьем. Он даже не посмотрел на Витьку, открыл
бардачок. Выгреб какие-то бумаги, провода, тряпки.
– Ничего нет, – сказал он. – Я же говорил.
– Под сиденьем посмотри, – раздался снаружи женский голос.
Мужик схватил Витьку за шиворот и рывком выбросил из машины. Прежде чем упасть на
землю, Витька успел вцепиться в его руку зубами.
– Б…дь!
Удар. Он на какое-то время потерял сознание.
Когда очнулся, обнаружил, что сидит, приперевшись спиной к дереву. Прямо перед ним на
корточках сидела та девчонка с заправки, жевала жвачку и смотрела в сторону. Рядом
стояла женщина-паучиха. У нее в руках какие-то окровавленные бумаги, она их торопливо
перелистывала.
– Вот, нашла, – сказала она громко. – Акционерное общество «Стройсервис». Начальник
службы охраны…
– Чего? – отозвался откуда-то мужчина.
– Никакой он не мент!
Мужчина выругался. Он вышел из-за машины, держа руки в стороны, чтобы не запачкать
кровью одежду. Витька только сейчас увидел отца – он лежал прямо на дороге, неловко
запрокинув голову. Рубашка была задрана, оголяя живот, карманы брюк вывернуты
наружу. Под ним расплывалась большая темная лужа.
Витька попытался подняться.
– Так откуда я знала? – заныла девчонка. – Этот сученыш говорил, что он мент…
– Заткнись, – сказала паучиха. – Или я тебя сейчас тоже прикончу.
– Надо ехать, – сказал мужчина.
Витька встал, придерживаясь за ствол дерева. В голове гудело. Он хотел броситься на них,
вцепиться зубами, отобрать ружье и расстрелять на месте. Но еще сильнее хотелось куда-то
спрятаться, убежать. Он не знал, что ему делать.
– А с этим что? – спросила девчонка, кивнув на Витьку.
– Садись в машину, – сказал мужчина. Повернулся к Витьке и сказал: – А ты стой.
Паучиха затолкала бумаги в сумочку, болтавшуюся у нее на плече, и пошла обратно к
«приоре». Девчонка хмуро глянула на Витьку из-под низкой челки.
– Сам виноват, дурак, – сказала она. И тоже пошла.
У мужчины сделалось озабоченное лицо. Витька все понял. Он повернулся и, ковыляя на
негнущихся ногах, побежал по направлению к кукурузному полю.

Север

Белый «мерседес» въехал в Тиходонск, когда солнце уверенно шло к закату. У Севера был
свой дом на Антенном поле, но туда он решил не ехать.
– На Западный давай, там много хат сдают.
Шмель плохо знал город, Север ему подсказывал, а сам параллельно звонил какой-то
Тамаре, риэлтеру:
– Участок большой? Нет, мне надо, чтобы большой. Сад там, или просто деревья. Забор
высокий. Не хочу, чтобы пялились… Шмель, здесь направо! Ну и дом чтобы солидный, не
халупа… Да мне по хрену эти колонны! Нет, ладно. Фрунзе? Шмель, вон там налево и
дальше прямо. Какой номер? Шмель, дом номер сорок, по левой стороне!.. Да тут все равно
ничего не увидишь. Серый дом, Шмель, смотри! Серый! Двухэтажный! Крыша красная!
Ага, кажется, видим. Все, понял.
Этот микрорайон неофициально называется Райский Сад. Старая частная застройка. Узкие
разбитые улицы, маленькие убогие домишки за штакетниками и виллы-дворцы за
высокими заборами. Сороковой дом, рядом с которым они остановились, не крутой дворец,
но вполне приличный двухэтажный коттедж современной постройки. Вокруг забор из
металлопрофиля и фруктовый сад. У калитки ожидала полная женщина в шортах и
солнцезащитных очках.
Север обернулся, посмотрел на Мурену. Посмотрел на Хобота. Что-то прикинул про себя.
Достал из кармана куртки деньги, протянул Мурене.
– Бабу звать Татьяна. Сходи, перетри о чем положено и расплатись за полгода вперед.
– А что положено-то? О чем перетирать? – спросил Мурена.
– Не знаю. Скажешь, строители, на шабашку приехали.
– А если еще чего захочет? Паспорт, к примеру?
– Не захочет, – сказал Север. – Этот дом для блядок снимают, здесь никаких вопросов.
Паспорт, на крайняк, засветишь свой. Да, и ключи не забудь взять.
Мурена взял деньги и вышел из машины. Разговор длился недолго – женщина взяла деньги,
сунула Мурене какой-то пакет и ушла.
В пакете – ключи. Мурена нашел электронный брелок от ворот, ткнул пальцем в кнопку,
ворота лязгнули и разъехались в стороны.
– А пейзаж точь как у нас в Кульбаках, на Сургучном! – сказал Хобот, окидывая взглядом
улицу. – Будто и не уезжали насамделе, а точь домой вернулись! – Он хрюкнул носом,
хохотнул. – Родиной пахнет!
– Для тебя, может, и точь, – отозвался Шмель. – А для кого-то и в самом деле – Родина,
родные места. Верно, Север?
Шмель глянул на своего босса. Босс ничего не сказал. Он прикрыл глаза, оставив узкие
щелочки, и сжимал-разжимал зубы, будто перекусывал, перетирал что-то, – есть у него
такая привычка. И кожа на висках ходит туда-сюда. Сразу видно, что челюсти у него, как у
того тираннозавра, и он все на свете перекусит, перемолотит, разгрызет, если захочет.
Короче, ничего Север так и не сказал. Мурена уже стоял во дворе и махал им рукой: давай,
заезжай!
Шмель завел двигатель. Белый «мерседес», тихо шурша резиной, вкатился на замощенную
каменной плиткой площадку.
Дом был ништяк. Первый этаж – кухня, столовая, и две спальни наверху. На каждом этаже
по санузлу. Не хоромы, но на первое время сойдет. Север не собирался задерживаться здесь
надолго. Порешает все вопросы – въедет открыто в свой собственный дом. А может, даже
отгрохает новую виллу, как у покойного Креста… Ладно, пока рано об этом.
– Шмель, насчет «жучков» проверь. И веб-камеры тоже. Спальни, сральни, везде. В таких
блядушниках всякое может быть… Мурена, чердак и крышу глянь. Хобот, ты на магазин.
Спустишься вниз по улице, там точка должна быть, мы ее проезжали. Водки возьмешь,
вина и конфет в красивой коробке. У нас вечером гости будут.
– А пожрать? – удивился Хобот. – В брюхе-то с самого обеда точь дятел долбит!
– Он в башке у тебя долбит, – сказал Север. – Ладно, колбасы возьмешь, хлеба. Тушенки
какой-нибудь. Ты не жрать сюда приехал.
Север еще раз обошел дом, вышел во двор. Задняя калитка вела к заброшенной грунтовке,
за которой открывался усеянный мусором пустырь. Проверил ворота. Хлипковаты,
конечно. И забор такой же, из мелкашки пробить можно. Но ему здесь не оборону
держать… Вот камер видеонаблюдения нет, это минус. Хотя что взять с обычной хаты?
Ладно. Зато особо не выделяется. Снять дворец – слишком наглядно, глаза всем рвать.
Этого Северу сто лет не надо. Уж лучше без камер проживет…
Кирпичный гараж. Сарай-мастерская. Деревьев во дворе много, но это все молодые яблони
и вишни. С улицы они закрывают обзор, зато из дома, со второго этажа, вся окрестность как
на ладони.
Вечером поехали кататься.
– Это вам не Кульбаки ваши сраные, это столица округа, да и вообще центровой город,
усекайте!
За окнами мелькали огни привокзальной площади, Магистрального и Южного
проспектов… Променад, порт, голубые небоскребы у Покровского сквера, Южный мост,
музыка и запах шашлыков над Левобережьем… Север хмуро смотрел в окно, перемалывал
что-то своими челюстями, иногда тыкал большим пальцем в окно и давал скупые
комментарии.
– Вот этот квартал – «Белый слон», здесь крутые живут. Хаты по миллиону долларов, есть и
дороже… А это центральный квартал, здесь лучшие рестораны, клубы, магазины с
барахлом… А во, смотрите, отель центровой – «Аксинья», пять звезд. Я в него когда-то
тоже вложился, здесь и моя доля есть…
– А чего мы тогда не в отеле живем? – спросил Хобот. Задрав голову, он разглядывал
подсвеченную прожекторами стройную высотку. – Там даже по виду все круто! Круче, чем
у нас!
Шмель скосил на него глаза: вот придурок этот Хобот, опять не в тему ляпает, босса только
злит. Но Север неожиданно согласился:
– Хороший отель. Это точняк… Когда верну своё, ты, Хобот, будешь там хоть месяц
кайфовать бесплатно. В представительском люксе…
Возле ресторана «Ривьера» Север велел остановиться.
– Мурена, пойди, спроси Димыча. Это начальник охраны, Димыч звать, запомнил?
Скажешь, старый клиент хочет поговорить. Он все поймет. Приведешь его сюда.
Через пять минут Мурена вернулся с пухлым розовощеким мужчиной в костюме. Мужчина
двигался степенно, аккуратно – обутые в сверкающие туфли ноги ставил строго в
предназначенные для них места, на лицо напустил выражение надменное и настороженное.
Север слегка приоткрыл свое окно.
– Здоров, Димыч.
Тот увидел, и его сразу будто подменили – сперва побелел, потом заулыбался и тут же
согнулся вдвое, будто ему в живот дали, почтительно приник к окну.
– Живой, значит! А-а! Я знал!.. Догадывался, кто меня зовет! – прошлепал он своими
красными, как мясо, губами. – Я знал, что ты еще вернешься!
– Кто знает, тот молчит, – сказал Север. – А кто молчит, тот жив будет.
– Это без вопросов! Не первый год, как говорится… Ну, как ты вообще?
– Все нормально. Сегодня пацанам вечёрки устраиваю. Бабы нужны. Посвежее, поярче, и
чтобы помелом не мели. Найдешь?
– Каких хочешь, такие и будут!
– Сам приведешь. Посидим, потолкуем. Надо обсудить кое-что.
– Конечно! Конечно!
От восторга и почтения Димыч, кажется, готов был впихнуться всем своим дородным
туловищем в узкую щель между стеклом и рамкой двери.
– В десять к вокзалу подъедешь, там Мурена ждать будет. Под главным табло. Он покажет,
куда ехать. Если он заметит, что тебя пасут, или там какая другая хня – не обижайся, порву
сразу. Никто до поры знать про меня не должен, – повторил Север чуть не по слогам. –
Бабам втолкуй как положено.
Стекло бесшумно встало на место – Димыч едва успел убрать нос. Разговор окончен.
Машина рванула с места, оставив облачко бензинового дыма.

Вечеринка прошла без косяков. Димыч приехал вовремя, водка была холодная, ночь
звездная, девчонки ладные – хоть пользуйся, хоть просто смотри, все равно приятно. Но
особо засматриваться никто не собирался, пацаны были настроены серьезно. К полуночи в
верхних комнатах стоял дым коромыслом, гремела музыка, девчонки отрабатывали по
полной программе. В какой-то момент Север позвал Димыча, и они вышли во двор.
– Как в городе дела обстоят? – спросил Север. – Кто за смотрящего? Какие расклады?
Димыч сокрушенно покачал головой:
– Расклады гнилые, обрадовать тебя нечем. Был здесь варяг московский – Жора Каскет,
намутил по полной, наркоту и ликеро-водку под себя подмял… Ты, наверное, слышал про
него.
Север кивнул.
– Сперва что ни день, то мочилово. Он жестко пёр. Потом, когда наши под него ложиться
стали, немного успокоился. Босой у него вроде свадебного генерала стал. С Гариком
скорешевался. Но Гарика мочканули – тот, как оказалось, Валета заказал, вот ему счет и
выставили. Сам Ванька Боцман, сын Валета, пришил урода…
Север опять кивнул: в курсе.
– Ну и понеслась тогда. На похоронах Гарика весь цвет собрался, а у Карпета граната в
кармане. Ну и встал он перед Жорой в позу, начал предъявы кидать. Закончилось тем, что
граната рванула, их обоих в клочья, Итальянца на железную ограду отбросило, помер.
Корейца тоже порвало хорошо, но Кореец выжил.
– А остальные?
– Остальные просто офигели от такого расклада. Это, считай, как еще одна крестобойня.
Ну, как тогда у вас в Екатериновке…
Димыч осторожно посмотрел на собеседника. По слухам, Север был единственный, кто в
тот декабрьский вечер живым покинул имение Креста. А как ему удалось спастись и куда
он канул потом, так что ни слуху ни духу за все полтора года – все это было неясно,
туманно и наводило на всякие размышления. Но Север только сказал:
– Дальше.
И Димыч продолжил:
– Ну и вот что получилось: Итальянца нет, Карпета нет, Гарика, Жоры… В Речпорте,
Ленгороде и Нахичевани всякая шелупень повылезала, стали друг дружку рвать, за власть
драться. Речпортовские как-то все ж договорились между собой, там старая гвардия еще в
силе – братья Корниловы бузу прекратили. А в Нахичевани, к примеру, до сих пор порядка
нет. Цыгу-младшего вот подстрелили… Дурево левое ходит по городу, никто за порядком
не следит, а нарики звереют…
– Смотрящий кто? – перебил его Север.
– Босой за смотрящего. Но он ничего по ходу не решает. Старый, здоровья ноль. Все ждут,
что вот-вот подохнет, только поэтому и не трогают.
– Ждут, говоришь, – повторил за ним Север. – А реальная власть за кем?
– А хрен его знает, за кем. Ни за кем. Анархия.
Наверху стукнуло окно, музыка стала громче. В окне показались Хобот с белокурой
девушкой. Вспыхнула зажигалка – Хобот дал прикурить подруге, закурил сам. Она
рассмеялась деланым пьяным смехом. Оба были голые.
– Нормально! – тихо подхихикнул Димон, кивнув в их сторону.
– Пусть отдыхают, пока можно, – сказал Север. – Здесь интерес должен быть. Без интереса
ничего не складывается, понял?
Димон честно попытался понять, но у него ничего не вышло.
– Точняк. Не бывает, – сказал он на всякий случай.
– Про Антона слыхать что-нибудь?
– Миротворец? В «Ривьеру» иногда заходит. Культурный, по телику выступает. Как всегда,
короче!
– А Гуссейн?
– Гуссейн весь в бизнесе. Иногда обеды у нас заказывает с доставкой. Не выходит никуда.
Его сейчас шелупень всякая донимает – угрозы, то-сё, на торговые точки нападают. Эту
шелупень год назад никто даже в микроскоп не рассмотрел бы, а сейчас – вон, самого
Гуссейна за ус дергают.
– Так кто это такие?
Димыч махнул рукой:
– Никто. Биомасса, как сейчас говорят…
– Не гони, – Север нахмурился. – Так не бывает. Есть клички, есть знакомые, есть дворы…
– Ну, точно не знаю! – испугался Димыч. – И никто из наших не знает… Если что-то узнаю,
я тебе сразу скажу! А пока – не…
Он замотал головой.
– Ну точно, Север, не гоню!
Север отвернулся, вздохнул глубоко. Ночь пахла степью, асфальтом, рекой. Запах родины,
как сказал тогда Хобот.
В тишине слышно, как у Дона гудят буксиры, проплывая между опорами Западного моста,
шумит машинами проспект Забастовки, а где-то внизу живет своей жизнью вокзал:
покрикивают электровозы, идут-стучат поезда – везут веселые компании на Черное море, в
Кисловодск или серьезных деловиков в Москву… Это его, Севера, город. Он ощущает даже
через крепкую итальянскую подошву, как если бы стоял босой по щиколотку в прохладном
черноземе. Никто другой не знает его, как знает он. Его город. И – точка… Но почему он
только сейчас оказался здесь, где он был, где пропадал все это время, когда город топтали
московские варяги, когда его заливали мутные воды раздора? Никто не знал. Да Север и
сам старался не вспоминать. Что было, то прошло.
– Пошли, Димыч, в хату, – Север мотнул головой. – Ночь красивая, бабы без дела
застоялись, водка стынет… А ты тут мне порожняки накручиваешь.
– Какие порожняки? Ты что? – Димыч втянул голову в плечи и опасливо отступил назад. –
Я же не блатной и не Штирлиц, я тебе как знаю, так и обсказал…
– Да шучу я, шучу! Не бойся!
Север рассмеялся, положил руку ему на плечо, встряхнул так, что у Димыча клацнули зубы,
и повел домой. Тот перевел дух. Хотя вечер еще не кончился…

Глава 3
Свой

Жизнь похожа на собачью упряжку – если ты не вожак, то всю дорогу картина не меняется:
впереди чья-то задница…
Лис

– Филипп Михайлович, на трассе в районе Степной три трупа. Похоже на разбойное. Там
уже работают из района, вроде бы прокурорские только что выехали. Можем подогнать к
вам машину через пять – семь минут…
Голос дежурного в трубке немного заторможен, будто читает по бумажке. Лис потер глаза,
зевнул. Темно. Тихо. За окном проступает красноватая полоска рассвета. Она кажется
нарисованной на небосводе.
– Степная? Какой километр?
Он сел, медленно спустил ноги на прохладный пол, потянулся.
– Тридцатый километр, Филипп Михайлович. Не городская подследственность, краевая. Но
дело такое… Гнилое. В смысле – резонансное…
– Что там?
– Семья: мужчина, женщина и пацан лет семи. Туда все начальство съезжается…
Лис посмотрел на Ребенка. Судя по изменившемуся дыханию, она проснулась. Но глаза не
открывала.
– Ясно. Глазурин едет?
– Ему как раз сейчас звонят.
– Хорошо. Высылайте машину. Сейчас выхожу.
Он собрался было нажать отбой, но что-то ему не понравилось – в голосе, в интонации или
в том, что дежурный сразу не бросил трубку, как это обычно делают все дежурные.
– В чем дело? – сказал Лис. – В чем гниль?
– Ничего, Филипп Михайлович, – после небольшой паузы ответили на том конце провода. –
Машина выезжает к вам.
Он встал, умылся холодной водой, оделся. Прежде чем уйти, заглянул в спальню. Ребенок
лежала, отвернувшись к стене, из-под одеяла выглядывала аккуратная розовая ступня. Лис
взял с прикроватного столика мобильник.
– Я потом сразу на работу, – сказал он. – Если хочешь, позавтракаем в городе.
Не поворачиваясь, она ответила сонным голосом:
– А? Ага-а…
***
Пустая трасса, утренние сумерки. Лис успел вздремнуть в машине, а когда в очередной раз
открыл глаза, увидел мигающие «люстры» полицейских машин и городского прокурора
Басманного с дымящимся стаканчиком в руке. Другую руку прокурор держал горстью
перед собой и смотрел на нее с надеждой и отвращением.
– Вот такая ерунда, Филипп, – сказал он и, запрокинув голову, высыпал таблетки в рот.
Пожевал, попыхтел, отхлебнул из стаканчика.

Лис вышел из машины. Кусок обсаженного тополями проселка огорожен желтыми

лентами. Два микроавтобуса, полицейская «лада» из райотдела, патрульная машина,
две черные «ауди» – Басманного и еще чья-то. Машины бросили прямо на поле, среди
смятых зеленых колосков. Человек пятнадцать задумчиво топтались по этим колоскам,
стояли, отставив ногу, кашляли, бросали под ноги окурки и негромко
переговаривались. Волин, Лунц, знакомые все лица… Замнач УФСБ по оперативной
работе Вознюков (чего это «Контора»-то всполошилась?)… А вот кто-то из
заместителей мэра (Лис забыл фамилию) в расстегнутой до пупа «гавайке», глаза
мутные, волосы обсыпаны фосфоресцирующими блестками – очень странно смотрится.
Похоже, его сняли прямо из ночного клуба. В одном из микроавтобусов горел свет, там
сидел, понурившись, небритый мужчина. Рядом с ним важняк Баринов из краевого
СУСКа
[3]
что-то записывал в блокнот.

– Полная ерунда, Филипп, – вздохнул рядом Басманный. – Вот так и не знаешь, где
найдешь, где потеряешь… Вроде, на гражданке полегче, и безопасней… А оно вон как
обернулось. А вот если бы остался у вас, может, ничего и не было бы…
– Кто остался? – спросил Лис.
– Ну кто, кто… – прокурор посмотрел на него. – Ясно кто. Гусаров этот ваш…
– При чем тут Гусаров?
Басманный поморщился, отошел в сторону и крикнул кому-то с раздражением:
– Да выключите вы там фары, наконец! Слепит же, работать невозможно!
Лис вдруг понял, почему мялся дежурный. Не поверил. Нет, не может быть. Хотел
окликнуть Басманного, но тот уже был далеко. В горле сдавило. Он ведь вспоминал о нем
совсем недавно, когда с Вальком разговаривали. А тот его видел – на море с семьей ехал…
Вот и вернулись… Да нет, ерунда! Гусар двадцать лет в уголовном розыске отпахал – и
стреляли в него, и с ножами кидались… Невозможно, чтобы вот так просто, в мирной
жизни…
Нет. Возможно. Еще как.
Внутри огороженного участка на обочине стоял знакомый рыжий «жигуль». Лис помнил,
как они ездили на нем на шашлыки в Казачий хутор, помнил, что задняя правая дверца
плохо закрывалась, надо было хлопнуть раз десять. Сейчас все дверцы нараспашку, лобовое
выбито, капот усыпан осколками. Рядом с передним колесом лежит труп мужчины, вместо
лица – кровавая каша, руки раскинуты в стороны. Кровь успела впитаться в землю, темное
пятно похоже на огромного осьминога с щупальцами. Одно из щупалец выползало с
противоположной стороны машины, из-под глушителя, и терялось в траве. Рядом сидел на
корточках криминалист Карпенко и целился фотоаппаратом в белый оголенный живот
трупа. Вспыхнул блиц. Эксперт поднялся, покосился на Лиса.
– В упор стреляли, меньше метра, – буркнул он.
– Дробовик?
– Да. Гильза пластиковая, двенадцатый калибр, под охотничий гладкоствол…
«Жигуль» изнутри залит кровью, на заднем сиденье полулежала женщина с открытыми
глазами. Выше лба практически ничего не было, но Лис узнал ее.
– Где пацан?
Карпенко махнул рукой в сторону обочины.
– Ножом добивали…
– Б…дь, – не выдержал Лис.
Ноги сами понесли туда, где за деревьями возились серые фигуры, а по траве шарили пятна
света от карманных фонарей.
– Не надо, Михайлыч, там работают сейчас. Да и… Лучше не надо. Точно тебе говорю…
Он вроде бы помнил его пацана, Витьку, но как-то смутно. Сколько – семь лет? Черт. Семь!
Это ж… Что-то перемкнуло одновременно в голове и в горле, будто он махнул залпом
стакан неразбавленного спирта. Даже в воздухе чем-то таким повеяло, спиртным… Но это
всего лишь был судмедэксперт Рачков. У него лицо старого пропойцы и интеллигентная
профессорская бородка. И еще печальные глаза сенбернара.
– Ну что, Виктор Самуилович? Может, все-таки не он? – выдохнул Лис, понимая, что
говорит глупости. – Может, другой какой-то мужик? Там же лица как бы и нет, а?
Рачков поморщился, махнул рукой.
– Вскрытие покажет, Фил… Чего ты от меня хочешь?
Шаркая ногами, он пошел к машинам.
– А «жигуля» так и не успел поменять, – проворчал над ухом Карпенко, как будто именно в
этом было все дело. – Я думал, он там бабки вовсю зашибает в этой своей охране, давно
уже пересел на что-то более приличное… Чего ему сдался этот «жигуль», Михайлыч?
– Не знаю, – сказал Лис. – Значит, не зашибал бабки…
Еще одна серая фигура приблизилась к ним, раскачивая в руке горящий фонарь. Это
капитан Глушаков, он сегодня в следственно-оперативной группе.
– Ну и утречко выдалось, товарищ подполковник! Надо же, такое зверство! Просто в голове
не укладывается…
Он посмотрел на Лиса, замолчал.
– Докладывай, Глушаков, – сказал Лис.
– Ну… Мы тут, значит, осмотрели предварительно… – Глушаков прокашлялся. – В общем,
разбойное, к бабке не ходи. Деньги, телефоны – все забрали. Даже мелочь выгребли,
похоже. Их местный обнаружил, вон там сейчас сидит.
Он кивнул в сторону освещенного микроавтобуса.
– Говорит, вроде какие-то выстрелы слышал под вечер, но здесь частенько перепелов бьют
на поле, ну, вроде как не придал значения. А ночью, под утро уже, наткнулся на машину…
– Что он здесь делал ночью?
– Типа сторожа, говорит. Фермеры нанимают, чтобы поля не потравили…
– А кто травит?
Глушаков пожал плечами.
– Не знаю. Цыгане, может…
Помолчав, он добавил:
– По беспределу все сделано, Филипп Михайлович. Сто пудов наркоманы обколотые какие-
нибудь. Вон, даже мальца не пожалели… «Золотую Милю» надо трясти, где у них главный
притон… Цыгу там, Василису и всех прочих.
Лис очень хорошо представлял себе, как он заталкивает этому наркоману (или наркоманам)
ствол двенадцатого калибра в задницу и нажимает спуск.
– Хватит, – сказал он сам себе и выдохнул.
– Что? – не понял Глушаков.
Лис взял у него фонарь и выключил. Уже рассвело. На востоке, в стороне Степной,
поднялся оранжевый солнечный диск, обещая жаркий день. С трассы, сверкая хромом и
отполированными черными боками, свернул служебный «мерседес» Глазурина. За ним на
почтительном расстоянии пылил фургончик городской службы теленовостей.
– Ну, все, сейчас начнутся пляски с бубном. – Лис повернулся к Карпенко: – Следы все
успели снять? Сейчас затопчут…
***
Насчет Гусара уже в курсе. Напротив дежурки в уголке поставили столик, там его
фотография в траурной рамке и букетик тюльпанов. Только осталось уже мало тех, кто с
ним плотно работал. Молодые заходят, смотрят – еще один пенсионер ушел из жизни…
Дело житейское. Правда, тут злодейское убийство, это кое-что меняет, но полицейские
притерпелись к злодействам.
– Да я на минуту буквально отъеду, Филипп Михайлович! – Глушаков едва поспевал за
Лисом.
– Нет. Получишь задание, отработаешь, доложишь – тогда отъезжай!
В коридоре Комаров с Гнединым, обсуждают что-то. Увидели, к стеночке прижались,
смотрят.
– Здравия желаем, товарищ подполковник… А почему это дело на нас повесили? Это же за
городом, пусть краевики раскрывают…
– Создана бригада, в нее вошли наши сотрудники. Связи-то все замыкаются на город, –
холодно объясняет Лис. Но его не понимают.
– А что, у нас своих дел мало…
– Это не обычное дело, – цедит Лис. – Это же свой! Нашего коллегу убили, со всей семьей!
Не понятно, что ли?!
– Ну да, ну да…
А что им Гусар? Кто он им? Никто. Гусар был опер, а эти два охламона – куклы фанерные.
Когда Гусар еще работал здесь, он их просто не замечал. Не потому, что молодые-зеленые.
Они другие. Разный уровень, разные вселенные. Все разное. А вот с Глушаковым они как-
то даже сцепились всерьез. По «колдунам» когда работали… Или нет? Или по Валету?
Глушаков идет следом.
– Да мне на рынок только заскочить, Филипп Михайлович! Должок получить нужно!
Лис скрипит зубами. Глушаков крышует кое-что на рынке. И даже не считает нужным
делать из этого тайну. Мир перевернулся.
– Ты же начальник отделения по раскрытию убийств! Убили сотрудника! Оперативка
сейчас! Какой, на фиг, рынок?!
– Что, и в туалет зайти нельзя?
Прикалывается он, что ли? Лис оглянулся на Глушакова, тот действительно как-то жмется,
с ноги на ногу переминается, махнул рукой.
– Иди в свой туалет, Глушаков. Через минуту чтоб все были у меня.
Зашел к себе. Хлопнул дверью. Походил по кабинету, сел за стол. Распирало. Натурально
распирало, аж руки дрожали. Глушаков ему сто лет не нужен, на рожу его кислую
смотреть… Но надо раскручивать маховик розыска. Гусара убили. Опера бывшего убили,
товарища, всю семью его под корень… Надо ухватить след, пока не остыл, отработать все
его новые связи, прошерстить этот «Стройсервис», а главное – старые концы поискать:
может, освободился кто-то из бывших «крестников», да решил свести счеты… Поднять
архивные дела, напрячь участковых, потрясти агентуру, со следаком переговорить. Много
дел, очень много! Гладкостволы двенадцатого калибра проверить, владельцев оружия
отфильтровать. Если сразу раскрутить колесо, тогда и результаты начнут появляться – по
крупицам, по зернышкам… Ну, да курочка по зернышку клюет, а яичко вот какое
получается. Беда в том, что никто не хочет бежать и искать по «горячим следам», – у всех
свои дела, свои заботы, надо дать под жопу доброму десятку людей, чтобы раскрутить
машину розыска…
Тоска смертная. Такого раньше не было. Ничего не хочется. Нет, хочется… Домой хочется!
Запах родной квартиры, сонный голос из спальни: «Фил? Ты уже?», что-нибудь ответить
по-шутейному, типа «а я еще не уходил»… А потом – запереться, отключить все телефоны.
Сесть в кресло. Усадить на колени Ребенка. Выпить кофе. Рассказать про Гусара.
«Понимаешь, я как чувствовал. Только вот подумал: один остался во всем управлении,
никого больше нет, в ком уверен, на кого можно положиться. Гусар и Волошин последние
ушли, а больше никого! И тут как раз – ёшкин кот, Гусара убивают! За что мне такое,
скажи?» Или – нет. Можно ничего не рассказывать. Можно даже без кофе. Просто
оказаться в своем углу со своим человеком. Хоть ненадолго…
Он вроде бы и сейчас среди своих. Вроде бы… Только «свои» эти совсем не такие, как
раньше!
– Вот, Филипп Михайлович, ровно минута, как обещал…
Вернулся из туалета, вытянулся, стоит. И другие подтягиваются – Комаров, Гнедин,
Кленов, Ежов… На лицах озабоченность. И озабочены они не раскрытием убийства
отставного майора Гусарова. Просто свои дела срываются и летят под откос!
– Получите задания, лучше запишите, чтобы не было расхождений!
Лис сгреб в сторону бумаги, поставил локти, уселся поудобнее. Распирало по-прежнему. Он
взял листок, на котором набросал план работы.
– Комаров! К обеду сними все записи с дорожных камер в районе тридцатого километра.
Перелопать их на предмет подозрительных машин в районе между пятью и восемью вечера.
Эти гады на машине были, сто процентов. Ориентируйся на гусаровский «жигуль» и на
поворот к тем посадкам. Да, и потом, после всего, они наверняка с превышением скорости
шли, с неслабым превышением. Это тоже учитывай.
– Есть!
– Кленов! Узнай расписание рейсовых автобусов и маршруток, которые ходят в этом
направлении. Всех, кто проезжал в нужном нам отрезке времени в районе Степной, – найди
и опроси. Разузнай, чьи поля в посадках. Фермеры или как они там называются. С ними
поговори. Пройди по окрестным поселкам, узнай про местных охотников. Говорили, там
перепелов бьют и все такое, – может, кто-то был рядом, что-то видел. Про алкашей и
наркош местных тоже узнай. У них в посадках могут быть свои места, делянки с коноплей,
шалаши какие-нибудь. По-умному расспроси, подключай ребят из райотдела.
– Филипп Михайлович, простите… А куда же мне убийство Полозова девать? Разбой на
Садовой? Налет на дом ювелира?
– А у тебя какое дело на раскрытие идет?
– Да пока…
– Вот и паши! – он сорвался, рявкнул в голос, так что стекла задребезжали. Но тут же взял
себя в руки. Криком делу не поможешь.
– Ежов! Свяжись со СМИ. Дай объявление, мол, ищем свидетелей, просим отозваться.
– Я думаю, это уже лишнее, Филипп Михайлович, – пробурчал Ежов. – В утренних
новостях был сюжет…
– Это не важно. Есть портал, где общаются тиходонские автомобилисты, не помню, как
называется. «Гайцы» должны знать, уточни. Прошерсти там все. У многих есть
видеорегистраторы, они записи свои выкладывают. Там тоже кинь клич – мол, ищем
очевидцев с видеоматериалами. Понятно?
– Да.
– Глушаков! Поднять старые сводки по похожим нераскрытым убийствам. При
обнаружении похожих фактов, истребовать материалы или самому поехать в
командировку.
Капитан смотрел в стол и озабоченно барабанил пальцами.
– Сейчас главное – скорость! Главное, пока следы не остыли!
– Гнедин! Сгоняй к экспертам, узнай все, что можно, про оружие и патроны. Пройдись по
охотничьим магазинам: кто покупал патроны этой партии – они всех покупателей в журнал
записывают… Кто покупал ружья такой системы? Загляни к разрешителям – у кого на
руках такие ружья?
Старлей с досадой бросил на стол карандаш, которым все записывал.
– Да это на весь отдел месяц работы! Ее надо по районным участковым раскидать! Давайте
я лучше в Сочи смотаюсь, узнаю, как он там время проводил, с кем встречался. Может,
оттуда ноги растут!
Лис посмотрел на него внимательно.
– В Сочи, конечно, веселее смотаться. Может, еще и придется. Хотя вряд ли оттуда за ним
шестьсот километров отмахали, чтобы под Тиходонском всю семью вырезать! Только
сейчас мы неотложные оперативные мероприятия проводим. Поэтому, кроме всего прочего,
поднимаете агентуру, получаете информацию, ориентируете на поиск преступников.
Вопросы есть?
Вопросов не было.
– Тогда – вперед! Чтобы без результатов я никого не видел!
Оставшись один, Лис отправил SMS-сообщение Лешему. Оно состояло из вопросительного
и восклицательного знаков: «Предлагаю встретиться сегодня в обычное время на обычном
месте. Дело срочное». Ответа не было долго, около часа. Что-то в последнее время агент
носом крутит… Потом мобильник звякнул. На экране высветился восклицательный знак и
запятая. Первый означал согласие, а что означала запятая, Лис не знал. Наверное, Леший
нажал не ту кнопку.
Потом все-таки не удержался, набрал номер Ребенка. «Абонент временно недоступен».
Опять забыла подзарядить телефон. Или деньги не положила. Он посмотрел на часы: без
десяти восемь. Может, еще дома? Позвонил на домашний номер. Занято. Лис задумчиво
побарабанил пальцами по столу. Отсчитал минуту, позвонил еще раз. Ту-ту-ту. С кем она
может болтать так рано? Ее подруги, насколько ему известно, дрыхнут до полудня…
Ну что тебе неймется, скажи? Собачье предчувствие. Или дома что-то не в порядке, или…
Или непорядок с головой. С его собственной головой.
Лис поразмыслил еще некоторое время, затем решительно встал и направился к выходу. В
этот момент зазвонил телефон – внутренняя линия.
– Подполковник Коренев слушает.
– В двенадцать общее совещание собираем по этому делу, – пророкотал в трубке голос
Волина. – Надо скоординироваться со следаками, планы представить. Подготовь все, что
надо.
– Сделаю.
Волин помолчал, пошуршал чем-то в трубке. Затем выдал:
– Испортил нам твой друг картину. Он не виноват, конечно, но… Только что отчитались,
похвастались успехами, а тут такое… Поторопились, значит. – Начальник еще помолчал. –
Но ладно, разберемся как-нибудь. Давай, работай!
И бросил трубку.
– Спасибо, товарищ полковник, по вашему приказу будем работать, – пробормотал он. – А
без приказа бы сидели и жопы грели!
И выругался.
***
После совещания он заскочил домой переодеться в свежее. В квартире пахло табачным
дымом.
– Катя?
Сумочки в прихожей нет, ключница пуста. Новых «балеток» тоже нет. Ушла. Видимо,
ушла. Но запах непонятный. Ребенок не курит – во всяком случае, при нем. А тут пахнет не
табаком даже, а – табачищем, дешевыми сигаретами…
– Катерина? Ты здесь?
Свет в ванной и туалете выключен. Лис прошел в кухню, в спальню, гостиную, открыл
книжный шкаф, залез в тайник, где хранилась семейная казна и кое-какие документы. Все
на месте. Вернулся на кухню. Кофейник едва-едва теплый и пустой, на дне плещется
жидкая гуща. В мойке стоят две чашки. На одной едва заметный след губной помады
(Ребенок никогда не садится за стол, не намарафетившись по полной программе). На второй
помады нет.
Все это ему очень не нравилось. Позвонил ей на работу. Девичий голос промурлыкал:
– Архитектурная мастерская «Проект-М», добрый день. Чем могу помочь?
– Я хотел бы поговорить с Екатериной Кореневой.
– Сейчас переключу, одну секунду…
Короткий электронный мотивчик отыграл два раза, и опять тот же голос:
– Екатерины Викторовны нет на месте. Возможно, она выехала к клиенту. Ей что-нибудь
передать?
Лис молча выругался.
– Мне нужен адрес клиента.
– Извините… – Девушка замялась. – Но мы такую информацию не даем. А кто спрашивает?
– Муж, – отчетливо произнес Лис. – Муж Екатерины Кореневой.
– Я передам ей, как только она вернется. Думаю, она вам сразу перезвонит…
– Что у вас за клиенты? – перебил ее Лис.
– В смысле?
– Кого вы обслуживаете? Частные лица или какие-то организации? Что вы вообще делаете,
когда выезжаете к ним? Проекты рисуете? Стены там белите? Или еще что-нибудь?
Девушка хихикнула:
– Думаю, Екатерина Викторовна сама вам все это объяснит. До свидания. Не беспокойтесь.
Черт знает что, подумал Лис. Он уже не чувствовал запах табака. Или привык… или запах
выветрился, пока он здесь. Но ведь не могло ему показаться, в конце концов!.. Стоп. Что
получается? Получается так, что Ребенок завела себе любовника, какого-нибудь работягу с
«Примой» в кармане… Перестань. Это чушь собачья. Значит, кто-то заходил в квартиру,
когда ее уже не было. Вот буквально только что. И пил тут кофе? Тоже ни в какие ворота…
Значит, ничего не получается.
Он осмотрел спальню, убрал покрывало с кровати. Два длинных светлых волоса Ребенка на
подушке. Больше ничего. Ладно. Он зря теряет время. Надо ехать к Лешему.
Прежде чем покинуть квартиру, Лис зашел в туалет. В унитазе плавал размокший окурок с
торчащей из него коричневой табачной бахромой. Лис присел на корточки, наклонился.
«Наша Марка». Дешевые сигареты местного производства.
***
На портовой свалке воздух смрадный, жирный. Раскаленный бетон жжет ступни через
подошвы, в носу свербит от вони, перспектива дрожит и колышется, того и гляди – миражи
пойдут…
Ага, пошли. Вот он, первый. Привалившись спиной к сетке забора, сидит на кортах
поюзанный жизнью мужичонка в шерстяных штанах и пиджаке на подкладке, пыхтит
«беломориной». Треугольное лицо в морщинах, стальная фикса, упрятанные под брови
глазки-буравчики, на ногах – тяжелые демисезонные «утюги». Ну не может обычный
человек в такую жару спокойно сидеть и не растаять под всем этим спудом! Мираж,
однозначно мираж! Причем проецируется он не то что из другого, более прохладного,
места, а из другого времени – из далекого советского времени, когда народ не знал еще ни
бермудских шорт, ни «гаваек», ни прочих удобных вещей.
– Здоров, Петруччо! Даже смотреть на тебя жарко! Ты бы хоть пиджак скинул, что ли?
Леший поднял голову, будто только сейчас заметил подошедшего. Прищурился, сплюнул,
неторопливо распрямился.
– Так это не для форсу, а для жизни… – проговорил он скрипучим голосом, нехотя
пожимая протянутую руку.
– И что ж за жизнь у тебя такая, Петруччо? – удивился Лис. – Тяжелая, небось?
– Да уж какая есть, Михалыч, какая есть…
Глаза-буравчики многозначительно сверкнули из-под бровей, как бы говоря, что жизнь
хреновая, и стала она такой не без помощи того, кто делает вид, что ею интересуется. И тут
же спрятались, показывая, что никакой предъявы никто никому делать не собирается, а
глаза могут сверкнуть и сами по себе, без всякого затаенного смысла.
– В маечке и сандалях мне рассекать не по чину… Или как мода нынче пошла –
«семейники» какие-нибудь до колена, типа шорты, да еще в узорах, в огурцах каких-
нибудь. Тьфу! В мое время если бы кто на улицу в таких показался, его бы офоршмачили в
два счета!
– Может, и так, – сказал Лис. – Но сейчас времена другие, Петруччо. Потеть уже не модно.
– А по мне так лучше вспотеть, чем отморозиться. Вон, у меня в пиджаке этом десять
карманов – потайные, «обманки», всякие. Ежели в бега, так у меня все с собой, хоть сей
момент. И если в поле ночевать или под мостом, так накрыться можно. А на самый крайняк
так и загнать за пару рупий.
– От кого ж ты бежать собрался, Петруччо?
– Не важно, – Леший вздохнул. – От себя не убежишь, Михалыч.
Он выплюнул папиросу, растер ногой.
– Говори, чего звал, а то так до самой ночи порожняки гнать будем…
Никакой он на самом деле не Петруччо, как дружески называет его подполковник Коренев.
И не Леший, хотя под этим прозвищем он находится на связи у того же Коренева. И даже
не Клоп, как его знают представители криминального Тиходонска. Собеседник Лиса
упрятан в плотную многослойную шелуху из псевдонимов, прозвищ, кликух и имен – вот
как в этот свой пиджак и теплые штаны с «утюгами». Поди разберись, где там что… Хотя
где-то внутри под этим спудом вроде бы находится сухая и жилистая сердцевина, некто
Петр Васильевич Клищук, неоднократно судимый гражданин пятидесяти с хвостиком лет,
неженатый, бездетный, без постоянной прописки и определенных занятий. Но поди
докопайся до этой сердцевины, когда он сам порой не помнит, кто он в данный момент –
вор, информатор, друг Лиса или… Или он просто сам по себе.
– Мне сегодня не до порожняков, Петруччо, – Лис в упор взглянул на собеседника. Глаза
его сузились, голос стал сухим, резким. – Дело у меня серьезное. Гусара убили, товарища
моего. Слышал что-нибудь?
Леший выдержал паузу, пожал плечами:
– Да нет. А кто он?
– Старший опер. Бывший.
– Опер, говоришь, – Леший нахмурился. – Это работа опасная…
– Не работа, – оборвал его Лис. – Он уволился. Давно. С семьей по Южной трассе ехал – из
отпуска возвращался. Положили всех, даже пацана-второклашку не пожалели.
– Когда?
– Вчера вечером. Повторяю: слышал об этом что-нибудь?
– Он не из моей компании. И с мокрушниками я не вожусь. Что я мог слышать?
Лис оскалился, выдохнул.
– Ты мне дурака не включай, Петруччо! – сказал он голосом, жестким, как напильник для
металла. – Завалили-то его не мокрушники, не киллер нанятый! Отморозки какие-то
безбашенные, наркоши или тому подобная шепупень! И весь город об этом болтает…
– Отморозков сейчас хватает, это правда, – согласился Леший. – Но про такие дела по
пивнякам не баянят, сам понимаешь. Даже отмороженные.
Лис рыкнул что-то, похрустел пальцами, прошелся туда-сюда, как запертый в клетке зверь.
– Ладно. Кто мог это сделать, по-твоему?
– Из блатных, кого я знаю и кто жив еще… Да вроде некому, – сказал Леший. – Получается,
что самых дурных отшмаляли, а кто остался, так те вроде бы при мозгах. Смотри: Гарика
Речпортовского шмальнули, Батона, Шкета того малохольного… А больше никто под это
дело не нарисовывается.
Леший подумал:
– Как там оно все было? Чем валили? Машину обчистили?
– В поле под Степной. Ружье охотничье, или обрез, ножом добивали – все вокруг в крови…
Деньги, телефоны забрали, чемоданы со шмотками распотрошили…
– Был бы жив Шкет, я бы сказал, что это он, – проговорил Леший. – Может, его шобла? Ну,
те, кто в живых остались… Это, блить, гиены, шакалы голодные! В общем, не знаю,
Михалыч. Чтоб серьезный блатной стал мобильники тырить, это нереально. А пацанов
обколотых в городе хоть пруд пруди, но я с ними не пересекаюсь. Так что сам
понимаешь…
– Ясно, – сказал Лис. – Ладно. Вот моя просьба: потолкайся на Золотой Миле, по пивнякам
полазь, по базарам… Базар все равно пойдет, обсасывать это дело будут. Слушай, внимай,
впитывай. Какая-нибудь информация, может, проскочит.
– Мне сейчас стремно толкаться среди блатных, – недовольно ответил Леший. – Я,
наоборот, зашхерился, на дно лег…
– Я же сказал – это моя просьба, – с нажимом сказал Лис. – Запомни, убили Гусара, Юрку
Гусарова, не кого-нибудь! Зверски, вместе с семьей! Он мой человек, пусть он больше со
мной и не работает. Вызов лично мне!
– Ага, – пробормотал Леший. – А если мне через это дело уши отрежут и язык, это тоже
твой личный вызов будет?
– Почему тебе их отрежут? При чем тут это? – Лис сдвинул брови. – Что ты несешь?
– Да за расспросы мои, за любопытство, за что еще! Объясняю – я на дно лег! Гусара
твоего, вон, почикали, а мне через это опять блохой скакать, изображать интерес!
Лис озадаченно молчал. Леший работал на него много лет, случались у него депрессии и
сомнения, но с ними он всегда приходил к своему куратору, потому что они были заодно! А
вот сейчас совсем другая картина вырисовывается! Нехорошая картина… Бунт на корабле?
Тогда капитана первым вздергивают на рее! А ведь известно: когда агент надламывается от
вечного раздвоения личности и постоянного предательства, он начинает искать виновного и
находит – курирующего офицера! И запросто может завалить его, такие случаи бывали,
только давно… Потому что настоящих агентов уже давно нет. Но Леший – настоящий
агент…
– Подожди. Я тебя чего-то не понимаю, – нарочито спокойным тоном начал Лис. – Не надо
скакать, и изображать ничего не надо. Делай то, что обычно делаешь, ходи туда, куда тебе
не стремно… Ты же все равно не среди прокуроров трешься, и не среди артистов, ты среди
блатных всегда… Просто включи внимание, фильтруй информацию, вот и все! Что с тобой
сегодня, Петруччо? Ты как будто приболел или что? Может, проблемы какие-то?
– Нет у меня никаких проблем, – хмуро отозвался Леший. – Все пучком.
Лис внимательно смотрел на него, ожидая продолжения. И продолжение последовало.
– Хватит на меня рентгеном своим светить. Я все понял, все ущучил и схватил. Давай, что
там дальше по программе?
Да он издевается!
Лис хотел что-то ответить, но не успел – зазвонил мобильник. На экране высветилась
аватарка Ребенка и номер ее рабочего телефона.
– Черт. Секунду, Петруччо… Алло, Катя! Ты где?
– Я на работе, – голос у нее немного запыхавшийся, как после пробежки. – Ты мне звонил?
– Да. Послушай… – Он оглянулся на Лешего. – Короче, у меня сейчас важный разговор, я
перезвоню тебе позже, лады? Только ты… Алло!
Ему вдруг показалось, что линию разъединили.
– Алло! Ты слышишь меня?
Короткие гудки. Лис выругался, посмотрел на экран. Рядом с аватаркой, где Ребенок
беззаботно улыбалась ему, появилась надпись «Звонок завершен».
– Ладно, – пробормотал он, пряча телефон в карман. – Какое-то сплошное недоразумение…
Так какие новости слыхать, Петруччо? Как ты сам? Это сколько мы с тобой уже не
виделись? Месяц? Два?
– Да полгода, считай, – хмыкнул Леший.
– Неужто? – удивился Лис.
– Ага. Ну, или около того… Специально не считал. Вот как Каскета на кладбище тогда
положили, так и все. Криминальная обстановка в городе устаканилась…
Леший явно передразнил чей-то официальный голос.
– Органы правопорядка контролируют ситуацию. Все по ништяку ведь, так?
– Ничего там не устаканилось, Петруччо, – отмахнулся Лис. – Но изменилось. И не скажу,
что в лучшую сторону.
Леший почесал ухо, зевнул.
– Тебе видней, – сказал он. – А у меня для тебя новостей никаких нет, Михалыч. Я вот всю
жизнь крутился вокруг тебя, информацию носил, стучал на своих… И что? Несколько раз
пришить хотели, на «правилку» ставили, еле ноги унес. Другие босяки по-другому жить
стали, прикинулись, в Турцию ездиют, коктейли пьют… Косой, Воробей… А я что? Как
болтался двадцать лет назад, так и болтаюсь. Даже своего угла нет. То на съемных хатах
жил, то в мосту, то на базе…
– Да брось, Петруччо! – Лис попытался перевести все в шутку. – Ты что, в Турцию
покатишь? А от коктейлей тебя тошнит, сам говорил!
Но Леший не улыбнулся в ответ, не выругался с облегчением, в глаза не смотрит… Значит,
действительно бунт! Значит, надо хватать кортик и на него в ответ буром переть!
– Или ты мне предъяву кидаешь? – Лис нахмурился и впился в агента безжалостным
взглядом. Он тоже умеет холоду нагонять.
– Может, это я тебя от учебы оторвал, работать запретил, воровать заставил? Может, я тебя